Через несколько дней "Коршун" после полудня входил под всеми парусами на Печелийский рейд, салютуя контр-адмиральскому флагу, поднятому на крюйс-брам-стеньге[82] внушительного флагманского фрегата "Роксана", около которого стоял небольшой, стройный красавец клипер "Чайка" с своей белой полоской вокруг черного борта и белоснежной трубой.
Лихо пролетев под нормой фрегата, где на юте, с биноклем в руке, затянутой в перчатку, стоял небольшого роста, худощавый адмирал в свитском сюртуке, с аксельбантом через плечо, и мимо клипера, под жадными взглядами моряков, зорко смотревшими на нового товарища, "Коршун", положив руль на борт, круто повернул против ветра, и среди мертвой тишины раздавался звучный, слегка вздрагивающий голос Андрея Николаевича:
- По марсам и салингам! Паруса долой! Отдай якорь!
И не прошло и пяти минут, как все паруса, точно волшебством, исчезли, якорь был отдан, катер и вельбот спущены, и "Коршун" с закрепленными парусами недвижно стоял рядом с "Чайкой", возбуждая восторг моряков и своим безукоризненным видом щегольского военного судна и быстротой, с какой он стал на якорь и убрал паруса.
Еще минута - и капитан Василий Федорович, по обыкновению спокойный, не суетливый и, видимо, не испытывавший ни малейшего волнения, в полной парадной форме уже ехал на своем щегольском шестивесельном вельботе к флагманскому фрегату с рапортом к адмиралу, а старший офицер Андрей Николаевич, весь красный, довольный и сияющий, спускался с мостика.
- А ведь ничего, а, Степан Ильич? Кажется, недурно стали на якорь? обратился он к старшему штурману, словно бы ища одобрения.
- Уж чего лучше. Превосходно, Андрей Николаич. Паруса так и сгорели.
- Сгорели?.. Да, недурно, недурно, слава богу... Надо будет по чарке дать марсовым... А как-то смотр пройдет, Степан Ильич! - с тревогой в голосе прибавил старший офицер.
И его мужественное, заросшее волосами лицо приняло испуганное выражение школьника, который боится экзамена. Распорядительный, энергичный и находчивый во время штормов и всяких опасностей, Андрей Николаевич обнаруживал позорное малодушие перед смотрами начальства.
- Да что вы волнуетесь, Андрей Николаевич! - успокаивал его старший штурман, относившийся к высшему начальству с философским равнодушием человека, не рассчитывающего на карьеру и видавшего на своем долгом веку всяких начальников, которые тем не менее не съели его. Он тянет служебную лямку добросовестно и не особенно гоняется за одобрениями: все равно из них шубы не сошьешь; все равно для штурмана нет впереди карьеры.
- Да как же не волноваться, Степан Ильич? Разве вы не слышали об адмирале?
- Ну, так что же?
- Он хоть и вежливый и любезный, никогда не разносит, а, я вам скажу, такая заноза... строгий и взыскательный.
- Ну и пусть себе взыскательный. Что ему взыскивать? "Коршун", слава богу, у нас в порядке, Андрей Николаич.
- Так-то так, а вдруг...
- Что вдруг? - переспросил, улыбаясь, Степан Ильич.
- А вдруг, батенька, на смотру что-нибудь да выйдет.
- Ничего не выйдет, Андрей Николаич. Вы, право, мнительный человек и напрасно только расстраиваете себя... Все будет отлично, и адмирал останется доволен. Он хоть и заноза, как вы говорите, а умный человек и не придирается из-за пустяков. Да и не к чему придраться... Пойдемте-ка лучше, Андрей Николаич, обедать... И то сегодня запоздали... А есть страх хочется...
- Нет, я после пообедаю... Мне надо еще самому посмотреть, как реи выправлены и не ослаб ли такелаж, а потом поговорить с боцманом.
И маленькая приземистая фигурка старшего офицера понеслась на бак.
Через полчаса капитан вернулся от адмирала и сообщил старшему офицеру, что на другой день будет смотр и что корвет простоит в Печелийском заливе долго вследствие требования нашего посланника в Пекине.
Последняя весть очень смутила кают-компанию и гардемаринов.
В тот же день капитан объявил Володе, что он будет держать экзамен на флагманском фрегате для производства в гардемарины в сравнение со сверстниками, которые, как Володя уже знал, были произведены к Пасхе.
- Надеюсь, вы готовы к экзамену? - спросил капитан.
- Готов, Василий Федорыч.
- Ну и отлично. Когда хотите экзаменоваться?
- Чем скорее, тем лучше. Если можно, через неделю... Я кое-что еще посмотрю.
- Хорошо. Через неделю вас начнет экзаменовать комиссия, назначенная адмиралом... Будете ездить на фрегат... С этого дня вы освобождаетесь от служебных занятий на корвете, скажите старшему офицеру... Да если надо вам помочь в чем-нибудь, обращайтесь ко мне... Я кое-что помню! - скромно прибавил капитан.
Ашанин поблагодарил и сказал, что он занимался и надеется выдержать экзамен по всем предметам.
- А главное, не бойтесь, Ашанин. К вам придираться не будут. Экзаменаторы ведь не корпусные крысы, - улыбался Василий Федорович. - А адмирал понимает, что такое экзамен, - одобряюще промолвил капитан, отпуская Ашанина.
II
На другой день, к девяти часам утра, вся команда была в чистых белых рубахах, а офицеры в полной парадной форме.
Бедный Андрей Николаевич с раннего утра носился по корвету и вместе с боцманом Федотовым заглядывал в самые сокровенные уголки жилой палубы, машинного отделения и трюма. Везде он пробовал толстым волосатым пальцем: чисто ли, нет ли грязи, и везде находил безукоризненную чистоту и порядок. Наверху и говорить нечего: реи были выправлены на диво, палуба сверкала белизной, и все сияло и горело - и пушки, и медь люков, поручней, компаса, штурвала и кнехтов[83].
И Андрей Николаевич, красный, вспотевший и напряженный, несколько комичный в сбившейся назад треуголке и узковатом мундире, стоял теперь на мостике, то посматривая беспокойным взглядом на флагманский фрегат, то на палубу и на мачты.
Вдруг лицо его выразило ужас. Он увидал двух обезьян - Егорушку и Соньку, которые, видимо, нисколько не проникнутые торжественностью ожидания адмирала, с самым беззаботным видом играли на палубе, гоняясь друг за другом, и дразнили добродушнейшего и несколько неуклюжего водолаза, проделывая с ним всевозможные обезьяньи каверзы, к общему удовольствию команды.
Обо всем вспомнил сегодня Андрей Николаевич, а о них-то и забыл!
- Боцмана Федотова послать! - крикнул он.
- Боцмана Федотова послать! - раздался окрик вахтенного унтер-офицера.
- Есть! - отвечал уже на ходу боцман Федотов, несшийся на рысях к старшему офицеру и выпучивший вопросительно глаза, когда остановился перед мостиком.
- Надо убрать на время куда-нибудь обезьян и собаку, а то черт знает что может случиться во время смотра! - проговорил старший офицер.
- Есть, ваше благородие... Куда прикажете их посадить?
- Куда? - задумался старший офицер. - Привязать их в гардемаринской каюте! - внезапно решил он.
- Слушаю, ваше благородие... Только осмелюсь доложить насчет обезьянов...
- Ну, что еще? - нетерпеливо перебил старший офицер.
- Трудно будет поймать их... Лукавое животное, ваше благородие.
- Как-нибудь да поймать и посадить... Да живо! - прибавил Андрей Николаевич.
И с этими словами он тревожно взглянул на фрегат и спросил у сигнальщика, не спускавшего подзорной трубы с фрегата:
- Что, отвалил адмирал?
- Никак нет, ваше благородие. Катер у борта.
Федотов был прав. Действительно, исполнить приказание старшего офицера и поймать обезьян было трудно. С водолазом дело обошлось просто: его взяли за шиворот и, к немалому его изумлению, отвели в гардемаринскую каюту и привязали на веревку, а обезьяны решительно не давались, несмотря даже на куски сахара, которые поочередно и Федотов и другие матросы протягивали и Егорушке и Соньке с коварным намерением захватить их. Но они, видимо, отнеслись к такому неожиданному со стороны матросов угощению подозрительно, предвидя какой-нибудь подвох, и приближались на такое расстояние, что при каждой попытке схватить их они успевали задавать тягу и садиться в места, более или менее гарантирующие их безопасность. Долго продолжалась эта травля к общему смеху команды. Боцман и несколько других ловцов измаялись, гонявшись за ними по всему корвету.
- Подожди ужо, шельмы! - погрозил боцман обезьянам, сидевшим на вантах и, казалось, насмешливо скалившим зубы, и послал матроса за сеткой, а сам отвернулся, будто не обращая более на них никакого внимания.
Сетка принесена. Матрос осторожно приблизился и только что сделал движение, как Егорушка и Сонька бросились по вантам наверх и в мгновение ока уже были на брам-pee и поглядывали вниз.
- Эка дьяволы, чтоб вас! - пустил им вслед боцман и хотел было бежать доложить старшему офицеру, что "обезьянов" никак нельзя поймать, как в эту минуту раздался взволнованный голос старшего офицера:
