Генрих IV отказался явиться в Рим и ответить за свои действия, а вместо этого созвал на совет в Ворсе всех германских епископов и 24 января 1076 г. официально лишил Григория папского престола.
Король давно уже собирался приехать в Рим для имперской коронации, но его ссоры со сменявшими друг друга папами по поводу инвеститур этому препятствовали. После совета в Ворсме, однако, он увидел, что его поездка не может более откладываться. Григорий не реагировал на свое смешение с той яростью, которую ему приписали[54], но явно не собирался признавать решение совета.
Значит, чтобы император и его совет не стали всеобщим посмешищем, следовало отстранить Григория силой и поставить на его место достойного преемника. Требовалась быстрая и хорошо организованная военная операция, а пока шли приготовления, надо было по возможности лишить папу поддержки в самой Италии. В северных областях это не представлялось возможным: грозная графиня Матильда Тосканская была ревностной поборницей церкви, ее преданность Григорию не вызывала сомнений. На юге, однако, ситуация выглядела более обнадеживающей. В частности, герцог Апулийский, похоже, не питал особой любви к папе. Он легко мог презреть свои феодальные обязательства, если сочтет это выгодным. При условии, что он и его люди согласятся принять участие в общей атаке на Рим, Григорий окажется в безвыходном положении.
О том, насколько важна была для Генриха поддержка Гвискара, можно судить по составу посольства – Григорий, епископ из Верчелли, один из самых твердых противников реформ, и Эберхард, его советник по делам Италии. Они встретились с Робертом, вероятно, в Мельфи в начале 1076 г. и официально предложили ему имперское утверждение всех его владений, может быть, даже упомянули о королевской короне. Но на герцога это не произвело впечатления. Он в данный момент чувствовал себя в безопасности – более того, ему неоткуда было ждать угроз в обозримом будущем. Он наслаждался полной свободой действий в своих владениях и не видел причин рисковать ею, давая Генриху новый повод вмешиваться в политику южной Италии. Его ответ звучал твердо, хотя немного ханжески. Бог даровал ему владения, он, Роберт, отобрал их у греков и сарацин и дорого заплатил за это нормандской кровью. За те небольшие участки его владений, которые когда-либо принадлежали империи, он согласен исполнять вассальный долг перед императором, «соблюдая все обязанности по отношению к церкви» – оговорка, которая, как он хорошо знал, лишала его преданность всякого смысла с точки зрения Генриха. Остальное остается в его руках, как всегда было, по соизволению Всевышнего.
Трудно поверить, что послы приняли за чистую монету все утверждения Гвискара по поводу его преданности церкви, но они вернулись нагруженные дарами и довольные приемом. Даже если Роберт не собирался уступать настояниям Генриха, он ни в коем случае не хотел с ним ссориться. Назревало столкновение между двумя самыми могущественными силами Западной Европы. Его исход трудно было предсказать, но одно не вызывало сомнений – грядущая смута открывала перед нормандцами возможности для новых приобретений, которые не стоило упускать. Гвискар спешно отправил гонца к Ричарду Капуанскому. Их постоянные стычки всегда оканчивались ничем и шли во вред им обоим. Все нормандцы должны объединиться, если они хотят извлечь выгоду из приближающегося кризиса.
Возможно, двум вождям стоит встретиться, чтобы обсудить спорные вопросы и положить конец вражде?
По дороге в Капую посланник столкнулся с одним из людей Ричарда, отправленным с подобным же поручением. Местом встречи был избран, вероятно, нейтральный Монте-Кассино, поскольку мы знаем, что аббат Дезидерий участвовал в ней в качестве посредника. Ему надоело, что земли его монастыря постоянно служат полем битвы, и он давно добивался примирения двух герцогов[55]. Фактически это оказалось не слишком трудно – гораздо легче, чем кошмарные дни переговоров Гвискара и папы три года назад. Ни одна из сторон не могла получить заметных преимуществ за счет другой, и оба участника искренне стремились прийти к соглашению, так что условия были достаточно просты. Оба вождя решили возвратить друг другу то, что ранее отвоевали, и вернуться к прежним границам. После того не осталось никаких препятствий к заключению союза.
Между тем папа Григорий действовал с обычной энергией. На Великопостном синоде в феврале 1076 г. он лишил всех мятежных епископов их кафедр и внес предложение об отлучении самого короля Генриха. В Германии это произвело сильнейшее впечатление. Со времен Феодосия Великого семью веками раньше ни один царствующий монарх не навлекал на себя проклятия церкви. Эта мера поставила могущественного императора на колени, и ныне нечто подобное угрожало Генриху. Чисто духовный аспект не слишком его беспокоил – эту проблему всегда можно было разрешить длительным покаянием, – но политические последствия были по-настоящему серьезны. Теоретически проклятие не только освобождало всех подданных короля от необходимости подчиняться ему и короне, но также делало их, в свою очередь, отлученными, если они станут иметь с ним дело или исполнять его повеления. Если бы это правило соблюдалось неукоснительно, государство Генриха оказалось бы разрушено и он не смог бы более оставаться на троне. Внезапно король почувствовал себя в изоляции. Он переоценил свои возможности.
Папа, наверное, испытал мрачное удовлетворение, наблюдая, как его противник отчаянно пытается вернуть себе лояльность тех, кто его окружает, но оно, возможно, поумерилось, когда в Рим пришли вести с юга. При том что Роберт и Ричард вновь объединились, позиции Григория в Италии оказались под угрозой. Генрих еще мог выпутаться из своих нынешних затруднений и направиться к Вечному городу, и, если это случится, важно, чтобы нормандская армия выступила на стороне папы. Ситуация, однако, осложнялась тем неприятным фактом, что герцог Апулийский тоже был отлучен. Григорий, болезненно относившийся к любым посягательством на свой авторитет, не собирался делать первый шаг к снятию отлучения, но он мог по крайней мере намекнуть герцогу на подобную возможность. Уже в марте 1076 г. он пишет епископу Ачеренцы, поручив ему дать отпущение грехов графу Рожеру и его людям до их возвращения на Сицилию, добавляя – это, вероятно, и было истинной целью письма, – что, если Рожер заговорит о своем брате, он должен вспомнить, что двери церкви всегда открыты для любого истинно раскаявшегося, в том числе для Роберта. Папа готов «принять его с отеческой любовью… освободить его от пут отлучения и числить его по-прежнему среди своих овец Божиих».
Но в южную Италию пришла весна – прекрасное время для военной кампании, – и Роберта занимали иные мысли. Королю Генриху явно пришлось отложить свое путешествие до того времени, когда он вернет себе власть над собственными вассалами, между тем нормандская знать, объединившись, досадовала на то, что ей не удается реализовать свое преимущество. Пришло время герцогу Апулии и князю Капуи обратить свои взоры на Салерно, тем более что князь Гизульф вел себя из рук вон плохо. Сознание собственной беспомощности перед ненавистным зятем сделало его еще более высокомерным и агрессивным. Он оттолкнул от себя всех союзников одного за другим, а его немногочисленные оставшиеся друзья, включая аббата Дезидерия и даже папу, который не хотел терять своего последнего сторонника в южной Италии, тщетно просили его, в его собственных интересах, быть благоразумным. В какой– то момент сама Сишельгаита, видя, что терпение Роберта скоро лопнет, попыталась привести брата в чувство, но Аматус, предвзято относящийся к Гизульфу, пишет, что герцог впал в безумную ярость и предупредил сестру, что она скоро наденет вдовью вуаль.
Для Гизульфа это был его последний шанс, и он им не воспользовался. В начале лета 1076 г. нормандские палатки раскинулись у стен города, а нормандский флот выстроился в линию у входа в залив. Осада Салерно началась.
Положение Гизульфа было безнадежным с самого начала. В Средневековье осажденные рассчитывали на спасение одним из трех способов. Их могло освободить войско союзников; либо они могли продержаться до того момента, когда осаждающие из-за нехватки припасов или времени снимут осаду и уйдут; кроме того, у них имелась возможность самим предпринять вылазку и разбить врага в открытом бою. Но у жителей Салерно в 1076 г. не было надежды ни на один из вариантов. Все остальные лангобардские государства в южной Италии уже находились во власти нормандцев, а Гизульф давно настроил против себя своих итальянских соседей. Только папа питал к нему некоторые симпатии, но у папы не было армии, а даже если бы была, он наверняка не горел сейчас желанием ссориться с нормандцами. На второй вариант рассчитывать также не приходилось, поскольку окружающие земли были богаты и плодородны – кроме того, нормандской армии постоянно доставлял припасы собственный флот. Наконец, не было никакой надежды выстоять в открытом бою. Армия осаждавших включала в себя не только самые опытные и наилучшим образом обученные нормандские войска со всего полуострова; их дополняли крупные подразделения, состоявшие из апулийских и калабрийских греков и сарацин с Сицилии – последние с этого момента стали неотъемлемой частью армии Гвискара во всех операциях. Защитники Салерно существенно уступали противнику в численности, а вскоре они начали также голодать.
