Руководители немецкой разведки сообщили итальянцам, что вербовка находящихся в Германии военнопленных арабов приостановлена. Однако это не соответствовало действительности. Фактически в этот период нацисты стремились к ускоренному и весьма значительному увеличению германо-арабских сил под замаскированным названием «германо-арабского учебного подразделения».
Германо-итальянское соглашение относительно арабских и индийских военнопленных не устранило разногласий между двумя агрессорами. Это обнаружилось сразу же после того, как державы «оси» перешли в наступление на советско-германском фронте и в Северной Африке. Успешно начавшееся для Третьего рейха летнее наступление 1942 года и связанные с ним экспансионистские устремления правящих кругов Германии и Италии в военном, экономическом и политическом отношениях еще более углубили противоречия между ними.
Как отмечал Т. Хаттори, «возможности ведения войны Италией во многом „зависели“ от Германии»[91]. Еще весной 1941 года ОКВ перебросило на север Африки, в Ливию, танковый корпус под командованием генерала Роммеля, который в январе 1942 года вытеснил английские войска из Бенгази. Египет оказался под угрозой итало-германского завоевания. К лету 1942 года германское командование подготовило новое наступление на Египет. Известно, что Африканский корпус генерала Роммеля после захвата Тобрука 20 июня 1942 года и вклинения в глубь Египта на 400 км (до Эль-Аламейна) готовился к прорыву в страны арабского Востока и выходу на подступы к Индии[92]. Российские историки дали правильную оценку событиям 1941–1942 годов на северо-западе Африки. В частности, Б. Г. Сейранян писал: «Убедившись в полной неспособности итальянской армии изменять соотношение сил в пользу держав „оси“ на Ближнем Востоке, в марте 1941 года Гитлер перебросил в Ливию Африканский танковый корпус во главе с генералом Роммелем». Как видим, одна Италия, без вмешательства германских войск, не смогла добиться успеха на севере Африки.
Хотя Северная Африка де-юре находилась под итальянским Верховным командованием, де-факто было совершенно иначе: Генеральный штаб сухопутных сил нацистской Германии обеспечил себе руководящую роль и на этих театрах войны. Отечественные военные историки трактуют эти события так: «В военных действиях на Средиземноморском театре с 10 июня 1940 года до лета 1941 года воюющие стороны не смогли достичь поставленных целей. Фашистская Италия, стремившаяся установить господство на Средиземном море и захватить выход из него через Суэцкий канал, терпела поражение. Нацистская Германия была вынуждена посылать ей на помощь свои силы с других театров».
Поэтому в агрессии на Ближний и Средний Восток через Кавказ — Иран, Германия наряду с другими важными задачами преследовала еще одну важную цель — овладеть без Италии богатейшими нефтеносными районами[93].
В этой связи небезынтересно проследить позицию нацистской Германии по отношению к предложению Рашида Али аль-Гайлани на присоединение к Ираку территорий иранской провинции Хузестан, богатых нефтью. Дело в том, что еще 31 мая 1942 года Риббентропу вместе с запиской «О странах арабского региона на Ближнем Востоке» посланником Германии в Тегеране бригадефюрером СС Эттелем был представлен и другой документ — записка «О территориальных притязаниях Ирака к Ирану», из которой вытекала еще одна чрезвычайно важная для германского режима проблема, раскрывавшая его экспансионистские планы на Ближнем и Среднем Востоке.
Прежние иракские правительства желали включить значительную часть иранской провинции Хузестан в состав Ирака. Рашид Али аль-Гайлани еще во время переговоров с Муссолини в Риме поднимал вопрос о присоединении части Хузестана к Ираку, делая упор на то, что река Шатт-аль-Араб должна стать арабской рекой. Дуче положительно отнесся тогда к этой идее. Однако Гитлер в этом вопросе занимал осторожную позицию в силу того, что указанный пункт противоречий между двумя странами представлял собой проблему большой политической важности. В Хузестане находилась богатейшая нефтеносная область Ирана с центром в Абадане, являвшаяся вотчиной англо-иранской нефтяной компании. Из абаданских месторождений «ежегодно» выкачивалось свыше 12 млн тонн нефти.
Для Англии «потеря Абадана и островов Бахрейн вызвала бы катастрофические последствия, поскольку это резко сократило бы ее военный потенциал» и, вероятно, «сделало бы невозможным продолжение боевых действий в некоторых районах». О том, какое громадное значение придавало правительство и высшее военное командование Великобритании нефтеносному району Абадана, свидетельствует следующая оценка Комитета начальников штабов, данная в июле 1942 года: «Захват Киренаики и Триполитании явился бы лучшим вкладом в дело обеспечения безопасности на Среднем Востоке. Но даже в худшем случае, если русский фронт все-таки был бы прорван, а достаточные резервы не удалось бы перебросить, целесообразнее было удерживать район Абадана, даже рискуя потерей Египта, поскольку главная цель всех наших усилий на Среднем Востоке заключалась в обороне источников нефти и морских коммуникаций, по которым она вывозилась в метрополию». Уже после вторжения германских армий на Кавказ на совещании Комитета начальников штабов в Каире (начало августа 1942 года) было единодушно решено, что «Абадан имеет гораздо большее значение, чем Египет», и потому «Комитет начальников штабов считал необходимым любой ценой удержать Абадан»[94].
Если бы притязания аль-Гайлани были одобрены Третьим рейхом и Шатт-аль-Араб стал бы «арабской рекой», это означало бы, что центр тяжести нефтяной индустрии переместился из Ирана в Ирак, то есть в страну арабского региона. И тогда Италия получила бы право на долю нефтяных богатств Абадана, что было «несовместимо с интересами» нацистской Германии. Военно-политическое руководство Третьего рейха было заинтересовано в том, чтобы богатая нефтью территория Хузестана оставалась под властью Ирана, не относившегося к странам арабского региона и потому не подлежавшего дележу с итальянским партнером по «оси».
Изложенное позволяет сделать вывод, что почти все военно-политические мероприятия германского высшего военного, политического и дипломатического руководства на Ближнем и Среднем Востоке в 1941–1942 годах были тесно связаны с планами захвата Кавказа, находились в прямой зависимости от осуществления плана операции «Эдельвейс».
Что касается итальянского фашистского руководства, то оно, напротив, связывало реализацию своих планов завоевания Ближнего и Среднего Востока с продвижением своих войск к Египту и полной его оккупацией. Такая тенденция была обусловлена тем, что Муссолини и итальянский Генеральный штаб считали ключом к арабскому Востоку Египет. Именно поэтому, окрыленный идеей создания «Великого арабского государства» и мечтавший возглавить его, аль-Хусейни от прогерманской ориентации, не приведшей к желаемым им результатам, переориентировался на Италию.
Аль-Хусейни, уверовавший в свою исключительность как президент надгосударственного религиозного «Мусульманского конгресса» и лидер тайной националистической организации, зараженной идеей панарабизма, не сомневался, что с помощью фашистской Италии и «друга арабских народов» Муссолини он объединит Ирак, Ливан, Палестину, Сирию и Трансиорданию в единое арабское государство под эгидой Италии. Именно во исполнение своих панарабистских планов и встретился великий муфтий аль-Хусейни с Муссолини 7 мая 1942 года.
О беседе Муссолини с муфтием германское военно-политическое руководство не было осведомлено. Лишь 8 июня 1942 года помощник статс-секретаря германского Министерства иностранных дел Верман сообщил своему непосредственному шефу Вейцзекеру и Риббентропу о том, что «министерство не было официально информировано о последнем приеме муфтия у Муссолини» ни итальянской стороной, ни аль-Хусейни. Последний объяснял это тем, что его приняли в Италии только при условии, что он обязуется молчать о встрече с дуче. Но это было не все. Аль-Хусейни много месяцев назад обратил внимание статс-секретаря германского Министерства иностранных дел Вейцзекера на «нездоровые отношения», сложившиеся с некоторых пор между ним (муфтием) и генералом Гробба. Муфтий аль-Хусейни, пользуясь заинтересованностью в нем ведомства Риббентропа, постарался показать, что оно много теряет, пренебрегая сотрудничеством с ним в угоду его сопернику — аль-Гайлани.
При встрече с Вейцзекером и Верманом муфтий вновь вернулся к вопросу о его взаимоотношениях с Гроббой, квалифицировав их как лично неприязненные. Для убеждения германских дипломатов в недооценке ими его роли и возможностей муфтий заявил, что Гробба специализировался по Ираку и проблемы других арабских стран ему недостаточно хорошо знакомы. В силу этого, считал муфтий, Гробба преувеличивал роль и значение Ирака в арабском мире, и поэтому его позиция по отношению к другим странам арабского Востока, а также к самому аль-Хусейни была крайне неправильна и вредна якобы для самой Германии. Одновременно муфтий убеждал Вейцзекера, Вермана и Эттеля в том, что он пользуется значительно большим влиянием на арабском Востоке и большей силой, нежели аль-Гайлани, и, следовательно, Германия извлечет для себя гораздо больше пользы от сотрудничества с ним. Великий муфтий аль-Хусейни очень болезненно переносил «серьезный кризис», наступивший, как он считал, в «германо-арабском сотрудничестве». И поэтому он при сложившихся обстоятельства намеревался просить аудиенции у Риббентропа.
