В 40-е годы XVI в. обострилась и борьба внутри посада между зажиточными кругами и посадской беднотой.
Особенно острым было положение в Пскове, где оно осложнялось частыми недородами, пожарами и другими стихийными бедствиями[1213]. Ко всему этому добавлялась нещадная эксплуатация населения псковскими наместниками, которые, по словам летописца, были «сверепи, аки лвове, а людие его, аки зверие, дивии до крестьян»[1214]. На одного из этих наместников (князя А. М. Шуйского) во Пскове «мастеревыя люди все делали на него даром, а болшии люди подаваша к нему з дары»[1215]. Вымогательства наместников содействовали росту классовой борьбы во Пскове. Многие псковичи покидали насиженные места и селились «по иным городом»[1216]. Усилились «разбои» как форма социального протеста. Население Пскова переходило и к более открытым формам сопротивления. Еще во время осеннего пожара 1538 г., возможно, было какое-то брожение во Пскове, тогда «животам грабежу было много»[1217]. Во время голодного, 1539 г. во Пскове тоже «бысть в людех молва велика и смятение»[1218].
Обострение классовой борьбы во Пскове достигло такой степени, что уже зимою 1540 г. правительство вынуждено было свести одного из наиболее ненавистных Пскову наместников — Андрея Шуйского и выдать псковичам «грамоту судити и пытати и казнити псковичам разбойников»[1219]. Последняя мера была распространена и на другие города[1220].
Речь шла, конечно, о губных грамотах, выдававшихся уже с 1539 г. Эта мера имела временный результат («злыа люди разбегошася, и бысть тишина, но на не много»)[1221], ибо мероприятие правительства не коснулось коренных причин недовольства — роста феодальной эксплуатации. К тому же вскоре «паки наместники премогоша», т. е. наместники, почувствовав свою силу, возобновили беззастенчивый грабеж населения. Все это вызвало дальнейшее обострение классовой борьбы.
Поводом для одного из новых волнений во Пскове в 1544 г. было стечение целого ряда обстоятельств. Частые пожары в этом году совпали с хлебным недородом, вследствие чего «бысть в то время крестьяном притожно вельми»[1222]. О событиях 1544 г. мы знаем очень мало. Известно лишь, что «промеж собя брань была велика во Пскове большим людем с меншими». Движение приняло, очевидно, широкие размеры, если летописец называет эту брань «великой». Даже по отрывочным сведениям можно предположить, что движение 1544 г. напоминало городские волнения в Пскове 80-х годов XV в. И на этот раз, как в 80-х годах XV в., «езды многие к Москве и денги многие травили»[1223].
Не был в стороне от усилившейся антифеодальной борьбы и другой из крупнейших русских городов — Великий Новгород. Еще в конце 1543 г. в грамоте, адресованной новгородским губным старостам, назывались нередкие случаи «душегубных дел» и «грабежей» в Новгородской земле[1224]. В 1545 г. на Новгород возложили тяжкую повинность. Нужно было выставить «с дворов» 2000 вооруженных пищальников[1225]. Разверстка была неравной: одного человека выставляли с одного гостиного двора и одного — с пяти черных дворов. В Новгороде было 240 дворов «гостей сурожан» и 4160 черных дворов. Однако б дворов сурожанам удалось скинуть со счета (41/3 двора были за новгородскими пищальниками, один — за корчмой, а один взят под площадь), итого сурожане выставили 234 ратника[1226]. Между зажиточными кругами Новгорода и массой посадского населения, на которую падала основная тяжесть разверстки пищальников, отношения обострились. Поводом к этому было стремление сурожан уменьшить размеры ложившейся на них повинности. Новгородцы «в спорах с сурожаны не доставили в пищальникы сорока человек на службу». Однако русское правительство, склонное согласиться с доводами сурожан, жестоко подавило недовольство народных масс.
Уже летом 1546 г. («перепустя зиму») 25 человек «опальных людей» было сведено из Новгорода «и животы у них отписали и к Москве свезли, а дворы их оценив на старостах доправили»[1227].
В движениях 40-х годов XVI в. в Москве и в других городах наряду с черным посадским населением принимало участие и крестьянство. Еще в 1544–1545 гг. «мужики» гороховцы городского воеводу Фоку Воронцова и его «товарищей» хотели «камением побити за то, что они с казанскими людми не билися, их упустили»[1228].
В июле 1546 г. в Коломне произошло волнение пищальников, навербованных из новгородских посадских людей. Человек 50 пищальников «начата государю бити челом». В чем состояло их челобитье — сказать трудно[1229]. Во всяком случае «государь велел их отослати». Тогда пищальники «начата посланником государским сопротивитися, бити колиами и грязью шибати». Иван IV поручил «отослати» пищальников своим дворянам. «Они же начата болте сопротивится». Дело дошло до открытого столкновения. «И как примчали их (т. е. пищальников. — А. 3.) к посаду… и почяли битися ослопы и ис пищалей стреляти… и бысть бой велик и мертвых по пяти, пошти на обе стороны». В результате розыска дьяка Василия Захарова оказалось, что какое-то отношение к возмущению пищальников имели бояре князь Иван Иванович Кубенский, Василий Михайлович и Федор Семенович Воронцовы. Все трое бояр были казнены в июле того же года[1230].
Но особенного напряжения положение в стране достигло в период московского восстания 1547 г. Непосредственным поводом к этому восстанию послужил большой пожар в городе 21 июня 1547 г. Пожары были обычным явлением в городах, где было много деревянных строений. Так, один из пожаров в апреле 1547 г. истребил значительную часть московского «торга» в Китай-городе[1231]. Однако июньский пожар 1547 г. был особенно значителен, именно поэтому летописец и назвал его «великим пожаром»[1232].
Пожар начался в «10 час. дни», т. е. в 12 час. 30 мин. по нашему счету[1233], на территории Воздвиженского монастыря, «на Арбатской улице на Острове»[1234]. В течение часа пожар вследствие ветреной погоды («бысть буря велика») распространился на огромную территорию, достигнув к югу ручья Чертолья. После этого «обратися буря на град болший», т. е. загорелся Кремль, где выгорели все деревянные дворы, Казенный двор, Оружейная и Постельная палаты[1235]. В Успенском соборе чуть не задохся митрополит Макарий, которого вывели по тайнику к реке Москве. Однако и там «бысть дымный дух тяжек и жар велик». Поэтому митрополита стали «с тайника спущати, обязав (т. е. обвязав.—А. 3.) ужищем (т. е. веревками. — А. 3«)» на възруб к реке Москве»[1236]. Веревки оборвались, и Макарий сильно разбился; его отвезли едва живого в Новодевичий монастырь.
Пожар распространился на Китай-город («Большой посад»), который весь выгорел[1237]. За ним на севере выгорели Пушечный двор и Рождественская улица. Пожар продолжался до третьего часа ночи (т. е. до 22 ч. 30 мин.), всего более 10 часов[1238]. Выгорела основная территория Москвы (примерно до черты позднейшего Земляного города)[1239]. Современники писали, что «прежде убо сих времен… такой пожар не бывал на Москве»[1240], что «стары люди за многыа лета не помнят таково пожару»[1241]. Всего по одним данным выгорело 25 000 дворов и погибло 2700 человек[1242], а по другим — собрали одних сгоревших трупов за р. Неглинною 3700 человек[1243]. Бедствие было колоссально: более 80 000 человек горожан остались без крова. Пожар на время дезорганизовал снабжение столицы, что привело к голоду.
Постепенно складывалась обстановка, в которой открытое выступление народных масс становилось неизбежным. К тому же в народе распространились слухи, что Москву подожгли Глинские. Эти слухи явились отражением недовольства народа усилением феодально-крепостнического гнета в период боярского правления. Современники так описывают причину восстания: «Наипаче же в царствующем граде Москве умножившися неправде и по всей Росии от велможь, насилствующих к всему миру и неправо судящих, но по мъзде и дани тяжкые… понеже в то время царю великому князю Ивану Васильевичу уну (т. е. юну.—А. 3.) сущу, князем же и бояром и всем властелем в бестрашии живущим»[1244]
В этой не вполне отчетливо выраженной мысли заключено указание на основную причину восстания, которая заключалась в усилении феодального крепостнического гнета в малолетство Ивана Грозного. Дело, конечно, объяснялось не столько самовластием бояр в юные годы Ивана Грозного, сколько общим ухудшением положения крестьянства и посадского люда во второй четверти XVI в. Поэтому не вполне прав И. И. Смирнов, утверждавший, что «в… насилиях князей и бояр и крылась основная причина июньского восстания, в котором нашло свое отражение стихийное возмущение народных масс боярским произволом»[1245].
