Принципы меритократии не получили широкого распространения в японском обществе, и множество должностей были в той или иной степени наследственными. Это касается как самого верха иерархической социальной пирамиды (начиная с самого тэнно), так и мелких должностей (например, должности управителей уездов также в реальности передавались по наследству, несмотря на определенные попытки центральной власти делегировать на места своих представителей[665]). Согласно законодательству, назначение чиновников 5-го ранга и выше осуществлялись непосредственно тэнно (требовало его утверждения), но в силу господства наследственных принципов управления число реальных кандидатов на ту или иную должность было сравнительно невелико. Свое законченное и, отчасти, абсурдное выражение аристократический принцип находит в том, что уже в конце VIII в. тэнно фактически не был волен назначать главного, левого и правого министров — ими, за редкими исключениями, почти автоматически становились представители северной ветви рода Фудзивара (в конце VI-первой половине VII вв. высшую должность — ооми — неизменно занимал род Сога).
Аристократические основы управления достаточно надежно предотвращали появление временщиков и фаворитов незнатного происхождения (пожалуй, единственным явным исключением был монах Докё — фаворит императрицы Сётоку).
Вместе с тем необходимо признать, что формально тэнно являлся высшей земной инстанцией, ответственной за приведение людского хаоса в упорядоченное (структурированное) состояние. Тэнно жаловал не только ранги и должности, но и фамилии, которые служили одним из индикаторов статуса. Хотя то или иное конкретное значение даруемой фамилии адекватно истолковывается далеко не всегда, сами полномочия тэнно в этой части заслуживают внимания.
Главным органом управления при царе была боярская дума (аналог Дадзёкан), решавшая важнейшие стратегические вопросы управления. Список вопросов, находившихся в компетенции думы (равно как и сам ее статус), законодательно определен не был (системное административное законодательство в России отсутствовало). Члены думы (за исключением немногочисленных думских дьяков) не знали, как правило, профессиональной специализации в делах управления и считались универсальными экспертами в любой области, но в реальности главным их занятием было обсуждение вопросов, связанных с военным делом и международными отношениями. Показательно, что летописи практически не приводят данных о назначении на постоянные должности в государственном аппарате (например, на должности руководителей приказов), но постоянно отмечают назначения на военные и дипломатические должности, которые имели временный характер, что характеризует ценностные установки политической элиты. Получается, что эта элита предстает как сборище порученцев великого князя или царя.
Количественный состав Думы не был постоянным (он зависел от текущей политической ситуации, а не от определенного законом штатного расписания), но не будет ошибкой сказать, что в думе обычно заседало несколько десятков человек[666]. То есть в России число людей, непосредственно причастных к высшей политике, было намного больше, чем в Японии. Однако в реальности, несмотря на обычную формулу указов («царь указал и бояре приговорили»), влияние царя на текущую политику и на кадровые вопросы было значительно большим, чем то наблюдается в Японии[667], и многие вопросы решались с помощью «именных указов» без думского обсуждения[668]). Особенно велики полномочия царя были при назначении на должности. Пожалуй, единственной областью, в которой права тэнно при назначении на соответствующую должность следует признать большими, чем у русского царя, были его прерогативы по назначению церковных иерархов (см. ниже). Поскольку отношения между царем и думой законодательно определены не были, это оставляло огромные возможности для произвола.
В отличие от Японии, на думских заседаниях председательствовал обычно сам царь. Кроме того, именно царь полностью определял состав небольшой по составу Ближней думы (аналог Гисэйкан), заседания которой начались по крайней мере с Василия III (несмотря на влиятельность Ближней думы, ее решения получали законодательную силу только после утверждения Боярской думой). В непосредственную компетенцию царя входили наиболее значимые для России Разрядный и Посольский приказы (ведавшие военно-кадровыми и дипломатическими вопросами[669]). Эти приказы возглавлялись, как правило, не боярами, а дьяками, которыми руководил сам царь[670].
Для решения стратегических вопросов управления с середины XVI в. достаточно регулярно стали собираться церковно-земские соборы, число участников которых могло быть крайне велико (считается, что в работе собора 1613 г., решившего, в частности, династический выбор в пользу Романовых, участвовало в совокупности около 5000 человек). Обычно полагают, что моделью, в соответствии с которой проводились земские соборы, были соборы церковные, однако нам представляется разумным в предшественники земских соборов записать и вече[671] — институт, никаких аналогов которому в Японии не находится.
Хотя в истории Японии и фиксируются не слишком многочисленные случаи учета мнения подданных, все они имели характер не столько публичного «совета» с «народом», сколько строго бюрократической процедуры, когда соответствующим лицам предлагалось подать письменное мнение (предложение) по тому или иному вопросу, окончательное решение которого остается за высшим руководством. И уж совсем немыслимыми выглядят прямые апелляции к мнению «народа» — каковые были предприняты, например, после страшного московского пожара 1547 г., воспринятого Иваном IV как божье наказание за грехи (он каялся сначала на соборе, потом — при стечении народа— на Лобном месте), при казни «сообщников» новгородского архиепископа Пимена в 1570 г., когда царь «в доспехе, в шоломе и с копием» разъезжал по площади, увещевая людей «подойти посмотреть поближе»[672], при выборах царями Бориса Годунова, Василия Шуйского, Михаила Романова и т. д.
Следует отметить также, что принятие на церковно-земских соборах судебников свидетельствует: хотя царь имел почти неограниченную власть над судьбой фактически любого человека и мог регулярно осуществлять «перебор людишек», его право на изменение законов выглядит отнюдь не безраздельным — кардинальный пересмотр законодательства требовал безусловной санкции со стороны его ближайшего боярского окружения, церковных иерархов и назначенных представителей «народа».
В этом смысле права тэнно были совсем иными. Его власть над судьбой отдельного человека была достаточно велика, но никогда не простиралась до тех пределов, когда сам правитель мог единолично и бесконтрольно решать судьбу своих подданных: объявлять опалу, сажать в темницу, отправлять в монастырь или же казнить без суда и следствия. В то же самое время полномочия (по крайней мере формальные) тэнно по пересмотру законодательства выглядят более широкими: для введения законодательных сводов («Тайхо рицурё» и «Ёро рицурё», 757 г.) не потребовалось созыва «съезда чиновников», церковных иерархов или же «народных представителей», а дополнения к законодательству, принимавшие форму указов тэнно (кяку), зачастую имели системообразующий характер.
Важно отметить, что маркеры занимаемого положения в России были более расплывчаты. Если в Японии каждому из чиновников присваивался один из 62 основных (регулярных или же «почетных») рангов[673], и его положение (включая форму одежды, материальное обеспечение и т. д.), таким образом, было детальнейшим образом определено законом[674]), то чины-титулы московской знати были, во-первых, не столь многочисленны (князь, боярин, конюший, окольничий, дети боярские или думные дворяне, стольники, стряпчие и некоторые другие), т. е. «цена социального деления» была в России значительно больше[675], и, во-вторых, не отличались строгой и однозначной соподчиненностью (система местничества, в которой «место» индивида определялось на уровне прецедентов, в которых обычно были задействованы сразу несколько лиц), что приводило к многочисленным конфликтам, арбитром которых всегда выступал непосредственно царь (местничество было окончательно ликвидировано в 1682 г., когда были сожжены все относящиеся до него документы).
Состав российской элиты был достаточно текучим и, в отличие от Японии, вполне открытым для иноземных вливаний (таких людей признавали высокими «по иноземству»). Среди «высоких по иноземству» было много татар, и в «государевом родословце» потомки царей казанских, астраханских и крымских стоят сразу вслед за удельными князьями киевскими, владимирскими и московскими, опережая потомков князей литовских, черниговских, суздальских и др.[676] На соборе 1682 г. было предложено составить книги нескольких категорий в зависимости от срока начала службы родоначальников фамилий. При этом первая книга должна была включать те «честные и княжеские роды», которые были на службе при Иване IV[677], т. е., если исходить из апеллирующих к мифу японских понятий[678], глубина исторических оснований для ранжирования российской элиты этого времени была чрезвычайно мала (в России отсутствовала строгая генеалогическая система, определявшая «тип родоначальника»). Вместе с конструированием царских династических легенд некоторые фамилии также стали апеллировать к своему мнимо татарскому или же «римскому» происхождению (например, Римские-Корсаковы), но это не смогло предотвратить положения, когда, по словам Г. Котошихина, многие знатные роды уже к середине XVII в. «без остатку миновалися».
