1 мая твердо решили не работать. Наконец-то можно выспаться, отдохнуть. Поблаженствовать на еще не очень жарком солнышке или даже поехать на Сырдарью!
Но не обошлось без происшествий. Коллектив телеметрической службы получил солидное количество спирта «для промывки проявочной машины и просушки пленок» – так было указано в заявке. Я грешен, что утвердил липовую заявку, подписанную Голунским и кем-то из военных. Что делать, ради получения спирта в те времена писали заявки-расчеты «на промывку оптических осей» и «диаграмм направленности антенн». На полигоне был строгий сухой закон. Водка не продавалась. Но для поощрения особо отличившихся на работе не возбранялась бесплатная выписка спирта из служебных запасов.
Отмечая в течение всей ночи реализацию заявки, телеметристы решили, что в шесть часов утра 1 мая пора приобщить к международному празднику солидарности пролетариата и всех отдыхающих на второй площадке. Инициативная группа вместе с Николаем Голунским вооружилась красным стягом, графином спирта, граненым стаканом и единственным лимоном. Они заходили поочередно в комнаты всех бараков и будили спящих. Один из них вставал на табурет, который тоже таскали с собой, произносил здравницу по случаю 1 Мая, солидарности трудящихся и успеха нашего дела, затем давали понюхать спирт, единственный лимон и шли дальше под общий хохот либо брань невыспавшихся людей. Мы мило посмеялись по случаю этой демонстрации. Но политотдел полигона усмотрел в этой самодеятельности некую карикатуру на официальный порядок проведения первомайских праздников и сделал представление Королеву по поводу нарушения его сотрудниками общественного порядка на строго режимной территории.
Голунского и его товарищей от высылки с полигона спасло отсутствие специалистов для их замены накануне ответственного пуска. Поэтому Королев вынужден был ограничиться угрозой в случае каких-либо еще замечаний в поведении «отправить всю эту шайку в Москву по шпалам».
Угроза отправки за какую-либо провинность «в Москву по шпалам» была у Королева выражением крайнего возмущения. Но иногда он взрывался еще сильнее: «Отправляйтесь в машбюро, напечатайте приказ о вашем увольнении без выходного пособия и принесите мне на подпись!» Если виновный возвращался и протягивал Королеву отпечатанный на бланке приказ, он рвал его и громко, чтобы все трепетали, кричал: «Вы что, хотите дома чай с вареньем пить? Немедленно на работу!» Потом он общался с провинившимся как ни в чем не бывало. Окружающие, посмеиваясь над героем очередного инцидента, пугали, что теперь не попасть ему в ближайший год в Москву ни по шпалам, ни другими видами транспорта.
Действительно, улететь с полигона было гораздо труднее, чем туда прилететь. Королев ввел такой порядок, что начальник экспедиции должен был показывать ему списки пассажиров на каждый вылетающий самолет. Если кто-либо попадал в эти списки без его ведома, он безжалостно вычеркивал и требовал дополнительного доклада.
Как– то в отсутствие Королева на полигоне я увидел ведущего конструктора Кашо с совершенно перекошенным лицом. У него был огромный флюс и сильнейшая зубная боль. Местный зубной врач сказал, что требуется операция, за которую он не берется. Тогда я отправил Кашо в Москву под честное слово: сразу же после операции он возвращается ближайшим самолетом. Кашо вернулся за день до прилета Королева. Но кто-то уже успел наябедничать Королеву, что «без доклада вам Черток отпустил Кашо в Москву».
Появившись в МИКе через час после приезда на вторую площадку, Королев потребовал доклада Кашо. Тот, к его немалому удивлению, появился и был готов к докладу о положении дел с доработкой ракеты. Тогда последовали объяснения со мной. Я честно рассказал, как было дело. На том инцидент был исчерпан.
Сразу после бурного первомайского отдыха все службы полигона продолжили напряженную подготовку к первому пуску. В МИКе закончились, наконец, горизонтальные испытания и началась сборка пакета из пяти блоков. Эта впервые проводимая здесь операция собрала много зрителей. Руководили сборкой старший лейтенант Синеколодецкий и бригадир монтажников нашего завода Ломакин.
Невысокий, тонкий, очень подвижный Синеколодецкий, обувшись в тапочки, артистически балансировал по поверхности ракетных блоков, отдавая приказания крановщику. Один за другим боковые блоки, охваченные специальными подъемными приспособлениями, плавно поднимались с наземных ложементов и вместе с командующим их перемещением подплывали к центральному блоку. Весь пакет укладывался на технологическую тележку, с которой затем предстояла перегрузка на платформу-установщик. Только 5 мая закончились последние электрические проверки уже всего пакета.
Рано утром 6 мая из широких ворот МИКа тепловоз выкатил платформу-установщик с пакетом и по специальной железнодорожной колее медленно поехал по повой трассе к старту. Ракета располагалась впереди тепловоза и всеми своими тридцатью двумя соплами смотрела в сторону приготовившихся принять ее в свои объятия стальных ферм стартового сооружения.
С этого дня установилась традиция – председатель Государственной комиссии, главные конструкторы, начальник управления полигона и все желающие являются на торжественную церемонию вывоза очередной ракеты из МИКа. В тот первый вывоз мы шли за очень осторожно двигающимся тепловозом «пешком по шпалам». В последующем от пешеходных прогулок до стартовой площадки отказались и имевшие такую возможность пользовались персонально прикрепленными машинами.
Первая установка ракеты Р-7 в стартовое сооружение происходила в присутствии большого числа болельщиков. Все чувствовали: начинается самый ответственный этап нашей работы, определяющий судьбы многих на долгие годы. Только к концу дня Бармин, руководивший лично всем процессом установки ракеты, доложил, что он свою задачу на данном этапе выполнил, «теперь испытывайте!»
И начался длинный, по нашим теперешним представлениям, цикл предстартовых испытаний. На время вся власть перешла к Воскресенскому и Евгению Осташеву. Чистое «машинное» время всех электрических испытаний первой ракеты Р-7 номер 5 на стартовой позиции заняло 110 часов.
По ночам старались не работать, но семь суток ушло на испытания с разбором всех замечаний, просмотром пленок, докладами и массой всяческих процедур, связанных еще с нашей неопытностью, а иногда и ошибками.
Когда на бетоне стартовой площадки во время испытаний мы с Воскресенским выясняли у Кашо вопрос о доработке и установке клапана в магистрали питания рулевых двигателей, к нашей группе подошел Бармин. Послушав споры, он сказал:
– Ракет вы наделаете еще много, а такое сооружение единственное. Если ваше «сооружение» не улетит, а упадет на мое сооружение, то имейте в виду, это – отсрочка следующего пуска не менее чем на два года!
Что нам оставалось делать? Заверили, что улетит.
– Но если ты, Владимир Павлович, вовремя выпустишь нашу красавицу. А то, чего доброго, не отойдут твои фермы, вот тогда она тебе покажет.
Пока не начиналась заправка, пребывание вблизи ракеты было безопасным. То там, то здесь собирались группы спорящих, обсуждающих ход электрических испытаний и доклады, поступающие от пультистов бункера.
Утром 14 мая к стартовой позиции тепловозы начали подавать парящие цистерны с жидким кислородом. Находившийся на площадке Рябиков посетовал:
– Второй раз страну оставляем без кислорода.
Почему второй раз? Оказывается, на заседании Государственной комиссии в Москве было заявлено требование ЦК, то есть Хрущева, осуществить первый пуск до 1 мая – сделать подарок к празднику. Нестеренко резко выступил против, указав достаточно убедительно, что полигон, стартовый комплекс и сама ракета не успеют подготовиться в оставшиеся до праздника 20 суток.
– Ну, не успеете, доложим в ЦК, объясним причины, – сказал примирительно Неделин.
Нестеренко попросил отменить распоряжение об отправке на полигон жидкого кислорода:
– Все можем сберечь, а кислород хранить не умеем, испарится.
Действительно, для обеспечения заправки кислорода требовалось доставить в Казахстан из России в три раза больше, чем заправлялось в ракету. Железнодорожные цистерны по своей конструкции не способны были длительно хранить криогенные жидкости, шло очень интенсивное испарение. Кислородный завод и хранилища на полигоне еще не были построены. Мы действительно оставляли нашу промышленность, особенно металлургию, без кислорода.
Доводы Нестеренко не подействовали. Указание об отправке кислорода на полигон с доставкой до 25 апреля было выполнено. После 1 мая все цистерны, обогатив степную атмосферу чистым кислородом, вернулись для повторной заправки. Но на этот раз ни у кого не возникло сомнений, что кислород будет использован.
К концу дня все замечания были разобраны, пленки просмотрены, полетное задание подписано и доложено Государственной комиссии. Все службы доложили о готовности на 15 мая. Все службы – это, значит, от Тюратама до самой Камчатки. По дороге четыре измерительных пункта: Сарышаган, Енисейск, Уссурийск, Елизово. Это не считая двух местных. Готовы дальние пункты радиоуправления, службы единого времени, полигонные телеметрические станции зо всех «кунгах» – больших автофургонах.
