Сигизмунд III требовал от Лжедмитрия выполнения секретного договора о территориальных уступках, подписанного в Польше. Об этом вскоре узнали в Москве. Тогда Отрепьев использовал первый подходящий повод, чтобы отвести от себя подозрения. Шумный спор с королем из-за титулов должен был, как он полагал, успокоить бояр. Тайный католик, Лжедмитрий откровенно объяснил мотивы своих чрезмерных домогательств посланцу Ватикана. «Пронесся слух, — сказал он, — что я обещал уступить несколько областей польскому королю. Крайне необходимо категорически опровергнуть это. Вот почему я настаиваю на моих титулах».
Клубок интриг запутался окончательно. Отрепьев не мог отдать королю русские земли, но не мог и отказаться от выполнения секретного договора с ним. Авантюрист оказался загнанным в угол. Низложение Сигизмунда III разом разрешило бы все его затруднения. В кругу польских советников Лжедмитрий охотно обсуждал новые блестящие перспективы. «Будешь, Ваша царская милость, королем польским», — сказал ему однажды секретарь Ян Бучинский.
Вскоре Бучинский был послан с поручением в Краков. К своему величайшему смущению, там он узнал, что его слова стали известны королю. Сигизмунд был взбешен и через своих сановников дал понять Бучинскому, что не остановится перед разоблачением своего ставленника. На приеме в королевском дворце Бучинскому пришлось выслушать речь, полную угроз. Верный секретарь дословно передал предсказания воеводы Познанского о близком разоблачении царя: «По твоей, деи (Лжедмитрия. — Р.С.), той великой спеси и гордости подлинно тебя бог сопхнет с столицы твоей, и надобе то указать всему свету в Москве самой, какой ты человек и что им хочешь сделати».
Опасность вооруженного выступления оппозиции против короля приобретала все более реальный характер, и в марте 1606 года польские власти открыто обвинили вождей оппозиции в сговоре с внешними силами. Канцлер уведомил сейм, что враги короля предлагали царю «Дмитрию» польскую корону и ныне поддерживают с ним тайные сношения.
Польские мятежники рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре-заговорщики искали соглашения с королем, чтобы свергнуть самозванца.
Душою заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил Скопин и Борис Татев, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк Колычев, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица. В стане заговорщиков оказался и друг детских игр Отрепьева Иван Безобразов. В Путивле он помалкивал, благодаря чему вошел в милость к Лжедмитрию, в Москве же примкнул к Шуйским и стал одним из самых коварных противников самозванца.
Побывавший однажды в руках палача Василий Шуйский вел дело с величайшей осторожностью. Попытки развернуть агитацию против царя в народе могли привести к разоблачению заговорщиков. Поэтому они предпочитали иные средства.
В первых покушениях на жизнь Отрепьева участвовали чудовские монахи. С их кознями он столкнулся еще в Путивле. В Москве все повторилось заново. По словам Петра Петрея, один чудовский инок смущал народ, заявляя во всеуслышание, что на троне сидит беглый чернец Григорий, которого он сам учил грамоте. Его арестовали и подвергли допросу, но монах так и не отказался от своих слов. Тогда его утопили в Москве-реке вместе с несколькими другими чудовскими иноками. Польские источники излагали иную версию: один из злоумышленников якобы признался на пытке, что намеревался извести царя ядом. Дознание о покушении на жизнь царя проводилось в сентябре 1605 года. К заговору Шуйских оно не имело отношения, поскольку Шуйские еще не вернулись из ссылки.
Тайная казнь монахов нанесла немалый ущерб репутации Лжедмитрия. В начале 1606 года шведские дипломаты, получив из Москвы ложное известие о смерти царя, высказали предположение, что, скорее всего, его убили сами русские, так как «Дмитрий» исповедовал папистскую религию и вскоре после начала своего царствования велел казнить нескольких православных монахов.
В январе 1606 года по Москве распространился слух о новом покушении на жизнь государя. Глубокой ночью неизвестным лицам удалось пройти через все стрелецкие караулы и подобраться к царской спальне. Во дворце поднялась суматоха. Не успев как следует одеться, самозванец схватил оружие и в сопровождении двух стрелецких голов — Федора Брянцева и Ратмина Дурова — бросился искать злоумышленников. Удалось схватить трех человек, но они ни в чем не признались, и их поспешили казнить.
Вскоре после этого события аресту подвергся дьяк Андрей Шерефединов. И. Масса утверждал, что дьяк, подкупленный боярами, подготовлял убийство царя. Более подробно обстоятельства дела изложил начальник дворцовой стражи Я. Маржарет. По подозрению в заговоре, писал Маржарет, был схвачен один секретарь или дьяк, его пытали в присутствии П. Ф. Басманова, но он не сознался и не выдал главу заговора, кем был, как позднее стало известно, Василий Шуйский.
Противники самозванца опасались разоблачения. Арест Шерефединова поверг их в ужас. Но дело за отсутствием улик было прекращено, а дьяка отправили в ссылку. Боярская дума была высшей инстанцией, расследовавшей государственные преступления. Поскольку некоторые из ее руководителей сами участвовали в заговоре, сыскное ведомство оказалось парализованным. Нити следствия, тянувшиеся вверх, мгновенно обрывались.
В страхе перед боярской жестокостью Иван IV организовал опричное войско. Лжедмитрий доверил охрану своей особы стрельцам, поставив во главе Стрелецкого приказа П. Ф. Басманова. Осведомленный очевидец И. Масса передает, что «Дмитрий» постоянно держал в Кремле две-три тысячи стрельцов, вооруженных длинными пищалями. Множившиеся слухи о боярском заговоре побудили царя усилить меры безопасности. С давних времен внутреннюю охрану дворца несли постельничий и дворяне-жильцы. Лжедмитрий вверил охрану царского дворца страже, составленной из наемных иноземных солдат. Капитан Домарацкий, некогда начинавший с «царевичем» московский поход, набрал сто человек в конную роту. Француз Яков Маржарет возглавил роту в сто солдат. Еще две роты были сформированы из немцев, живших в Иноземной слободе в Москве. Царь велел конфисковать несколько дворов на Арбате и в Чертолье у самых стен Кремля и поселил в них наемную гвардию. Отныне он мог вызвать охрану в любой час дня и ночи. Иноземная стража охраняла внутренние покои дворца и сопровождала государя повсюду, куда бы он ни поехал.
Отрепьев не имел возможности навербовать в Москве сколько-нибудь значительное число наемников. Когда события приняли опасный оборот, он вспомнил о нареченной невесте Марине Мнишек и ее отце Юрии Мнишеке. Отправленный в Самбор Ян Бучинский собственноручно составил смету «свадебных» расходов: свыше ста тысяч злотых на уплату неотложных долгов Мнишека, сто тысяч на приданое невесте, по сто злотых задатка каждому жолнеру (сам секретарь вычеркнул слово «жолнерам» и заменил его словом «приятелям»), по пятьдесят — гайдукам и пр. Наемная пехота — жолнеры и гайдуки — таких необычных гостей пригласил на свадьбу Лжедмитрий. Бывший главнокомандующий самозванца Ю. Мнишек должен был навербовать и привести в Москву наемное войско, без которого царю трудно было усидеть на троне.
Сигизмунд III тщетно старался добиться от Лжедмитрия выполнения тайного договора. Однажды он велел принести в кабинет шкатулку с «кондициями», подписанными «царевичем» после посещения Вавеля. Королевский секретарь доложил о состоянии дел и сделал соответствующие пометы в тексте «кондиций». Итоги были неутешительными. Царь отказался передать Польше Чернигово-Северскую землю и Смоленск, хотя и обещал некую денежную компенсацию. Он не выполнил и других своих обещаний: не помог королю в войне со Швецией. Последний пункт «кондиций» заключал обязательство «царевича» жениться на подданной короля. Отрепьев согласился исполнить волю короля в этом пункте. В тексте «кондиций» появилась пометка: «Хочет взять дочь воеводы Сандомирского»[122].
Чем затруднительнее становилось положение самозванца, тем больше нетерпения проявлял он в переговорах с будущим тестем.
Марина Мнишек не обладала ни красотой, ни женским обаянием. Живописцы, щедро оплаченные самборскими владельцами, немало постарались над тем, чтобы приукрасить ее внешность. Но и на парадном портрете лицо будущей царицы выглядело не слишком привлекательным. Тонкие губы, обличавшие гордость и мстительность, вытянутое лицо, слишком длинный нос, не очень густые черные волосы, тщедушное тело и крошечный рост очень мало отвечали тогдашним представлениям о красоте. Подобно отцу, Марина Мнишек была склонна к авантюре, а в своей страсти к роскоши и мотовству она даже превзошла отца. Никто не может судить о подлинных чувствах невесты. Она умела писать, но за всю долгую разлуку с суженым ни разу не взяла в руки пера, чтобы излить ему свою душу.
