Ну а что же Лукулл, чем занимался римский полководец, пока один из царей отсиживался в гостях у другого? А занимался тем, что вступил в жесточайшую борьбу с римскими откупщиками и ростовщиками, которые словно вороны слетелись на азиатское пепелище. «Откупщики налогов и ростовщики грабили и закабаляли страну: частных лиц они принуждали продавать своих красивых сыновей и девушек-дочерей, а города – храмовые приношения, картины и кумиры. Всех должников ожидал один конец – рабство, но то, что им приходилось вытерпеть перед этим, было еще тяжелее: их держали в оковах, гноили в тюрьмах, пытали на “ кобыле” и заставляли стоять под открытым небом в жару на солнцепеке, а в мороз в грязи или на льду, так что после этого даже рабство казалось им облегчением» (Плутарх). Будучи потомственным аристократом и порядочным человеком, что в принципе являлось довольно редким сочетанием для деятелей Римской республики того времени, Лукулл всей душой ненавидел это алчное и хищное племя, которое вылезло из грязи в князи и справедливо считал, что именно их деятельность вызвала всеобщую ненависть к Риму в Азии.
Поэтому, в первую очередь, Лукулл начал наводить порядок на освобожденных и завоеванных территориях, стремясь везде установить власть закона, а не публиканов. Прежде всего, он установил предел процентов за ссуду – в месяц 12 % годовых: высшая норма процентов, признаваемая римскими законами. «Далее, он ограничил общую сумму процентов размером самой ссуды; наконец, третье и самое важное его постановление предоставляло заимодавцу право лишь на четвертую часть доходов должника. Ростовщик, включавший проценты в сумму первоначального долга, терял все» (Плутарх). В среде римских денежных воротил в Малой Азии поднялся такой вой, что его услышали в курии на берегах Тибра и зажали уши, многие из отцов отечества были должны крупные суммы тем людям, с которыми боролся Лукулл. А с другой стороны, озлоблять население Малой Азии в этот момент было смерти подобно. На Востоке бушевала война, Митридат оружия не сложил, и как сложится дальнейшая ситуация – предсказать было трудно. Ведь все эти долги являлись следствием того самого штрафа, который когда-то Сулла наложил на Азию, благодаря кропотливой и неустанной деятельности ростовщиков и публиканов долг в 20 000 талантов вырос до астрономической суммы в 120 000 талантов, причем 40 000 из них откупщики уже получили. Но труды Лукулла даром не пропали, и эти экстренные меры оказали свое воздействие – по истечении четырех лет все долги были выплачены, а заложенные некогда земли вернулись к своим владельцам. Римлянин оказался не только хорошим полководцем, но и прекрасным администратором. Он стал пользоваться у населения провинции Азия определенной популярностью, поскольку под его правлением страна смогла вздохнуть свободно. Зато в римских деловых кругах имя Лукулла вызывало самые негативные ассоциации – жалобы на него сыпались в сенат как из рога изобилия, однако полководцу было на них глубоко наплевать, он считал себя выше всей этой хищной своры и продолжал делать свое дело. Накануне войны с Тиграном он находился в Эфесе, отдыхая от ратных трудов и пожиная плоды заслуженной среди населения страны славой, – победные шествия и празднества чередовались с состязаниями атлетов и гладиаторскими боями. На мой взгляд, Лукулл был не самым плохим из тех римлян, что пришли в Азию, – наоборот, он, скорее всего, был одним из лучших; другое дело – его туда никто не звал, да и пришел он как завоеватель.
* * *
Однако скоро до Лукулла дошли слухи о том, что Тигран и Митридат, наконец-то, договорились о совместных действиях и планируют вторжение в Киликию и Каппадокию. Возможно, что слухи были раздуты и преувеличены, но они появились, а вслед за ними появился и Аппий Клодий, рассказавший своему зятю обо всем, что увидел и услышал при армянском дворе, поскольку занимался не только дипломатическими переговорами, но и активно шпионил в пользу Рима. Понимая, что надо действовать быстро, Лукулл поднял свои войска и, оставив в Понте легата Сорнатия с легионом, выступил в поход на Великую Армению, имея под своим командованием 12 000 пехоты и 3000 конницы, надеясь прибыть туда раньше, чем Тигран подготовится к войне. У Плутарха есть интересное замечание по поводу того, как постоянные успехи отрицательно сказываются на людях и их самооценке: «Да, не всякий ум способен остаться не помраченным после великих удач, как не всякое тело в силах вынести много неразбавленного вина». Это было сказано им применительно к Тиграну и его подготовке к войне с Римом. Когда армянскому царю донесли о приближении легионов Лукулла, он просто распорядился отрубить вестнику голову. И все сразу же затихло, а грозного владыку больше никто не тревожил: «Тигран продолжал пребывать в спокойном неведении, когда пламя войны уже подступало к нему со всех сторон » (Плутарх).
А римский полководец стремительно вел армию через Каппадокию и, перейдя Евфрат, вторгся во владения Тиграна. Посланный навстречу кавалерийский отряд Митробарзана был разгромлен наголову, а город Тигранокерта осажден. Нехорошее предчувствие появилось у армянского владыки, и он спешно послал за Митридатом, поскольку тот далеко еще не ушел. Тигран настоятельно просил понтийского царя вернуться, а сам стал спешно стягивать войско со всех концов страны. Поход в Понт был отложен на неопределенное время, к тому же Митридата терзали смутные сомнения относительно того, как его зять справится с римским вторжением. Однако он, судя по всему, был уверен, что тот прислушается к его советам – отсюда и его дальнейшие действия. « Как раз поэтому Митридат и не спешил, полагая, что Лукулл будет вести войну со своей обычной осторожностью, уклоняясь от битв. Он неторопливо шел на соединение с Тиграном, как вдруг ему повстречалось несколько армян, в смятении и ужасе отступавших по той же дороге. Он начал догадываться, что случилось недоброе » (Плутарх). Все эти события развивались без его участия, и Евпатор мог только со стороны наблюдать за трагедией Великой Армении – страшный разгром войск Тиграна и падение Тигранокерты случились в его отсутствие. Все рухнуло в одночасье, толпы беглецов, охваченных паникой, изможденных и израненных попадались навстречу Митридату, когда он тщетно пытался разыскать в этом потоке своего царственного родственника.
По свидетельству Плутарха, Митридат обнаружил Тиграна в жалком состоянии и всеми покинутого – еще вчера грозный вершитель судеб Востока сегодня был сброшен с небес на землю и никак не мог осознать свое новое положение. Евпатор мог только усмехнуться, глядя на это жалкое зрелище, – сам он, невзирая на все удары судьбы, никогда не терял присутствия духа и не нуждался в утешениях, каждый раз находя в себе силы восстать после поражения. У Мемнона есть очень ценное свидетельство того, как произошла эта встреча, причем он сообщает такие подробности, которых нет у Плутарха и которые проливают свет на дальнейший ход событий. «Придя к Тиграну, Митридат ободрял его. Он облачил его в царскую одежду , не хуже той, которую тот носил обычно, и советовал, имея и сам немалую силу, собрать народ, чтобы опять отвоевать победу. Тот же поручил все Митридату , признавая его превосходство в доблести и уме, как обладавшему большей силой в войне против римлян ». Судя по всему, убегая в панике с поля боя, Тигран даже скинул с себя все царские регалии и переоделся в одежду простого человека, раз Митридату пришлось переодевать убитого горем зятя. А вот замечание о том, что ведение дальнейшей войны армянский царь поручил Митридату, говорит о многом, и прежде всего о том, что страшное поражение здорово вправило ему мозги. Понимая, что лучше его тестя с этой непосильной задачей никто не справится, сам он занялся деятельностью дипломатической и в первую очередь решил заключить союз с парфянским царем Фрадатом, обещая в обмен на военную помощь отдать ему Месопотамию, Адиабену и Мегалы Авлоны. Но царь Парфии хитрил, поскольку, к нему также прибыло посольство и от Лукулла, требуя невмешательства парфян в войну, а в итоге поступил как истинный житель Востока – взял да и заключил тайно союз с обеими сторонами, надеясь, что противники об этом не узнают. Сидя в далеком Ктесифоне, Фрадат выжидал, как будут дальше разворачиваться события, чтобы в нужный момент в них вмешаться к наибольшей своей выгоде, а на чьей стороне, боги подскажут.
И чуть было не дождался! Дело в том, что до Лукулла дошли известия о той двойной игре, которую вел царь Парфии, и он решил, что это и есть самый законный повод наказать наглеца. Луций Лициний задумал ни много ни мало, как пойти войной на царство парфян и поступить с ним так же, как с царствами Тиграна и Митридата – благо этих двух он считал уже полностью небоеспособными. Складывается впечатление, что Лукуллу просто понравилось добавлять в свою коллекцию победителя короны поверженных правителей, и его просто одолевал азарт, не доведя до конца дело в Великой Армении, он готов был броситься в очередную авантюру. Эту его слабость очень хорошо подметил Плутарх: «Очень уж заманчивым казалось ему одним воинственным натиском, словно борцу, одолеть трех царей и с победами пройти из конца в конец три величайшие под солнцем державы». При этом проконсул как-то не задумывался над тем, что, располагая довольно незначительными силами, он втягивает свою страну в войну с могущественной державой, амбиции оказались сильнее долга. Но, все же осознав, что его силы действительно малочисленны перед лицом нового грозного врага, он решил исправить этот недостаток и отправил в Понт трибунов к легату Сорантию, приказав им привести расквартированные там войска. И вот здесь для Лукулла прозвучал первый тревожный звонок. Дело в том, что посланцы проконсула не добились ничего – легионеры отказались им подчиняться и никакие уговоры не могли заставить их покинуть территорию, где они были расквартированы. «Ни лаской, ни строгостью они ничего не могли добиться от солдат, которые громко кричали, что даже и здесь они не намерены оставаться, и уйдут из Понта, бросив его без единого защитника» (Плутарх). Хуже всего было то, что когда весть об этом неповиновении дошла до войск, которые были в распоряжении Лукулла, то она взбудоражила легионы. Несколько лет непрерывных боевых действий вымотали войска, и они стали равнодушны к амбициозным планам своего полководца – их интересовали только грабеж и наличие добычи, а не «славные подвиги», которыми бредил их командир. Недовольство ширилось, речи легионеров становились все более дерзкими, и в воздухе запахло военным мятежом, в итоге проконсул был вынужден уступить и отменить столь непопулярный в войсках поход. А потому вместо новой славы Луций Лициний был вынужден заняться тем, что он считал уже оконченным делом – войной с Митридатом и Тиграном.
