Эти два подростка попали в широкую степь, не имея ни друзей, ни приятелей. Опасаясь шпионов врага душ своих, хана, они никому не показывались, ни в чьем жилище не останавливались; трое суток не евши и не спавши скитались они, отпустив поводья. Только повстречались они с одним степняком. На вопрос их: "Кто ты такой?", он отвечал: "Я был раб одного хозяина, но, не вытерпев тиранства его, бежал". Когда он тоже спросил об их обстоятельствах, то они, по смыслу поговорки "И сообщать другому свое положение трудно, и отказать в этом трудно; помочь одержимому такою тяжкою скорбью тоже трудно", соблюдая осторожность, однако же сказали ему следующее: "Мы дети одного хорошего человека в Крыму. Так как по смерти нашего отца некоторые интриганы затеяли козни против Крымского хана, то мы бежали и вот попали в эту чужую степь. Мы не знаем дороги. Если бы ты взялся проводить нас в Хаджи-Тархан, то труд твой не пропал бы даром". — Означенный человек, сказав: "На голове и глазах" (т.е. "с полною готовностью"), покормил царевичей хлебными ошурками, собранными им в грязном мешке его. "Вы отдохните, — сказал он им, — а я постерегу ваших коней". — Они положились на слова этого надувалы. Как только они заснули, этот плут забрал коней, сбрую и вообще все что было при царевичах, и исчез. Когда они, проснувшись, узнали о случившемся, то говоря: "Вот беда-то, вот горе-то!", еще два дня пробродили, голодные, жаждущие, расстроенные, недоумевая, в какую им идти сторону. Джанай-оглан, выбившись из сил, остался на вершине одного холма; а Хаджи-Герай напряг всю свою энергию; проходив еще один день, увидел кибитки степных татар и направился в ту сторону. Когда один встретившийся ему мусульманин спросил Хаджи-Герая о его обстоятельствах, то он сказал: "Мы бедные, несчастные, подвергшиеся бедствиям на сем свете нищие. Отец мой из купцов. Когда мы пребыли в эти места, на нас напали разбойники; отца моего убили, а я кое-как убежал". Упомянутый человек сжалился и проводил его к главе племени Девлет-гэльди-суфи.
Суфи тоже расспросил его и принял его с удовольствием. По прошествии нескольких дней он отпросился у суфи пойти и привести Джанай-оглана, если найдет его. Постранствовал он по степи; но партия купцов взяла с собой Джанай-оглана в Хаджи-Тархан[617]. Не нашед Джанай-оглава, Хаджи-Герай в отчаянии вернулся в дом Девлет-гэльди-суфи. По смыслу изречения "Венец почести и на голове раба красит его; а кандалы бесчестия и на человеке свободном позорят его", он проводил день, исполняя службу суфи. Хаджи-Герай сам будто бы рассказывал следующее. "Когда, наделавши досыта разных тяжелых работ, мне хотелось бывало соснуть, то я ложился, постлавши вместо тюфяка немного соломы и подложив вместо подушки камень. А если бывало в это время меня застанет хозяйка дома, досужая женщина, то скажет бывало: «Ну ты, парень! Ты, какой-то холуй, рабочий, стыдишься что ли ложиться на голой-то земле? Если будешь спать на мягкой соломе, так ведь испортишь наше добро!" По временам суфи услышит бывало брань ее и, следуя изречению "Не думай о всяком лесе, что он пуст: в нем, может быть, лежит спящий тигр", бывало скажет: "На лице этого молодца есть знак счастья. Может быть, этот молодец когда-нибудь достигнет благополучия, и тогда ты будешь раскаиваться!" Сколько он ни вразумлял эту старую ведьму, сколько ни унимал ее, никакого не было толку: она не отставала от всегдашней своей ядовитой ругани и язвительных укоров".
Как бы то ни было, но в таком положении он прожил около шести лет. Затем могущественнейший из эмиров того времени и сторонник Сейид-Ахмед-хана Кункрат-Хайдэр-мурза умер; тогда престиж перешел к Ширин-Тэгенэ-мурзе. А так как у этого Тэгенэ-мурзы была вражда к Сейид-Ахмед-хану, то он, чтобы, найдя одного из двух пропавших ханы-чей, поставить его ханом, стал делать розыски и расспросы. Один разумный человек из подданных Гыяс-эд-Дина, отца Хаджи-Герая, знавший о Хаджи-Герае, известил Тэгенэ-мурзу. Тэгэнэ-мурза тотчас же отправил упомянутого человека с подводой к Хаджи-Гераю. Хаджи-Герай немедленно по прибытии вошел в общество Тэгенэ-мурзы. Все мурзы, присягнув ему, сделали его ханом. Затем, когда оба хана вступили друг с другом в бой, Хаджи-Герай-хан одолел, а Сейид-Ахмед-хан, будучи побежден, бежал на Волгу. Когда весть об этом дошла до слуха Джанай-оглана, то он немедленно прибыл к державному трону Хаджи-Герая и удостоился разных милостей. Доселе повелевающие в Крымской стороне Чингизиды суть из потомков того Хаджи-Герая.
Во время царствования деда Хаджи-Герая, Таш-Тимура, он по их обычаю поручил воспитание сына своего Гыяс-эд-Дина одному из своих ветеранов, главе племени Герай, по имени Девлет-гэльди, и упомянутого суфи сделал дядькой в смысле атабека. Добродетельный суфи отправился в хаддж (на богомолье в Мекку). Так как возвращение его совпало с рождением Хаджи-Герая, то отец последнего Гыяс-эд-Дин, в память паломничества своего аталыка и в честь его племени, нарек сына Хаджи-Гераем. Когда со временем Хаджи-Герай сделался ханом Крымским, добродетельный старец суфи был еще в живых. Хаджи-Герай-хан, желая почтить его воспитательские достоинства, сказал ему: "На какую бы ты милость рассчитывал от нас?" Но так как добродетельный суфи был человек неискательный, то он ради доброй памяти попросил хана присовокупить имя его племени "Герай" к именам происходящих из ханского рода султанов. Хан согласился на его просьбу, и до сего времени следовали этому обычаю»[618].
Сличая вышеприведенное предание о начале политического поприща Хаджи-Герая с историческими свидетельствами о том же предмете, мы находим, что они в главных чертах согласны между собою и, следовательно, происходят из одного и того же источника, имея в своем основании действительные факты. Не случайно же, в самом деле, в тех и других обращается внимание на какую-то особенность происхождения имени Хаджи-Герая, хотя дается различное толкование этой особенности; не случайно же в них первоначальное возвышение Хаджи-Герая ставится в связь с недовольством татарских вельмож на своих прежних ханов, причем главная роль, и в предании, и в исторических памятниках, приписывается одному исторически известному лицу, а именно Ширинскому бею Тэгенэ, выступившему противником партии Хайдэр-мурзы Кункратского. Разногласие предания с показаниями историков, и этих последних между собой, касается только некоторых частностей, но в этом отношении историческая требовательность может не настаивать на окончательном примирении всех существующих разноречий: достаточно только сгладить их, выровнять, взаимно контролируя и пополняя одни данные другими.
Предание, например, умалчивает о родине Хаджи-Герая, а по свидетельству Михалона Литвина, он родился в Троках[619]. Сестренцевич-Богуш к этому присовокупляет, что «Хаджи был воспитан в ссылке, в нищете; находился в опасности и без подпоры; однако снискал себе пособия, и его добродетели и бодрость духа доставили ему почтение князя Витольда»[620].
Относительно того, чей был сын Хаджи-Герай, существует столько же различных мнений, сколько отдельных памятников: ему в отцы дают и Токтамыша, и Мухаммеда, и Даулет-бирды, и Таш-Тимура, и Гыяс-эд-Дина. Из всех этих указаний наибольшую вероятность имеют два последних, по которым Хаджи-Герай или сын Таш-Тимура, или внук его, по отцу Гыяс-эд-Дину. Но, кажется, основательнее будет допустить первую версию — что Хаджи-Герай был сын Таш-Тимура, ибо она поддерживается свидетельствами восточных историков, которые передаются Ланглесом и отличаются в этом случае большей сравнительно с другими источниками последовательностью и устойчивостью. По сказаниям этих историков, у Токтамыша был близкий родственник, богатый стадами татарин, Хасан Джефаи, имевший двух сыновей, Улу-Мухаммеда и Таш-Тимура[621]; а у этого, последнего, в свою очередь, тоже было два сына — Хаджи, впоследствии прозывавшийся Герай, родоначальник династии Гераев, и Джан, которых, когда они были еще детьми, намеревался истребить Кадырбирды-хан, опасаясь быть свергнутым ими с трона[622]. В Джане весьма нетрудно усмотреть Джаная, который в предании делит плачевную участь с Хаджи-Гераем во время их бегства; но только там он назван не братом Хаджи-Герая, а как будто его племянником, если родственный термин грамматически относить к возле него стоящему имени «Хаджи-Герай», а не к упоминаемому немного выше в том же предложении Сейид-Ахмед-хану.
Что касается до некоего Гыяс-эд-Дина, составляющего посредствующее родословное звено между Таш-Тимуром и Хаджи-Гераем, то указания на него как на отца Хаджи-Герая мы находим в таких памятниках, которые, по всей видимости, основываются на авторитете Абуль-Гази, откровенно признавшегося в плохом своем знакомстве с историей Крыма, вследствие отдаленности этого края.
Затем, в числе многих авантюристов, игравших троном Золотой Орды во время происходившей там общей сумятицы, мы не встречаем Гыяс-эд-Дина в других источниках, кроме тех, которыми пользовался Ланглес. Но герой его источников, Гыяс-эд-Дин, не мог быть отцом Хаджи-Герая, потому что он вел борьбу за власть с Улу-Мухаммедом и, одержав над ним верх, был признан ханом Орды в 840 = 1436—1437 году, а потом уже через полтора года умер[623]. Между тем, по единогласному свидетельству всех источников, Хаджи-Герай остался десятилетним сиротой после отца, убитого его ненавистником Сейид-Ахмед-ханом, что должно было случиться гораздо раньше 1436—1437 года, ибо еще в 1434 году сам Хаджи-Герай храбро сражался с генуэзцами, разбив генуэзского полководца Карла Ломеллино при Солхате.
