— низкая осадка; длина 30–35 метров, ширина в средней части — чуть меньше 5 метров;
— сплошная палуба с люками и двумя полубаками, а также платформами, удобными и для перевозок, и в бою;
— горизонтальный киль; нос и корма приподнимаются вертикально и украшены эмблемами (чаще всего — какой-нибудь рыбой или птичьей головой); корма обычно выше носа, а потому у корабля угловатый профиль вроде перевернутой буквы «Т». Корабль достаточно глубок и одновременно длинен, ватерлиния поднимается меньше чем на метр от киля, грузоподъемность ограничена, зато скорость весьма высока;
— нижняя часть носа снабжена коротким тараном. Полной уверенности в том, что он использовался для абордажа, нет. Не исключено, что это приспособление просто укрепляло носовую часть судна или облегчало его вытаскивание на сушу;
— 10–12-метровая мачта из смолистого дерева — ели (Abies cerhallenca) или кипариса — закреплялась в пазу при помощи целой системы подпорок и расчалок. Она прочно стояла на месте, но могла быть и убрана. Часто наверху для наблюдения устраивали «воронье гнездо», а сквозь большое кольцо под ним пропускали ванты и штаги;
— прямоугольный парус из крашеного льняного полотна, окаймленного кожей. Паруса убирали, отдавали и брали на гитовы с помощью двуостых рей почти 20-метровой длины. При этих условиях размах парусов достигал приблизительно 130 кв. метров. Управляли ими фалами, булинями и шкотами из растительного волокна или плетеной кожи. Неудобство этой оснастки состояло в крайней чувствительности ее к бурям, причем слишком узкая палуба лишь усугубляла трудности;
— при мертвом штиле веслами работали 50 человек: 25 по левому борту и 25 по правому, весла вставлялись в уключины. Судя по изображениям из Энкоми и Мединет-Абу, сиденья для гребцов могли располагаться ниже уровня палубы. Включая рулевого и лоцмана, начальника гребцов и офицеров, экипаж галеры обычно составляли 60 человек. Между гребцами допускалось расстояние около трех футов, или чуть больше 90 см;
— наружную обшивку судна дополняли планширь и порты, к которым крепились ставни в форме щитов. Это все защищало палубу от сильной волны и увеличивало мощь корабля;
— руль состоял из двух полированных и расширяющихся к концам планок или скрещенных весел шириной чуть больше обычного и наклонной ручки. Края весел вставлялись в две деревянные закраины на планшире, и рулевой поворачивал их с полубака или из кабины на корме;
— якорь заменял тяжелый продолбленный камень на пеньковом тросе. Его использовали на стоянках, уменьшая таким образом нагрузку на причальные тросы, лестницы и перила сходней.
Из всех новшеств, привнесенных по сравнению с минойскими судами предшествующих веков, наиболее явными свидетельствами прогресса можно считать палубу полубака, форштевень, марс и кольцо, закрепленное у вершины мачты, — возможно, примитивный вариант шкива. За все это греки воздавали хвалы богам или каким-нибудь местным гениям-покровителям: Тал осу — на Крите, Дедалу и богине Афине — в Аттике, Паламеду — в Арголиде, Прометею или Гефесту — на островах, населенных пеласгами. И так ли уж важно, что микенцы не сами придумали, а приспособили египетские и финикийские изобретения к своим условиям? Главное, их ум и предприимчивость сумели извлечь максимум пользы из жалких бронзовых инструментов, коими располагали тогдашние мастера, — топоров, тесел, скобелей, пил, буравов, пробойников, — и смогли с толком распорядиться чахлыми лесами, не до конца еще погубленными многочисленными стадами.
Никакого единообразия в кораблестроении не существовало. Как и во все времена, инженеры-корабелы XIII века до н. э. терпеть не могли серийных заказов. Каждое судно обладало индивидуальными, лишь ему присущими чертами, собственным флагом или эмблемой, цветом (красным, черным, охряным, пестрым) и даже именем. Кто не помнит знаменитого «Арго» («Быстрый»)? Мастер-корабел имел собственные эталоны и приемы, тайны и секреты искусства, которые передавал лишь сыну или любимому помощнику. Я думаю о Ферекле, сыне Тектона, архитектора и внуке Гармона, сборщика. Если верить легенде, это он строил троянцам отличные быстроходные корабли, позволившие Парису-Александру похитить Елену и спастись от погони.
Прежде чем взглянуть на них в действии, пожалуй, будет справедливо подчеркнуть особую роль в ту эпоху не оцененных по заслугам лодок, чье изобретение финикийцы (кстати, великолепные мореходы) приписывали богу Котар-ва-Хасису. Совершенно очевидно, что автор V песни «Одиссеи» еще примерно в 700 году до н. э. видел, как делают барки, skedia(s), или «импровизированные суда». За четыре дня на почти пустынном острове Огигии «хитроумный» Одиссей сумел построить «плавсредство», способное продержаться на воде 18 дней и преодолеть огромное расстояние, отделяющее Гозо или Линозу на юге Сицилии от Корфу, одного из Ионических островов: «Начал рубить он деревья и скоро окончил работу; двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью выскоблил гладко, потом уравнял, по снуру обтесавши. Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась. Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их, длинными болтами сшив и большими просунув шипами; дно ж на плоту он такое широкое сделал, какое муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном судне, носящем товары купцов по морям беспредельным. Плотными брусьями крепкие ребра связав, напоследок в гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски, мачту поставил, на ней утвердил поперечную райну, сделал кормило, дабы управлять поворотами судна, плот окружил для защиты от моря плетнем из ракитных сучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил. Тою порою Калипсо, богиня богинь, парусины крепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему же все, чтоб его развивать и свивать, прикрепивши веревки), он рычагом могучим сдвинул свой плот на священное море…» («Одиссея», V, 243–261).
Особенно тонкое искусство требовалось от рабочих корабельных верфей, когда надо было собрать пояс наружной обшивки судна, потому что приходилось создавать сначала вогнутую, а потом выпуклую форму. Тут нельзя было обойтись без хорошего плотника, и мы имеем все основания утверждать, что до конца существования Римской империи греческие кораблестроители в целом работали также, как и их египетские предшественники. Выбрав длинный брус для киля, они с помощью деревянных шипов и штырей, вставляемых в пазы, начинали крепить все доски корпуса, и только потом для вящей прочности вводили и фиксировали всю совокупность шпангоутов. Такую технологию специалисты называют shell first technique (техника «сначала корпус»). О ее использовании мы знаем не только от Геродота («История», II, 96), описавшего строительство египетской бари, не только благодаря изучению нескольких скрепленных шипами частей судна, найденных в 1960 году на дне моря у мыса Хелидония и датируемых как раз эпохой Троянской войны, но главным образом по немногочисленным обломкам и останкам кораблей, и по сегодняшний день извлекаемым из Средиземного моря и озера Неми.
Такому способу, впрочем, распространенному по всему миру, противостоит метод кораблестроения, восходящий к Ранней Римской империи и называемый skeleton first technique (техника «сначала остов»), когда к килю сперва прикрепляют шпангоуты, а потом обшивают их досками. Заслуга г-на Л. Баша{16} заключается в доказательстве того факта, что всегда существовали и существуют промежуточные системы, и что даже в античном Средиземноморье должны были использоваться формы и лекала (по-гречески — nomeis) или эталоны, изготовленные заранее (хотя бы для выполнения повторных заказов и экономии времени). Подолгу наблюдая за работой плотников и конопатчиков на островах, я и впрямь пришел к выводу о том, что их предшественники, от которых могли внезапно потребовать тысячу «полых» кораблей для транспортировки или тысячу «длинных» быстроходных судов, в первую очередь закрепляли по лекалу основные детали — киль, форштевень и корму — и устанавливали несколько шпангоутов. Потом с помощью рамок, палочек и крестовин вымеряли, какую ширину и высоту придать подводной части и планширю, наконец кусок за куском подгоняли обшивку и заканчивали установкой остальных шпангоутов. Таким образом, обе технологии чередовались.
Конопатчики, вооружась бронзовым лезвием и молотком, ликвидировали отверстия в досках, все стыки палубы и стен кабины. Для этого они использовали паклю, коноплю, волокна тростника, гороха и воск. Внешнюю поверхность дерева скоблили и полировали, потом еще одна группа мастеров принималась за покраску. Многочисленные канатчики плели тросы и канаты из дрока и льна, вязальщики сетей, dekutuwoko, ткачи и ткачихи, newewiya, iteya, шорники, raptere, трудились в каждом, пусть даже самом маленьком порту, изготовляя такелаж. Пока подводную часть судна на тележке стаскивали со стапелей и в течение нескольких недель испытывали в бассейне, верхнюю часть продолжали оснащать и готовить к дальним походам, а на корпусе рисовали какой-нибудь знак-талисман — например, широко открытый глаз. На последнем этапе божествам моря приносили жертвы, чаще всего — кувшин вина или голову животного: быка, оленя и т. д. Легенда гласит, что вместо царской дочери Ифигении богиня удовольствовалась ланью. Но, так или этак, вечно жаждущему божеству заранее предлагалось немного крови, чтобы когда-нибудь оно не возжелало крови самого экипажа.
