Но греки и барийцы были не единственными пострадавшими. Вильгельм повел свою торжествующую армию через Апеннины на запад, и его приближение вызвало общую панику среди вассалов, недавно вернувшихся из изгнания. Некоторые поспешно бежали к папскому двору; другие, как граф Лорителло, спаслись в Абруццо, чтобы в грядущие годы периодически разжигать мелкие очаги смуты. Однако их предводителю князю Роберту Капуанскому не повезло. Он тоже бежал в надежде добраться до Папской области; но, как раз когда он уже на пути к своей цели пересекал Гарильяно, его схватил граф Ришар Аквилийский и доставил королю. Этим предательством – он был одним из вассалов князя Капуи и долгое время его товарищем по изгнанию – граф Ришар спас свою шкуру. Роберта отослали в цепях в Палермо, где ему выкололи глаза по приказу короля.
Ему посчастливилось сохранить свою жизнь – жизнь, которая в течение тридцати лет была посвящена подрывной деятельности и мятежам. Один из главных королевских вассалов, который за четверть столетия до того в редком приступе преданности возложил корону на голову Рожера II, самый богатый и могущественный властитель после самого короля, он мог стать оплотом монархии. В его силах было принести в южную Италию стабильность и мир, в которых она так сильно нуждалась. Но он выбрал другой путь. Дважды ему приходилось капитулировать; дважды он получал прощение от короля. Он исчерпал свой кредит. Если дни последнего князя Капуанского закончились во тьме, он мог винить только самого себя.
Одинокая фигура осталась перед лицом грядущей бури. Все союзники папы Адриана покинули его. Фридрих Барбаросса вернулся в Германию; Михаил Палеолог умер, его армия была уничтожена; нормандские бароны оказались либо в тюрьме, либо в изгнании. Сам Адриан не сумел вернуться в Рим после коронации Фридриха и провел зиму со своим двором в Беневенто. Теперь, получив вести о приближении сицилийской армии, он отослал большинство своих кардиналов в Кампанию – главным образом ради их безопасности, но также, вероятно, с другой целью. Он знал, что ему придется договариваться с Вильгельмом. Твердолобые кардиналы не раз мешали заключению соглашений в прошлом; а папе, если он хотел избежать полного крушения, требовалась свобода действий.
Как только авангард сицилийской армии показался из-за холмов, папа отправил своего секретаря, Роланда из Сиены, с еще двумя кардиналами, которые остались в Беневенто, приветствовать короля и просить его во имя святого Петра отказаться от дальнейшей вражды[77]. Посланцев приняли с должной любезностью, и начались официальные переговоры. Они проходили не слишком гладко. Сицилийцы, возглавляемые Майо, архиепископом Гуго и Ромуальдом, сознавали все выгоды своего положения и выдвигали жесткие требования, но представители папы упорно торговались. Только 18 июня соглашение было достигнуто.
Оригинал беневентского договора и поныне хранится в секретном архиве Ватикана. Текст составил и записал протеже Майо, способный молодой нотарий Маттер из Аджелло[78], и торжество победителя, порой граничащее с грубостью, сквозит за каждой строчкой, написанной его изящным неразборчивым почерком. Король, читаем мы, «победив и обратив в бегство врагов, греков и варваров, которые проникли в королевство не благодаря своей силе, а из-за предательства», согласился уступить папе только для того, чтобы не разгневать своей неблагодарностью Всевышнего, от которого он ожидает поддержки и в будущем. Далее излагались в деталях условия соглашения. Вильгельм получил от папы все, что хотел, – более, чем было когда-либо предоставлено его отцу или деду. Его королевская власть отныне простиралась не только на Сицилию, Апулию, Калабрию и бывшее княжество Капуя, а также Неаполь, Салерно, Амальфи со всеми теми землями, которые им принадлежали; она впервые была официально распространена на северные земли Абруццо и на Марке, которую старшие сыновья короля Рожера отвоевывали в предыдущие десять лет. Для всех этих областей была назначена ежегодная дань: для Апулии и Калабрии, как уже установили Рожер и папа Иннокентий в Миньяно семнадцатью годами ранее, она составляла шесть сотен скифатов, а за новые территории на севере полагалось еще по четыре сотни.
В вопросах, касающихся церкви (там, где речь шла о континентальных владениях), Вильгельм оказался более сговорчивым. С этих пор все споры внутри церкви должны были разрешаться в Риме; согласие папы требовалось на все переназначения епископов; папа мог также по своей воле рукополагать священнослужителей, а также посылать легатов в королевство, если они не будут слишком обременять местные церкви. Но на Сицилии Вильгельм сохранил почти все традиционные привилегии. Адриану пришлось подтвердить легатские полномочия короля, отказавшись от права направлять на остров собственных посланцев или выслушивать жалобы. Он мог вызывать сицилийских священников в Рим, но они обязаны были сначала получить разрешение короля. Церковные назначения также находились под королевским контролем. Теоретически новых иерархов выбирало духовенство, тайным голосованием; но король, обладая правом вето, мог отменить назначение, если избранный кандидат ему не нравился.
Документ, подтверждавший согласие папы на подобные условия, был составлен в столь же цветистых выражениях. Он адресован:
«Вильгельму, прославленному королю Сицилии и дражайшему сыну Христову, самому богатому и преуспевающему среди королей и других выдающихся людей века, чье имя прославлено в самых отдаленных пределах земли, благодаря его неизменной справедливости, и миру, который он даровал своим подданным, и страху, который его великие деяния вселили в сердца всех врагов Христовых».
При всей любви к напыщенным гиперболам, характерной для литературного стиля того времени, Адриан, наверное, почувствовал себя униженным, когда ставил свою подпись под этим документом. Он занимал папскую кафедру всего восемнадцать месяцев, но уже познал горечь предательства, одиночества и изгнания; и даже его спина начала сгибаться. Это был уже не тот человек, который всего год назад накладывал отлучение на Рим или противопоставлял свою волю заносчивости Фридриха Барбароссы.
В церкви Святого Марчиано, на берегу реки Калоре, сразу за Беневенто Вильгельм получил из рук папы три копья с флагами, как подтверждение его прав на три главных владения – Сицилийское королевство, герцогство Апулия и княжество Капуи. Инвеститура была скреплена поцелуем мира; затем, преподнеся подобающие дары в виде золота, серебра и драгоценных шелков папе и всей его свите, Вильгельм не спеша направился через Неаполь[79] в Салерно. В июле он отплыл на Сицилию, где главные зачинщики бунта, попавшие в его руки, ожидали теперь приговора. Один из пленников, граф Жоффрей из Монтескальозо, который играл ведущую роль и в сицилийском, и в апулийском восстаниях, был ослеплен; многие оказались в тюрьме – в том числе два юных племянника короля – Вильгельм и Танкред, сыновья герцога Рожера Апулийского; а других, если верить Фальканду, король повелел бросить в яму со змеями, в то время как их жен и дочерей отправили в гаремы или вынудили заниматься проституцией. Вильгельм также щедро вознаградил тех, кто верно ему служил, – в частности, брата Майо Стефана и его свойственника Симона, королевского сенешаля: оба были назначены главнокомандующими в Апулию. После того как два его ближайших родственника заняли столь важные посты, эмир эмиров стал еще более могущественным, а Вильгельм самым недвусмысленным образом дал всем понять, что он полностью доверяет своему главному советнику и не желает прислушаться к мнениям тех, кто посмел противопоставить себя ему.
Позже ему пришлось пожалеть о своем высокомерии. В тот момент, однако, он наслаждался собственным триумфом и унижением своих врагов. С полным правом он повелел написать вокруг королевской монограммы на беневентском договоре слова, которые его дед, великий граф, выгравировал на своем мече в 1063 г. после битвы при Черами:
Правая рука Господа дала мне мужество;
Правая рука Господа меня возвысила.
Ибо я призываю в свидетели господина Адриана, дабы подтвердить, что нет на свете человека более несчастного, находящегося в обстоятельствах более жалких, нежели римский понтифик… Он утверждает, что папский престол увит терниями, что его мантия усеяна шипами, столь острыми, что они заставляют сутулиться и самые широкие плечи… и что, если бы он не боялся пойти против воли Божьей, он бы никогда не покинул родную Англию.
Иоанн Солсберийский. Policraticus. VIII, xxiii
Весть об апулийском крахе привела Константинополь в ужас. Несчастный Дука, томившийся в палермской тюрьме и не имевший возможности оправдаться, стал удобным козлом отпущения; но хотя большую часть вины возложили на него, в конечном счете ответственность за случившееся нес император, и Мануил был полон решимости восстановить свой престиж. Эта потребность стала еще более настоятельной следующим летом, когда сицилийский флот из ста шестидесяти четырех кораблей под командой брата Майо Стефана, назначенного теперь адмиралом, примерно с десятью тысячами воинов на борту атаковал процветающий остров Эвбею, разгромив и разграбив все прибрежные города и деревни. Оттуда корабли направились к заливу Волос, где подобным же образом обошлись с Альмирой; а затем, если верить Никите Хониату, поспешили в Геллеспонт, пересекли Мраморное море и подошли к Константинополю, выпустив тучи стрел с серебряными наконечниками в сторону императорского дворца Блакерно[80].
