«Нeсколько камер переполнены больными с температурой до 38–40о. Здeсь все вмeстe: сыпной тиф и „испанка“. Эти полумертвыя существа лежат по недeлe и больше; в больницу не отправляют. Температура в камерe 5–7 градусов, доходит и до 3-х. Нeкоторые больные прикрыты тонким одeялом, а у нeкоторых и того нeт; прикрываются шинелями. Простынь нeт, наволок тоже; на грязных досках лежит что то в родe матрасика без соломы. На тeлe до 2-х мeсяцев не смeненное бeлье. Лица изможденныя, тeла словно тeни. Выраженiе глаз — людей, ждущих очереди смерти. Хотя бы один санитар на всeх больных количеством до 100 человeк — никого.
Сопровождающiй врач, который провел в этой тюрьмe до 20 лeт, служившiй при всяких режимах, говорит, что случаи голодной смерти в послeднее время часты. Тиф и „испанка“ каждый день получают дань в нeсколько человeк.
Во всeх остальных корпусах и одиночках та же грязь, тe же изнуренныя лица; из-за желeзных клeток голодные, молящiе глаза и протягивающiяся исхудавшiя руки. Страдальческiй стон почти тысячи людей об амнистiи и о том, что они сидят без допроса 2–3 мeсяца, без суда свыше года, превращает видeнное в жуткую картину какого-то кошмарнаго видeнiя.
Но довольно фактов.
Пусть способные хоть немного понять человeческiя страданiя дополнят это видeнiе муками, которыя переживает гражданин, попавшiй в этот дом ужаса.
Да, живая душа, пробывшая там мeсяц за желeзными рeшетками и глухими стeнами, искупила самое гнусное преступленiе.
А сколько сидит в заключенiи невинных!
Развe можно придумать болeе совершенную пытку, нежели бросить человeка в клeтку, лишить его тепла, воздуха, свободы двигаться, отдыха, изрeдка кормить его и дать его живым на медленное съeденiе паразитам, от которых может спасти сама только смерть…
Это позор для нашей коммунистической республики, безобразiе, которое мы больше не потерпим.
Контролеры, судьи, комиссары, коммунисты, просто чиновники и всe, всe. Вы слышите?
Спeшите скорeй, не ждите кровавых трагедiй, разройте могилы с заживо погребенными. Если ничего не можете сдeлать срочно, пользуйтесь амнистiей.
Нам не столь опасны тe сотни преступников, выпущенныя на свободу, сколь опасно существованiе подобной тюрьмы. Коммунизм и революцiя в помощи таких „мертвых домов“ не нуждается. Найдем иныя средства защитить ее».
В другой статьe тот же автор писал: «Письма из других мeст заключенiя Москвы и провинцiи рисуют ту же жуткую картину „мертвых домов“».
«Безобразiя этого мы больше не потерпим»… Хорошо сказано в то время, когда людей, заключенных в казематах Ч. К., просто содержат, как скот — иногда по нeсколько сот в помeщенiи, разсчитанном на нeсколько десятков, среди миллiарда паразитов, без бeлья и пищи…
Один из самых видных и заслуженных русских публицистов, уже в преклонном возрастe арестованный в Крыму в 1921 г., был заключен в подвал, гдe мужчины сидeли вмeстe с женщинами. Он пробыл здeсь шесть дней. Тeснота была такая, что нельзя было лечь. В один день привели столько новых арестованных, что нельзя было даже стоять. Потом пачками стали разстрeливать и стало свободнeе. Арестованных первые дни совсeм не кормили, (очевидно, всeх, попавших в подвал, считали обреченными). Холодную воду давали только раз в день. Передачи пищи вовсе не допускали, а родственников, ее приносивших, разгоняли холостым залпом в толпу…
Постепенно тюрьма регламентировалась, но в сущности мало что перемeнилось. «Кладбища живых» и «мертвые дома» стоят на старых мeстах, и в них идет та же жизнь прозябанiя. Пожалуй, стало в нeкоторых отношенiях хуже. Развe мы не слышим постоянно сообщенiй о массовых избiенiях в тюрьмах, об обструкцiях заключенных,[340] о голодовках и таких, о которых мы не знали в царское время, (напр., с.-р. Тарабукин 16 дней) о голодовках десятками, сотнями и даже больше — однажды голодала в Москвe вся Бутырская тюрьма: болeе 1000 человeк; о самоубiйствах и пр. Ошибочно оцeнивать эту большевицкую тюрьму с точки зрeнiя личных переживанiй. Люди нашего типа и в царское время всегда были до нeкоторой степени в привилегированном положенiи. Было время, когда соцiалисты, по крайней мeрe, в Москвe пользовались особыми перед другими льготами. Они достигли этого протестами, голодовками, солидарным групповым дeйствiем они сломали для себя установившiйся режим. До времени — ибо жестоко расплатились за эти уступки и эти льготы.
Перед нами записка нынe оффицiально закрытаго в Москвe политическаго Краснаго Креста, поданная в 1922 г. в Президiум В. Ц. И. К. Эта записка начинается словами:
«Политическiй Красный Крест считает своим долгом обратить вниманiе Президiума на систематическое ухудшенiе в послeднее время положенiя политических заключенных. Содержанiе заключенных вновь стало приближаться к практикe, которую мы наблюдали в первые дни острой гражданской борьбы, происходившей на территорiи Совeтской Россiи… Эксцессы, происходившiе в нервной атмосферe 1918 г… теперь вновь воспроизводятся в повседневной практикe»…
В Россiи люди привыкли ко всему, привыкли и к тюрьмe. И сидят эти сотни и тысячи заключенных, иногда безропотно, с «сeрым землистым опухшим лицом», с «тусклыми и безжизненными глазами»; сидят мeсяцами и годами в подвалах и казематах (с особыми желeзными щитами от свeта и воздуха) бывших Чрезвычайных комиссiй, a нынe Отдeлов Государственнаго Политическаго Управленiя. «Всякiй дух неповиновенiя и самостоятельности свирeпо и безпощадно преслeдуется». И это положенiе одинаково будет для Одессы, Орла, Москвы и Петербурга, не говоря уже о глухой провинцiи.
Вот яркое описанiе политической ссылки Г. М. Юдович, отправленной осенью 1921 г. из Москвы в г. Устсысольск Сeверо-Двинской губ., повeствующее о странствованiях по провинцiальным тюрьмам.[341]
«Поздно ночью прибыли мы в Вологодскую пересыльную тюрьму…
Начальство встрeтило нас с первой же минуты самой отборной трех-этажной руганью.
— Стань сюда!..
— Не смeй! Не ходи! Молчать!..
Стали отбирать многiя вещи. В нашем и без того крайне тяжелом, безпомощном положенiи каждая вещь — какая-нибудь лишняя ложка или чашка — имeла важное значенiе. Я начала возмущаться и протестовать. Это, конечно, ни к чему не привело.
Затeм стали „загонять“ нас по камерам.
Подошла я к двери предназначенной мнe общей женской камеры и ахнула. Нeт слов, чтобы передать этот невeроятный ужас: в почти полной темнотe, среди отвратительной клейкой грязи копошились 35–40 каких-то полуживых существ. Даже стeны камеры были загажены калом и другой грязью…
Днем — новый ужас: питанiе. Кормят исключительно полусгнившей таранью. Крупы не выдают — берут себe. Благодаря тому, что Вологодская тюрьма является „центральной“ и через нее безпрерывной волной идут пересылаемые во всe концы, — толчея происходит невeроятная, и кухней никто толком не занимается. Посуда не моется. Готовится все пополам с грязью. В котлах, гдe варится жидкая грязная бурда, именуемая „супом“, черви кишат в ужасающем количествe»…
За Вологдой Вятка.
«Условiя здeсь показались мнe нeсколько лучше Вологодских. Камеры — больше, и не такiя уж загаженныя.
Я потребовала, было, умыться; но мнe предложили, прежде всего, зайти в камеру, „а там видно будет“…
В большой женской камерe — 40 человeк. „Политическая“ — я одна. В камерe 9 откидных кроватей-коек, выложенных досками. Ни матрацев, ни подушек, ничего. На койках и просто на полу лежат оборванные, — нeкоторые почти голые, — полутрупы…
Пол цементный. Почти никогда не моется…
Не припомню другой такой кошмарной ночи, как проведенная в Вятской тюрьмe. Насeкомых мирiады. Заключенныя женщины мечутся, стонут, просят пить… У большинства — высокая температура.
К утру 17 человeк оказываются заболeвшими тифом. Подымаем вопрос о переводe их в больницу — ничего не можем добиться…
В 8 час. веч. принесли „суп“. Ничего подобнаго я еще не видала: суп сварен из грязных лошадиных голов; в темной вонючей жидкости плавают куски лошадиной кожи, волосы, какая-то слизь, тряпки… Картошка в супe нечищеная.
Люди с звeриной жадностью набрасываются на это ужасное хлебово, глотают наперебой, дерутся из-за картофельной шелухи…
Через нeсколько минут многих рвет.
Так заканчивается день, и снова наступает кошмарная ночь»…
В своих воспоминанiях Г. М. Юдович упоминает о том, что перед отправкой в ссылку была больна и поэтому подавала соотвeтствующее заявленiе с указанiем на то, что «раздeта и слeдовательно на сeвер eхать не может». Отвeтом на это заявленiе — была «немедленная отправка на сeвер». И так всегда. Это как бы особая форма издeвательств, которыя производят над заключенными. Напр., 19-го октября 1920 г. из Ивановскаго лагеря в Москвe поздно вечером экстренно была вызвана партiя приговоренных к «принудительным работам» для отправки в Екатеринбург. Среди отправляемых были общественные дeятели, извeстные всей интеллигентной Россiи. Возьмем нeсколько хотя бы штрихов из описанiя этой поeздки, составленнаго одним из ея непосредственных участников. «Среди отправленных (их было 96) были люди в возрастe 60–70 лeт совершенно больные; всe их просьбы об оставленiи были напрасны. В довершенiе всего многiе (пожалуй, большинство) не имeли теплой верхней одежды, так как стояли сравнительно теплые дни, и 19-го как раз выпал первый большой снeг сопровождавшiйся вьюгой, у многих не было обуви, кромe лаптей, очень многiе не имeли никакого продовольствiя. Со сборами страшно торопили, так что многiе оставляли у себя в камерe самыя необходимыя вещи. Часам к 8–81/2 отправляемым велeно было выйти в стеклянную галлерею, гдe было очень холодно, там ожидали болeе часа, потом там же произвели обыск увозимых вещей, потом вывели на двор, гдe послe нeскольких перекличек под усиленным конвоем отряда вохры вывели на улицу и шествiе направилось к товарной станцiи Сeвер. жел. дор. (Ярослав. вокзала). Во время пути конвой обращался с заключенными грубо, требовал итти скорeе, хотя нeкоторым — старикам, обремененным вещами — итти быстро было трудно. В началe перваго часа ночи пришли к вокзалу. Здeсь ввиду неподготовленности вагонов и отсутствiя лица, который должен принять заключенных и разсадить по вагонам, нас заставили болeе трех с половиной часов простоять на открытом мeстe, на вeтру, под вьюгой и снeгом (стоял мороз в 10–15 гр.). Около часу ночи или позже была приведена партiя заключенных из Андроньевскаго лагеря (около 30 чел.), которых поставили на нeкотором разстоянiи от нас. Среди них мы узнали нeкоторых заключенных, за нeсколько недeль перед тeм отправленных из Ивановскаго лагеря в Андроньевскiй, яко-бы для переправки на родину (кстати в числe 96 чел. отправленных в ночь с 19 на 20 в Екатеринбург было 30–35 поляков, большинство которых принадлежало к категорiи „гражданских военноплeнных“). В половинe четвертаго началась посадка в вагоны. Поeзд тронулся в путь, однако, только в 9-10 часов утра, 20-го октября, так что непонятно, зачeм нужна была такая спeшка со сборами и мучительное ожиданiе на морозe на путях Сeв. жел. дор.
