Когда все дорогие товары были распроданы, подошли прислужницы, и среди них - Нестан. Она нагнулась к покрышке для сундука и пожалела, что не осталось багдади, вышитого изумрудами и цветами.
- Жаль, ханум, не знал твой вкус, - ответил Вардан, - три дня на майдане у входа в Кайсерие буду торговать бисерными кошами и кисеей. Еще два тюка осталось. Есть покрывало цвета зари, есть бохча из белого атласа, вышитые банные подстилки; а вот, ханум, может быть, тебе эти понравятся? - И он вынул из тюка простые коши.
Глаза Нестан затуманились, оранжевые - любимый цвет Хорешани. От Зураба - ничего, а она так ждала изумрудный знак.
- Бери, ханум, дешево отдам - шесть абазов.
- Это, по-твоему, дешево?
- Если нравится, Нестан, бери, - я заплачу, - и Гулузар кинула купцу горсть монет.
Нестан нехотя взяла коши и спрятала под чадрой. А Вардан еще громче выкрикнул:
- Если ханум захотят осчастливить купца - три дня на майдане у входа в Кайсерие буду торговать...
Утомленный непривычным днем, гарем рано погрузился в сон. Не спалось только Нестан. В крохотной решетчатой комнатке, примыкавшей к эйвану, она нащупала под подкладкой коши послание и жадно прильнула к нему, стараясь уловить истинный смысл отрывочного письма, без начала и конца.
"...не омрачай свои изумруды слезами. Мужчины избегают померкших глаз, но не перестают любить золотое руно. Необходимо приблизить час веселья... В поисках ящериц ходит по майдану волшебник, если пойти следом за ним, то увидишь Орлиную башню... Многое случается раз в жизни... Многое неповторимо. Смелые думы рождают смелое дело... Кто из бедных затворниц найдет мое послание... да проникнет в его суть и наполнит новым веселым светом тридцать дней...
Послано из радостного гарема великодушного хана..."
Нестан распорола подкладку другой коши, нашла клочок белого шелка, на котором были начертаны зеленой краской три слова: "Барс возле Мудрого".
Это была записка от Папуна, которую он передал Вардану.
"Барс! - Спазмы сдавили горло Нестан. - Кто из друзей прибыл спасти ее? О святая Мария! - Слезы хлынули из ее глаз. - "Возле Мудрого"! А Мудрый нарочно повторял: "Три дня..." Сегодня первый, еще два! О господи, только бы не опоздать!" - Нестан пестрым платком вытерла бегущие слезы.
Озадаченная Гулузар, вернувшись с купанья, упорно добивалась, чем так взволнована прекрасная княгиня.
- Как же мне не горевать, - призналась Нестан, - купила коши, а они мне велики.
- О аллах, стоит ли из-за этого портить глаза! Купец еще три дня будет торговать на майдане. Айша обменяет тебе.
- Сколь добра ты ко мне, нежная Гулузар, но боюсь, купец на этот раз предложит крошечные.
- Тогда пойдешь вместе с Айшей, она тоже хочет купить кисет для своего брата.
Тревога охватила Нестан: не заподозрит ли евнух? Но тут же вспомнила, как месяца два назад евнух свободно отпустил ее с Айшей на полбазарного дня... О иверская божья матерь, помоги бедной княгине Эристави!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
На север, запад, восток и юг выходили четыре двора посольского здания. Множество покоев и комнаток предназначалось для послов и их огромной свиты. Широкий ручей, обсаженный по обоим берегам высокими яворами, протекал через два двора, несколько беседок и устремлялся через зал к главному восьмиугольному водоему, выложенному мраморными плитами. Наверху также тянулись роскошные покои, их окна, похожие на двери, смотрели в сад через открытые галереи.
Русийское посольство, возглавляемое Василием Коробьиным и дьяком Евстафием Кувшиновым, было намного крепче своих предшественников. Фергат-хан ежедневно посещал посольство и заботливо осведомлялся: полностью ли доставлены на посольскую поварню шестнадцать овец, сто кур и двести батманов вина, плодов и кореньев. Хан уже не осмеливался требовать "целования шаховой ноги", как когда-то домогался у князя Засекина. Не стояли часами послы у шахского порога, как пришлось томиться в Гандже Михайле Никитичу Тихонову с полуденной еды до вечера. Не осмеливались шаховы люди водить за нос русийских послов, как поступили с князем Барятинским, развлекая его осмотром Исфахана, чтобы скрыть подготовку нашествия на Грузию.
Василий Коробьин и дьяк Кувшинов готовились ко второму приему их шахом Аббасом. В их спокойном, уверенном поведении при шахском дворе чувствовалась окрепшая сила Русии.
Миновало лихолетье. Боярская дума уже замышляла возвести оружейный завод в городе Туле. Из-под пепла, каким покрыли ее вражеские полчища, вновь поднималась Русия в своей страшной для врагов силе.
Настал черед подумать о казне царства. Первостепенный доход приносит торговля с Востоком, между тем право провоза товаров через Московию в Иран, Индию и Среднюю Азию принадлежит иноземцам. И тут поднялись торговые верхи гостиной и суконной сотни, потребовавшие транзитного торга. Ни купцам Голштинии, ни купцам Брабанта незачем тешиться волжским простором - под московским флагом поплывут корабли мимо берегов гилянских в глубь Персии.
Вот почему так спешно прибыли в Исфахан Коробьин и Кувшинов. Кроме торговых дел, им поручено вести разговор о грузинских царствах. От царя Теймураза сидел в Москве послом игумен Харитон. Сидел долго, выжидательно и добился-таки царского приема. Царь всея Руси соблаговолил взять под свою защиту царей Иверии, передал игумену три ответных послания и обнадежил добиться от шах-аббасова величества отказа от новых вторжений в пределы Грузии.
В ожидании второго приема Коробьин описывал шахский стольный город Исфахан. Он, не спеша, диктовал дьяку: "...рожь кизилбаши считают ни во что и не сеют ее. А для корма коней пользуют резку из рисовой соломы..."
Хозяйские наблюдения прервал приход католического монаха. Посольский толмач Семен Герасимов перевел приветствие "трудящимся во славу церкви и процветания христовых царств".
Послы сдержанно ответили, что царь-государь всея Руси печалится о всех христианских царях.
- Санта Мария! Почему же с нехристями дружбу, как полевой кафтан, крепкими нитками сшиваете? - удивился монах, слегка коверкая персидскую речь.
- Дружба торговая - не церковная.
- Но божия... Во славу девы Марии каждый купец молит творца ниспослать ему прибыльное дело, а по-мирскому сказать - помочь выгоднее обмануть ближнего, за что обещают светлейшего престола смиреннейшим слугам вклады и толстые свечи...
Коробьин и Кувшинов, выслушав озорной перевод, так и застыли от изумления. Посол подозрительно оглядел католика:
- Ты кому бьешь челом - богу али сатане?
- Повинуюсь истинному наместнику Христову. Поэтому и проник в настоящий смысл вашего, особого приезда в Иран, ибо не только о торговой дружбе будете плести разговор с шахом, но и о военном союзе против турок, а турки грузинам дружбу и военную предлагают и торговую.
- Непригоже грузинцам против единоверной Руси идти!
- Санта Мария! А пригоже оставлять в пасти "льва Ирана" единоверного царя?
- О его царском величестве Теймуразе говорить нам наказал патриарх всея Руси святейший Филарет.
- Я не о Теймуразе вспомнил, он, слава Христу, не очень понадеялся на серебряные трубы ангелов и скрылся в турецкую крепость. Я господ высоких послов о другом царе грузинцев вопрошаю: на сколько аршин протянется ваша забота о царственном брате во Христе? Будете ли плести разговор о царе Картли - Луарсабе?
Коробьин насупился, по его щекам полыхнул огонь румянца.
- А вам, католикам, какая печаль?
- Господин высокий посол, большая. Святейший папа наш милостиво решил, если вы отступитесь от единоверного царя, самому выполнить богу угодное дело: предложить светлому Луарсабу освободить его от плена персидского, но с тем, чтобы царь принял римское учение, повелел своим чадам последовать за ним по спасительному пути, ибо римская церковь пришлет в Иверию не только епископов, но и воинскую силу.
Если Коробьин в Москве понял намек Филарета: не очень настойчиво добиваться освобождения картлийского царя, то сейчас, обеспокоенный предупреждением католической миссии, сухо заявил, что прибыл он в Исфахан именно по этому важному делу. Не может патриарх всея Руси спокойно взирать на страдания христианского царя, а католикам не пристало поучать бояр государевой думы.
Монах поднялся. Он передаст отцу Тхадео беседу с благочестивыми послами и еще раз придет к ним после вторичного приема московитов шахом. Тогда папу римского осенит святое небо, и он вызволит из неволи царя-мученика, ибо сказано: на каком осле скачешь, того и погоняй.
Впрочем, это изречение Папуна, так как это был он, произнес по-грузински. Оставив толмача озадаченным, усмехающийся азнаур плотно надвинул капюшон и вышел из посольского дома.
Он похвалил себя за умелое подражание разговору делла Валле. Судьба благоприятствует дервишу и монаху. Теперь он спешил к Исмаилу, деду Керима, где тайно жил и переодевался. Надо снова превратиться в дервиша. Еще неизвестно, во скольких масхара должен он перевоплощаться, пока не выберется из благословенной пасти "льва Ирана"!
