Правее, обогнав 1-й корпус, но отстав от главных сил, догоняла своих 2-я дивизия ген. Мингина из 23-го корпуса. Еще правее далеко углубились в прусскую территорию 15-й корпус ген. Мартоса, занявший без боя г. Найденбург, 13-й Клюева, взявший г. Омулефоффен и 6-й Благовещенского, вышедший к г. Ортельсбургу. Эти соединения и их начальники были отнюдь не «равнозначны». Так, Артамонов, всю жизнь был "генералом для поручений", разъезжал в дипломатических миссиях. Покомандовал корпусом в Японскую, но был одним из тех, кого Куропаткин тщетно пытался снять за склонность к панике и бегству при натиске противника. Николай Николаевич Мартос был отличным и опытным начальником. Хотя многие подчиненные его не любили за «придирчивость» и педантизм, но придирался на пользу дела, и его корпус был одним из лучших. Клюев тоже был из "генералов для поручений", а Благовещенский служил по линии военных сообщений. Но у Клюева сам корпус был прекрасным, прежде им командовал М.В. Алексеев, ушедший на повышение. А 6-й был сборным, слепленным из резервных частей.
Германия к вторжению была готова. Припасы вывезены, сено сожжено. В Найденбурге при отходе подожгли большие склады и магазины, так что русским пришлось их тушить. Часть населения — поляки — встретила наших солдат восторженно. Немцы же в большинстве эвакуировались, некоторые остались держались любезно, но информировали своих о продвижении русских: порой просто по телефону. А штаб армии отстал от войск на 120 км, находясь в Остроленке, поскольку там была телефонная линия с Белостоком, с командованием фронта. Разведки Самсонов вообще не организовал, пользовались данными о противнике, которые передавались от Жилинского, тоже ничего толком не знавшего. Причем Самсонов еще и усугублял ошибки вышестоящих инстанций. Жилинский требовал наступать на северо-восток, навстречу Ренненкампфу, а командарм полагал, что так немцев можно упустить. И помаленьку заворачивал войска на северо-запад. А с корпусами телефонной связи не было — немцы резали провода. Ее осуществляли по радио, а чаще конной эстафетой, что приводило к большим задержкам. По сути, корпуса начали действовать сами по себе.
23.8 разведка 15-го корпуса обнаружила севернее Найденбурга, у деревень Орлау и Франкенау, крупные силы врага. Здесь, на заранее укрепленных позициях поджидал русских заслон, оставленный против 2-й армии, — 20-й корпус ген. Шольца, значительно усиленный ландверными соединениями и по численности соответствовавший примерно двум русским корпусам. У Орлау и Франекнау окопались 2 дивизии этого заслона и 16 батарей. Мартос развернул свои части и атаковал. После артподготовки Симбирский, Полтавский, Черниговский полки ринулись на штурм и ворвались в Орлау. Но Шольц контратаковал, введя резерв. Командир Черниговского полка Алексеев остановил побежавших солдат и повел в штыки знаменную роту. Он был убит, а вокруг знамени (Георгиевского — за 1812 г.) завязалась рукопашная. Три раны получил знаменосец, погиб заменивший его поручик. Немцам удалось окружить вклинившийся в их расположение полк и лишь ночью он прорвался к своим, вынеся знамя и раненого знаменосца. К утру Мартос перегруппировал части и возобновил наступление. Артиллерия ударила по выявленным целям, а пехота еще в темноте подобралась к вражеским позициям по-пластунски и перебежками и ринулась вперед. Немцы не выдержали дружного натиска и побежали, бросая орудия. 15-й корпус потерял в сражении 2,5 тыс. убитыми и ранеными, в том числе 2 командиров бригад и 3 командиров полков. Но 37-я дивизия противника была фактически разгромлена, и русские устремились в преследование.
А по Германии катилась паника. На запад хлынули толпы беженцев, рассказывая ужасы о русских, которых они в глаза не видели. В принципе, они лишь ретранслировали то, что внушала им собственная пропаганда, живописавшая, что будет, когда придут жуткие казаки, если вдруг придут. И теперь с квадратными глазами пересказывали содержание газетных статей и плакатов о поголовных изнасилованиях и пожирании младенцев. Оберпрезидент Пруссии помчался к кайзеру, умоляя о спасении. А когда после Гумбиннена стало известно еще и о поражении под Орлау, это упрочило решение направить на восток дополнительные силы.
Сперва Мольтке вообще хотел перебросить с Запада 6 корпусов. Потом, при более взвешенных расчетах, решили пока ограничиться двумя с половиной.
Правда, в 8-й германской армии шок Гумбиннена уже прошел, подтянулись отставшие и заблудившиеся, и потери оказались поменьше, чем виделось сперва. И Притвиц уже и сам передумал бежать за Вислу. Но карьера его была решена. Людендорф и Гинденбург прямо с дороги рассылали приказания, а на месте Грюнерт и Хофман еще до прибытия нового командования начали реализовывать план операции — оторваться от 1-й армии и разбить 2-ю. Изобретать им, в общем-то, ничего не пришлось. Еще до войны считалось, что русские попытаются отрезать выступ Пруссии ударом с юга, а с востока оставят лишь заслон. И на учениях отрабатывалось, как перегруппировать войска, чтобы нанести фланговый контрудар южной группировке. Для этого имелись все условия: через Пруссию проходили 3 рокадных железных дороги, параллельных друг дружке: одна вдоль моря через Кенигсберг и Мариенбург, другая южнее через Алленштайн и Остероде, третья вдоль границ, через Зольдау и Найденбург. Их, в свою очередь, связывали между собой поперечные ветки, что позволяло свободно маневрировать войсками.
Против Ренненкампфа оставлялись 1,5 пехотных дивизии из резерва Кенигсбергского гарнизона, кавдивизия и ландверная бригада. А все остальное — 11,5 дивизий, сосредотачивалось против Самсонова. Корпуса Макензена и Белова стали отводиться назад, а корпус Франсуа, действовавший севернее, маршировал к Кенигсбергу, грузился в вагоны и кружным путем перебрасывался на левый фланг 2-й русской армии. Его перемещение обнаружила русская разведка, но Жилинский истолковал данные превратно — что главные силы немцев намерены укрыться в крепости (где на самом деле оставались только ландштурмисты), и 23.8 отдал Ренненкампфу приказ — продолжить наступление, но не на соединение со 2-й армией, а на Кенигсберг. Самсонов же известие о бое под Орлау получил только 24.8. В это время и с левого фланга стали поступать сведения о накоплении противника — туда прибывали эшелоны с частями Франсуа. И Самсонов запросил разрешения остановиться подтянуть тылы и уточнить расположение врага. Жилинский не только отказал, но и обвинил командарма: "Видеть противника там, где его нет, — трусость, а трусить я не позволю генералу Самсонову". После такого оскорбления Самсонов отбросил всякую осторожность. Подтвердил приказ войскам «вперед» и решил перенести штаб в Найденбург. И его корпуса стали расходиться веером на фронте в 200 км. На левом фланге кавдивизия ген. Любомирова, переданная 1-му корпусу, взяла г. Уздау, порубив оборонявшие его ландверные части. 15-й корпус, преследуя немцев, заворачивал на запад. 13-й, не встречая сопротивления, вырвался вперед, нацеливаясь на Алленштайн, второй по величине город Восточной Пруссии. А 6-й должен был обеспечивать фланг, занял Бишофсбург и шел на северо-восток, навстречу Ренненкампфу (который к нему уже не шел).
Но и в штабе противника, расположенном в Остероде, куда прибыли Гинденбург и Людендорф, атмосфера была нервозной. Получали противоречивые сведения о движении Ренненкампфа и слали противоречивые приказы командирам корпусов. 1-му резервному фон Белова и 17-му Макензена то идти на Самсонова, то подождать, то развернуться обратно на восток. Идею устроить «Канны» 2-й русской армии, повернув войска спиной к 1-й, считали слишком рискованной, склонялись к тому, чтобы просто нанести фланговый удар и заставить отступить. И Франсуа приказывали атаковать, но он медлил, ссылаясь на неготовность. Хоффман доказывал, что бояться нечего, надо действовать смелее. Его уверенность основывалась на точных расчетах — между русскими армиями было 125 км, и при быстром ударе 1-я все равно не успела бы помешать. Но чтобы убедить оппонентов, он пустил в ход байку — дескать, Ренненкампф ни за что не поможет Самсонову. Поскольку сам Хоффман был на Японской и знает, что эти генералы там поссорились, Самсонов публично дал пощечину Ренненкампфу. Конечно, это было абсолютной ложью. Во-первых, Хоффман был в Маньчжурии наблюдателем не в русской, а в японской армии. И стал, кстати, одним из «дипломатов», кто испортил японо-германские отношения, в глаза назвав японского генерала "желтомордым дикарем". А во-вторых, Хоффман, хоть и считался в Генштабе "специалистом по русским делам", проявил полное незнание традиций царской армии, где офицер, получивший пощечину, обязан был вызвать обидчика на дуэль или выйти в отставку. Но оскорбительный анекдот так и пошел гулять в литературе…
Однако решающим аргументом стали перехваченные радиограммы, из 1-й армии во 2-ю, где Ренненкампф извещал соседа о своем местонахождении, и с приказом Самсонова корпусам — с указанием их расположения. Все — открытым текстом. Что часто трактуется как некая феноменальная русская беспечность. На самом же деле подобное явление было общим для тогдашних армий. Полевые рации были еще несовершенными, шифровальное дело поставлено плохо, часто возникала путаница. И, скажем, во Франции германские войска тоже перешли на незашифрованные радиограммы. Другое дело, что французы не сразу этим воспользовались. а немцы в Пруссии шанс не упустили. Но даже получив такую информацию, командование вместо глобальных «Канн» приняло более скромное решение — оттеснить фланговые корпуса от Уздау и Бишофсбурга, а окружать лишь центральную группировку.
