Самое внятное объяснение таким действиям — страх. Слухи с «верхов» имеют тенденцию расползаться, причем весьма трансформируясь. Можно представить, что говорили в офицерской среде о грядущей демонстрации. А уж хорошенько настропалить солдат.
…Сам Гапон шел во главе колонны, которую встретили у Невской заставы. Рутенберг вытащил его из‑под огня. На некоторое время священник впал в полную апатию. Ему остригли волосы и бороду, раздобыли где‑то гражданскую одежду (он был в рясе) — и Рутенберг потащил его на какую‑то квартиру. Но апатия продолжалась недолго. Приключения Гапона далеко не закончились. С ним, как и с его спасителем, мы еще столкнемся…
Однако некоторые рабочие оказались упорными. Заведенные Гапоном, они просачивались мимо кордонов. К тому же, как мы знаем, одна колонна прошла вовсе без неприятностей. В итоге демонстранты оказались на Дворцовой площади, где их встретил огонь солдат Преображенского полка.
Данные о жертвах 9 января очень различны. Первоначально насчитали 139 человек, но потом цифры стали расти и выросли аж до 1000 убитых. Скорее всего, это была пропаганда антиправительственных сил. Но дело ведь не в конкретном количестве жертв, а в том, как это было воспринято. А воспринято было совершенно однозначно: как «кровавое воскресенье». И всё тут.
Постепенно власти начали приходить в себя и до них стало доходить, что они натворили что‑то не то. Никаких следов революционного выступления не обнаруживалось.
«То было воскресенье, убившее в петербургских рабочих эту веру (в царя — Авт.), давшее против государя жгучий, обидный осадок обманутой, разбитой надежды».
(А. Спиридович)
Жандармский генерал понимал, что говорил. Он‑то был профессионалом.
Но последний гвоздь в гроб своей репутации вбил сам государь император лично. Петербургский генерал — губернатор Д. Ф. Трепов[57], пытаясь несколько выправить положение, отловил нескольких членов гапоновского «Собрания» и представил их императору в виде «рабочей делегации». (Будь это сделано десять дней назад — может, всё вообще пошло бы иначе.) И вот что Николай изрек:
«Я верю в честное чувство рабочих людей и непоколебимую преданность их мне и потому прощаю их вину им».
Это уже, как говорится, туши свет. Просто какой‑то «черный самопиар». Николай сказал, что прощает тех, кто шел просить его милости с иконами и царскими портретами, а их расстреляли. Худший ход придумать трудно, даже если очень захотеть. Складывается впечатление, что Николай II вообще не понимал, что в стране происходит, — или не желал понимать.
Именно после 9 января во время рабочих волнений лозунг «Долой самодержавие!» стал чем‑то совершенно обыденным. А попытки создавать народные монархические организации вроде «Союза Русского народа» заканчивались полным пшиком.
Лишь намажу бутерброд,
Думаю: «а как народ»?
И икра не лезет в брюхо,
И компот не льется в рот.
(Леонид Филатов)В 1904 году в заваривающуюся кашу добавилась еще одна сила, которая до этого не доставляла особой головной боли правительству. Речь идет о либеральной интеллигенции.
Путь от народниковИстоки русского либерализма лежат там же, где и истоки русской революции — в народническом движении. Начали они с «теории малых дел».
Можно, к примеру, вспомнить Дмитрия Ивановича Шаховского, которого называют «собирателем либерального движения». Он много сделал для того, чтобы либералы стали представлять из себя нечто единое — насколько это вообще возможно для данной публики. Характерно, что Шаховской происходил из старинной дворянской семьи.
Так вот: Шаховской начал с распространенной в те времена «теории малых дел». Он стал работать с народными школами в Тверской губернии. Как он сам писал:
«Мы демократы. Мы желаем полной равноправности. Мы стремимся к возможно полному и всестороннему развитию личности. Мы хотим свободы».
Но потом, как и многих других, его потянуло поиграть в демократические игры. В Российской империи возможностей к этому было немного, но всё же они имелись. Это прежде всего так называемые земства — созданные во времена реформы Александра II органы местного самоуправления. Попасть туда мог далеко не всякий, нужно было иметь определенный имущественный ценз — но у большинства либералов он имелся. Земства ведали школами, больницами и кое — чем еще. Но что самое главное — там кипела столь милая сердцу либералов демократическая жизнь. Еще одной возможностью поиграть в демократию было городское самоуправление — городские Думы. Через эти учреждения прошло большинство лидеров российского либерального движения.
Такие люди, как Шаховской, начали пытаться устанавливать связи между земствами. Это уже было деятельностью на грани легальности. То есть за такое ещё не сажали, но некоторые неприятности на свою голову можно было получить. Именно так и родилось так называемое земское движение, которое было либеральным и оппозиционным.
Впрочем, такие, как Шаховской, были редкостью. Большинство будущих либералов играли в демократию с возможным комфортом. Они боролись за счастье народа, одновременно получая очередные чины.
Тут стоит пояснить: Табель о рангах распространялась в России не только на чиновников, но и на всех государственных служащих — включая, например, преподавателей университетов, инженеров на казенных железных дорогах и предприятиях и так далее. При этом выпускники вузов часто поступали следующим образом: они, как тогда говорили, «зачислялись по министерству», а потом шли работать к частникам, где платили больше. В соответствующем министерстве они должностей не занимали и зарплаты не получали, но чины по выслуге им шли. Так что нередко человек, всю жизнь проработавший, например, частнопрактикующим адвокатом, имел высокий чин государственного служащего.
Так вот: из 105 человек земского движения конца девяностых, о которых имеются сведения, 26 имели чины III‑IV класса, 30 — V‑VIII и 49 человек — IX‑XIV классов.
Психология земцев довольно быстро менялась. Если первоначально они шли «служить народу», то потом уже собирались «вести народ». Такое, впрочем, свойственно и революционерам — но данные господа пошли дальше. Они стали считать, что именно «либеральная интеллигенция» и есть «соль земли русской». То есть, прежде всего, эти господа боролись за свои права. О народе, конечно, тоже вспоминали. Иногда.
Тем более, к началу XX века либеральное народничество окончательно увяло, а на его смену явился западный либерализм. Этому способствовало и то, что на подмогу земцам пришли бывшие марксисты — такие, как знакомый нам Петр Струве. Главной целью либералов стало «сделать, как на Западе» — и тогда всё станет хорошо. Словом, их особенностью было то, что они мечтали реализовать некие идеальные схемы, совершенно не задумываясь — а будут ли они работать в данное время и в данном месте.
В этом смысле очень показательна бывшая марксистка Екатерина Кускова. Еще вращаясь в кругах «экономистов», она прославилась тем, что крупно проговорилась при попытке написать некий манифест российского экономизма. Напомню, что «экономисты» полагали: рабочие не должны заниматься политической борьбой, их дело — бороться за свои конкретные интересы.
Однако из текста Кусковой следовало, что дело рабочих — грудью встать за либералов. На фига? А вот так. Хотя, как мы видели, рабочих вполне устроил бы и царь — батюшка, прояви он хоть какое‑то внимание к их интересам.
Собственно, Кускова и попала в историю только потому, что ее стали увлеченно пинать такие блестящие публицисты, как Плеханов и Ленин.
Либеральные идеи начали довольно быстро распространяться среди образованной части российского общества. Причем главным способом их распространения была легальная пресса.
Крамола между строкГазет в Российской империи выходило много и разных. Были официозные — такие, как «Правительственный вестник» и «Русский инвалид[58]». Были проправительственные — вроде «Московских ведомостей». Имелись многочисленные бульварные — например, «Московский листок» и «Копейка». И либеральные — такие, как «Русь» и «Русское слово».
О последней газете стоит сказать особо. Ее издавали отнюдь не политически озабоченные граждане, а знаменитый издатель И. Д. Сытин, являвшийся прежде всего успешным коммерсантом. Сытин что ни делал — всё было на высшем уровне. Вот и у этой газеты имелась отлично налаженная корреспондентская сеть — как в России, так и за рубежом. Недаром «Русское слово» называли «фабрикой новостей». Тираж ее в 1904 году составлял 117 тысяч экземпляров, а к 1916 году вырос уже до фантастического по дореволюционным меркам размера в 739 тысяч. Для серьезной газеты того времени — запредельный тираж.
