принадлежал арабский Ближний Восток. А второй урок ПМВ в том, между прочим, и состоит, что распад вековых империй обходится миру дорого — и кроваво. Насколько дорого обходится он, видим мы сегодня на примере России. Порожденная ПМВ революция 1917 не только расколола мир надвое (впоследсвии этот раскол назвали «холодной войной»), но и привела к тому, что окраины Российской империи побежали от революционного Петрограда, как от чумы. Огнем и мечом «собрали Русский мир» тогда заново по кусочкам большевики. Но швы остались. И едва закончилась холодная война, и рухнуло большевистское царство, история повторилась. И вот мы опять, столетие спустя, оказались свидетелями жестокой попытки «собрать Русский мир» заново. Едва ли многие усомнятся, что, как и в конфликте на Ближнем Востоке, имеем мы здесь дело все с тем же роковым наследством ПМВ.
Теперь о ее бессмысленности, о втором, если хотите, уроке ПМВ. За этой смертельной схваткой великих держав Европы не стояло никаких ИДЕЙ. Сплошная геополитика. Другими словами, имперские амбиции, имперские страхи, месть за давние поражения в имперских войнах. И все. Идеологии, т. е. понятного нормальному человеку смысла, ПМВ была лишена напрочь.
Могущественная Германская империя не могла, видите ли, терпеть владычества на морях своей Британской соперницы. И вообще того, что не она хозяйка Европы, что по тогдашним меркам означало — мира. Фридрих фон Бернгарди, известный немецкий геополитик, так обосновывал это в популярной книге Germany and the Next War (1912): «Либо Германия будет воевать сейчас, либо она потеряет свой шанс на мировое господство». И еще глубокомысленней — и здесь сходство с нашим современником Александром Дугиным становится неотразимым: «Закон природы, на который опираются все другие ее законы, есть борьба за существование. Следовательно, война есть биологическая необходимость».
Франция не могла смириться с горечью и позором своего поражения в 1870 году. Статуя в Страсбурге на Place de la Concorde так и стояла, задрапированная черной тканью, все эти десятилетия до 1914. Дети в школах повторяли слова знаменитого патриота Леона Гамбетты: «Не говори об этом никогда, но думай о этом всегда». Такая была имперская мечта — отомстить.
Австро-Венгерская империя боялась Сербии, за которой стояла Россия. Как объяснял кронпринцу Францу Фердинанду начальник Генерального штаба барон Конрад фон Гетценберг: «Судьба Монархии зависит от того, произойдет ли объединение южных славян под ее эгидой или под эгидой Сербии. В последнем случае сербы создадут свою империю, захватив все побережье Адриатики и навсегда отрезав Монархии выход к морю». Кронпринц обещал подумать о том, как сделать Двойственную империю Тройственной, кооптировать южных славян, обезвредив тем самым Сербию.
Для сербов это означало бы распроститься с собственной имперской мечтой о «Великой Сербии». Еще в 1908 году во время своего балканского турне П. Н. Милюков заподозрил, что Сербия готова спровоцировать европейскую войну. Общение с молодыми сербскими военными позволило ему тогда сделать два главных вывода. Во-первых, что «эта молодежь совершенно не считается с русской дипломатией». Во-вторых, что «ожидание войны с Австрией переходило здесь в нетерпеливую готовность сразиться, и успех казался легким и несомненным. Это настроение казалось настолько всеобщим и бесспорным, что входить в пререкания на эти темы было совершенно бесполезно». Попросту говоря, Россия нужна была сербам лишь как инструмент для развала Двойственной империи — и создания собственной, пусть мини-империи.
У англичан были свои соображения. Они не желали ни уступить свое владычество на морях, без которого не могла бы существовать их раскиданная по лицу земли империя, ни допустить немцев стать хозяевами Европы. И ни в коем случае не позволили бы они им оккупировать Бельгию — потенциальный плацдарм для высадки на остров. А оккупация Бельгии была составной частью плана Шлиффена, т. е. неизбежна.
Россия вообще была тут с боку припёку. Ей не угрожал никто. И торопиться ей было некуда. Могла бы и подождать, если не двадцать лет, как завещал ей Столыпин, чтобы привести себя в порядок, то, по крайней мере, три года, чтоб завершить военную реформу. Америка не перестала быть великой державой из-за того, что ждала прежде, чем вмешаться в войну, эти самые три года. И вообще прав, похоже, британский историк Доминик Ливен, что «с точки зрения холодного разума ни славянская идея, ни косвенный контроль Австрии над Сербией, ни даже контроль Германии над проливами ни в малейшей степени не оправдывали фатального риска, на который пошла Россия, вступив в европейскую войну».
Но… если уместен тут уличный жаргон, «жадность фраера сгубила». Жива ведь была славянофильская грёза о кресте на Св. Софии в Царьграде (каковой крест и был уже заранее припасен), и мечта о проливах, и, чем черт не шутит, о теплых водах Персидского залива тоже. Между прочим, в мае 1916 года турки разгромили русскую дивизию на подступах к этому самому заливу. Как львы, дрались тогда турки за свою обреченную империю.
Вот за эту гремучую смесь имперских амбиций, фантазий и страхов должна была Европа заплатить страшную, непомерную цену. Девять имллионов (!) солдат, моряков и летчиков пали в ходе ПМВ на поле боя. Втрое больше оставила она после себя молодых калек. Столько разбитых семей, столько исковерканных жизней. Добавьте к этому пять миллионов гражданских, погибших от тягот оккупации, от бомбежек, да что там, просто от голода. Уже в 1915 году зарегистрировано было в Германии 88, 232 голодных смертей, в 1916-м — 121,114. Голодные бунты перестали быть редкостью. Что поделаешь? Блокада. Не забудьте и побочные следствия ПМВ: геноцид армян в 1915-м в Турции и несчитанное число умерших от «испанки», смертельного гриппа, тоже зачатого ПМВ.
Такова оказалась цена той безыдейной «войны народов».
Нельзя сказать, что никто не предвидел этого кошмара. Первым был Уинстон Черчилль, совсем еще тогда молодой парламентарий, но уже имевший за спиной опыт войны в Индии, в Судане и в Южной Африке. «Войны народов, — предупредил он 13 мая 1901 года Палату общин, — не похожи на войны королей». И «кончаются они тотальным разгромом побежденных и едва ли менее опасным истощением победителей». А предстоит Европе именно война народов.
Если вспомнить, что в той же битве при Седане в 1870 году, в которой капитулировал Наполеон III и которую столько десятилетий не могли простить Германии французы, пало шесть тысяч (!) человек с обеих сторон и этим в общем-то ограничились потери во франко-прусской войне на поле боя. начинаешь понимать, с какой зловещей точностью предсказал ужас грядущей «войны народов» Черчилль. И насколько
