В XV в. известия, которые могли бы дать основания длл суждений о проявлениях вечевых традиций в городах, исчезают почти совершенно. Вряд ли это случайно, как не случайно и то, что некоторые данные, указывающие на усиление выступлений горожан, относятся именно к периоду феодальной войны, когда на время ослабела великокняжеская власть. Так, в 1434 г., когда войска великого князя Василия Васильевича подошли к находившемуся под властью Шемяки Угличу, «гражане же не восхотеша града отворити». Лишь при помощи тверских пушек Василию Васильевичу удалось взять город. То, что угличские горожане столь решительно выступили на стороне Шемяки, может быть предположительно объяснено. Л. В. Черепнин установил, что действия Шемяки и его Союзников в феодальной войне были направлены не просто на захват великого княжения, но и на восстановление уже преодоленные элементов феодальной раздробленности, на ослабление государственной централизации. Поскольку Шемяка тем самым высвобождал горожан из-под все усиливавшейся власти московских князей, постольку он мог приобрести сочувствие некоторой части городского населения, тем более на столь раннем этапе феодальной войны, когда по литическая линия противников великого князя далеко еще не выявилась с полной отчетливостью.
Во всяком случае в обстановке феодальной войны значение горожан вновь возросло, и с ним не мог не посчитаться и взявший город Василий Васильевич. Он «ничтоже зла граду тому не сотвори, а омири их».
В том же источнике, «Слове» инока Фомы, мы находшу еще одно интересное указание. В нем упоминаются по отношению к этому времени «тысяшники земские» в Кашине. Обращает на себя внимание то что тысяцкие названь «земскими», что как будто указывает на их отличие от княжеских тысяцких, известных, например, в Москве и в Твери XIV в. Не возник ли вновь в обстановке феодальной войны институт выборных тысяцких в городах, о котором случайно сохранилось лишь это глухое упоминание? Даже если это не выборные тысяцкие, а назначавшиеся, то это очень интересно, потому что указывает на существование тысяцких еще в середине XV в., в то время, как в Москве они исчезли еще в 70-х гг. XIV столетия. Но к концу феодальной войны, в 1453 г., Кашином управлял уже «наместник и боярин» Иван Киндяпрь.
В самой Москве в напряженный момент феодальной войны вновь поднялась активность городского населения. Когда нависла угроза татарского нашествия в 1445 г., «гражане в велице тузе и волнении быша: могущей бо бежати, оставивши град, бежати хотяху, чернь же худые люди совокупишеся начаша преже врата градная делати, а хотящих бежати из града начаша имяти и бити и ковати, и тако уставися волнение, но вси обще начаша град крепити а себе пристрой домовной готовити». Характерно, что и на этот раз выступление московских горожан произошлс в момент ослабления, а точнее — отсутствия княжеской власти, когда великий князь оказался в плену, а великая княгиня с детьми и боярами спешно выехала в Ростов. Вероятно, что и в этот раз в Москве произошли вечевые собрания горожан.
Таким образом, наблюдения над имеющимся материалом позволяют сделать вывод о том, что города XIV–XV вв. в Северо-Восточной Руси проявляли те же тенденции развития, что и другие города феодальной эпохи, что северо-восточным городам было также свойственно стремление к восстановлению вечевых порядков и освобождению из-под княжеской власти. Поэтому принципиальное противопоставление «вечевых» городов «великокняжеским», утвердившееся в буржуазной литературе, нельзя считать обоснованным, так же как и мнение о том, что городам Северо-Восточной Руси был присущ «вотчинный характер». Но, конечно, вечевые собрания горожан Северо-Восточной Руси в XIV–XV вв. происходили, как правило, лишь в исключительных обстоятельствах и не были постоянно действующими учреждениями. Факты вечевых выступлений горожан выявляют л ишь тенденцию развития городов к вечевому строю, но не дают оснований утверждать о его существовании. Разница во внутреннем устройстве северо-восточных городов и Новгорода хорошо понималась современниками. Она образно отмечена была в Задонщине, автор которой, изображая волнения по всей русской земле в связи с решительной битвой, писал: «Кони ржут на Москве, звенит слава по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне, бубны бьют в Серпухове. Звонят колоколы вечные в Великом Новгороде».
Условия развития северо-восточных городов были крайне неблагоприятными для достижения сколько-нибудь заметных успехов на пути становления особого «городского строя». Это особенно ярко сказалось в том, что городское население Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. не получило привилегированного правового положения.
Прибегая к денежной помощи разбогатевших горожан, опираясь на них в борьбе со своими противниками, централизующаяся власть вместе с тем стремилась поработить И ограбить своих союзников. Ф.Энгельс очень яркой сильно показал эту закономерность в отношении стран Западной Европы. Нет оснований думать, что на Руси дело обстояло иначе. Разница могла быть лишь в том, что в России центральная власть усиливалась значительно быстрее, чем на Западе, а купечество было экономически значительно слабее, и поэтому процесс «порабощения и ограбления» центральной властью своих «союзников» совершался здесь раньше и полнее. Усиление княжеской власти отрицательно сказалось на судьбе цеховых и купеческих корпораций, игравших такую большую роль в жизни городов Западной Европы.
Возвращаясь еще раз к договорной грамоте 1389 г., нужно отметить, что взаимное обязательство князей «блюсти с одиного» распространено было не только на гостей, суконников и городских людей, но и на «численных людей». По поводу того, кто такие «численные люди», существуют разные мнения, но кажется наиболее вероятным, что это люди, попавшие в «число», т. е. в контингент, с которого выплачивалась дань в Орду. Комментируя указанные статьи договора, С. М. Соловьев высказал такое соображение: «После, в XVII веке, мы увидим, какой страшный ущерб в московских финансах был произведен стремлением тяглых городских людей выйти из податного состояния вступлением в службу или зависимость от духовенства, бояр и служилых людей и какие сильные меры употребляло правительство для воспрепятствования этому выходу. То же самое побуждение заставляло князей и в описываемое время условливаться не принимать в службу данных людей, ни купцов, ни черных людей, ни численных, ни числяков, ни земель их не покупать».
Конечно, поскольку княжеская власть стремилась не допустить перехода городского и иного тяглого населения в зависимость от каких-либо феодалов, постольку она способствовала сохранению большей личной свободы этого населения. Но при этом княжеская власть, во-первых, не делала принципиальных различий между городским и сельским тяглым населением, а во-вторых, руководствовалась вовсе не интересами поддержания «городской свободы», а фискальными соображениями. Мнение С. М. Соловьева о целях княжеской политики в указанном вопросе является справедливым, на наш взгляд, так как ни в других источниках, ни в грамоте 1389 г. нельзя выявить каких-либо особенностей положения городского населения и политики княжеской власти по отношению к нему.
В литературе также высказано мнение о том, что «городской воздух» в Москве, как, вероятно, и в других больших русских городах, фактически делал свободным, по крайней мере, в эпоху феодальной раздробленности XIV–XV веков. М. Н. Тихомиров обосновывает это мнение сылкой на статью договора 1389 г., в которой говорится: «а в город нам послати своих наместников, и тобе своего наместника, ини очистять наших холопов и сельчан. А кого собе вымем огородников и мастеров, и мне, князю великому, з братьею два жеребья, а тобе, брате, треть». М. Н. Тихомиров считает, что князья договорились найти з Москве бежавших туда своих сельчан и холопов и «очистить» их в смысле освобождения их от обязанности возвращаться к старым владельцам и оставления их в городе с подчинением определенному конкретному владельцу. «Самая необходимость подобной статьи для княжеских договоров, — пишет М. Н. Тихомиров, — весьма поучительна, ибо показывает особое положение московского населения з XIV–XV веках, где даже холопов и сельчан великого князя и его ближайших сородичей надо было «вынимать» и «очищать» путем посылки наместников, иначе они могли затеряться среди свободного городского населения».
Но, во-первых, «очистить» можно понимать, как освобождение от обязательств перед другими владельцами, г. е. в смысле борьбы с закладничеством. Во-вторых, о каких «старых владельцах» говорит М. Н. Тихомиров? Речь идет о «наших» холопах и сельчанах, т. е. о холопax и сельчанах, принадлежащих договаривающимся князьям. Предположим даже, что князь мог говорить как о «своих» о крестьянах, принадлежащих находившимся на его территории феодалам и обязанных нести повинности в пользу княжеской власти. Но князь никак не мог назвать «своши» холопов, принадлежащих кому-либо другому. Смысл условия совершенно ясен — князья договорились о возврате бежавших в город своих холопов и сельчан. Тем самым они возвращались к своим старым владельцам и вовсе не обязательно должны были оставаться при этом в городе.
