Изначально на Руси холопство было формой личной зависимости от господина, в то время как крестьянин был лично свободным государственным тяглецом на государственной земле, которая временно могла быть пожалована в поместье тому или иному служилому человеку. При этом пожаловании крестьянин не терял личной свободы, но часть своего труда должен был отдавать в пользу помещика в качестве дополнительного государственного тягла. Холоп же, лично зависимый от господина, не нес перед государством никаких обязанностей. Именно этим обстоятельством и были вызваны постоянные попытки государственной власти ограничить возможности поступления в холопство, потому что увеличение числа господских холопов неизбежно вело к уменьшению государственных тяглецов.
Постепенное наступление законодательства на личную свободу крестьянина еще во второй половине XVII века привело к постепенному сближению положения крестьян и холопов. Окончательному смешению этих прежде разных социальных групп способствовала налоговая реформа Петра Первого. Введение им подушной подати, которой облагалось все тяглое мужское население империи, стерло прежнюю формальную разницу между холопом и крестьянином, а господский произвол довершил слияние этих понятий.
По словам Ключевского, «с тех пор не стало ни холопов, ни крепостных крестьян, а оба эти состояния заменились одним состоянием — «крепостных людей», или «душ»{124}.
Но и представление о бесправности холопа в Московском государстве — ошибочно. Настоящим рабом в полном смысле этого слова, двуногой «вещью» холоп, как и крестьянин, стал только в Российской империи. В дореформенной России его личность и жизнь были защищены и законодательством, и обычаем. Издавна холопство имело несколько способов или путей для пополнения своей численности. Из них принудительными были только — плен на войне и потеря свободы за долги, причем оба к XVII веку значительно уступали по своему значению другим способам. Основным источником новых холопов было добровольное решение лично свободных людей взять на себя кабалу — поступить на службу к тому или иному господину.
Находилось немало тех, кто предпочитал уклониться от государственных повинностей, заслониться от государства спиной могучего покровителя. При поступлении в холопство, как правило, будущему слуге выплачивались деньги, которые и были основанием и условием его зависимости. Он получал свободу после того, как отрабатывал полученные средства, иногда с небольшими процентами. Все это время господин был обязан кормить и обеспечивать жильем и одеждой как самого холопа, так и его семью.
Виды холопства были разнообразны: кабальное или «старинное» — наследственное, отличались сроком действия службы и ее особенностями. Холопы составляли господскую дворню, работали на земле владельца или занимались ремеслом — в зависимости от своих способностей и условий, на которых они продавали свою свободу. Были и так называемые «боевые» холопы — сопровождавшие господина на войну или охранявшие его усадьбу. В их рядах часто оказывались небогатые дворяне, которые не хотели или не имели материальной возможности нести службу государству, не желавшему входить в их затруднения, и переходили под защиту богатого боярина, где получали и деньги, а нередко и небольшие поместья.
Закон обязывал господина заботиться о нравственности слуг и не допускать разврата — он должен был следить за тем, чтобы все его совершеннолетние дворовые люди состояли в браке. Если в хозяйстве находились необвенчанные слуги — любые их обязательства перед хозяином считались недействительными, и они получали свободу.
Но и сами господа, по устоявшемуся обычаю, при своей смерти нередко отпускали холопов на волю, даже тех, кто не исполнил до конца кабальных обязательств и оставался должником хозяина, давая им не только свободу, но и наделяя деньгами[32]. По отношению к остававшимся слугам, как правило, давались специальные наставления наследникам: обращаться с холопами милостиво и спустя определенный срок отпустить со двора, не требуя никаких плат — «и денег на них не правити».
Господин был не властен убить или покалечить холопа — это считалось уголовным преступлением. Закон признавал неделимость семьи холопа — ее членов нельзя было разлучать по воле хозяина. Не допускалось сексуальное насилие над «робой»[33]. Если это все же происходило и было доказано, хозяин, как бы он ни был знатен, подлежал публичному наказанию кнутом на городской площади. Такие казни случались — очевидно, соблазн воспользоваться властью над зависимыми женщинами все же оказывался для кого-то слишком сильным. Но кара в большинстве случаев была неизбежной. В качестве примера может служить фрагмент из дневниковых записей современника, окольничего И. Желябужского, относящихся ко второй половине XVII века. Речь в них идет о дворянах знатных московских фамилий: «В том же году (1684) учинено наказанье Петру Васильеву сыну Кикину: бит кнутом перед Стрелецким приказом за то, что он девку растлил… Степану Коробьину учинено наказанье: бит кнутом за то, что девку растлил».
Иностранный резидент при московском дворе, Яков Рейтенфельс, сообщает герцогу тосканскому о строгости русских обычаев: «Покойная царица[34] приказала всенародно наказать одного боярина знаменитым ужасным кнутом за то, что он изнасиловал сенную девушку». В случае, если у приневоленной к сожительству «робы» оказывались незаконнорожденные от господина дети, закон обязывал немедленно освободить ее и детей и дать им на содержание необходимые средства за счет бывшего хозяина.
Все это не значит, что в Московском государстве не было несправедливого превышения власти, господского насилия и прочих преступлений, остававшихся безнаказанными. Случалось всякое. Важно, что закон не только декларировал ограничение власти господина над своими слугами, но и на деле пресекал несправедливость и насилие.
Однако все же и самих преступлений подобного рода было в России немного в сравнении со следующим, «просвещенным» столетием. В известных крестьянских челобитных на царское имя до самого конца XVII века практически не встречается жалоб на жестокости со стороны помещика или, тем более, на сексуальное насилие над крепостными женщинами. Они посвящены исключительно бытовым, хозяйственным проблемам. Челобитные XVIII века, наоборот, в большинстве случаев представляют собой бесконечный вопль к правительству о помощи против свирепых и развратных господ. Помощи, которая, конечно, никогда не приходила. Вместо нее являлись карательные команды, поровшие самих крестьян, рвавшие им ноздри и отправлявшие на каторгу в Сибирь.
Не столько строгий закон, сколько взгляд самих господ на своих подневольных людей делали в дореформенной России насилие и жестокости по отношению к слугам редким исключением. В крестьянах и в холопах их владельцы и само правительство видели прежде всего людей, православных христиан, своих единоверцев, с которыми их объединяла и кровь, и вера, и традиции, и национальные обычаи, одежда и язык, одинаковые бытовые привычки и мировоззрение. Все это оказывалось сильнее сословных и имущественных различий. Здесь примечательно народное негодование на известие о том, что Петр задумал женить сына на немецкой принцессе. По словам очевидца, «народ русский никак не хочет этого супружества, видя, что не будет более входить в кровный союз со своим государем». Сам Алексей разделял общую тревогу и был крайне недоволен этим решением отца. Известно, что царевич настаивал на том, чтобы взять жену из русского народа, но Петр, бредивший онемечиванием, навязал свою волю.
Наконец, христианское сознание, воспитанная с детства искренняя боязнь греха сдерживали проявления дурных характеров и наклонностей. Невозможно не обратить внимания на очевидную связь «обмирщения» дворянского воспитания, секуляризацию культуры и резкое усиление крепостнической эксплуатации.
Новые душевладельцы, воспитанные не только в светском духе, без «страха Божия», но и на явном подражании иноземной культуре и одновременном презрении ко всему национальному, перестали различать в русских крестьянах человеческий облик. Они видели в них теперь только двуногий скот, обязанный отдавать свою кровь и жизнь ради благополучия «благородных» господ. Правительство, само фактически переставшее быть русским и по крови и по духу, всячески поощряло подобный взгляд. Случайным заместителям российского трона, полунезаконнорожденным, полуавантюристам, присвоившим себе фамилию «Романовых», было выгодно как можно глубже провести духовный и социальный раскол между высшим сословием и большинством народа. В этом разделении был залог преданности дворянства, превратившегося в полицейский охранный корпус режима.
