1. – Вопросы НКИД:
24. Предложение Крестинского о прекращении издания газеты «Накануне».
24. Отклонить»[325].
Через пять месяцев Политбюро принимает решение выделить средства для продолжения издания газеты «Накануне»:
«ПРОТОКОЛ № 64
заседания Политбюро ЦК РКП от 24 января 1924 года.
Присутствовали: Члены Политбюро: т.т. Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский.
Канд. в чл. ПБ: т.т. Бухарин, Калинин, Молотов, Рудзутак.
Члены ЦК: т.т. Ворошилов, Дзержинский, Квиринг, Кубяк, Микоян, Петровский, Пятаков, Сокольников, Сулимов, Харитонов, Чубарь; канд. в чл. ЦК т. Скрыпник.
Чл. Презид[иума] ЦКК: т.т. Куйбышев, Сольц, Ярославский. СЛУШАЛИ ПОСТАНОВИЛИ
4. – Вопросы НКИД:
4-б. О «Накануне»
(т. Рудзутак)
4-б. Во исполнение постановления Политбюро от 29.XII.23 г. (пр. 58, п. 3-з) поручить НКИД послать 15 000 долларов»[326].
В этом же ключе принимается решение Политбюро и на заседании 14 февраля 1924 г.:
«ПРОТОКОЛ № 70
Заседания Политбюро ЦК РКП от 14-го февраля 1924 г.
ПРИСУТСТВОВАЛИ: ЧЛЕНЫ ПОЛИТБЮРО: т.т. Каменев, Рыков.
КАНД. В ЧЛ. ПБ: т.т. Калинин, Молотов, Рудзутак.
ЧЛЕНЫ ЦК: т.т. Андреев, Дзержинский, Смирнов А. П., Цюрупа.
ЧЛ. ПРЕЗ. ЦКК: т.т. Куйбышев, Сольц, Ярославский.
СЛУШАЛИ ПОСТАНОВИЛИ
1 Вопросы НКИД:
1-е. О «Накануне» (т.т. Молотов, Литвинов) <…>
Е) а/ Во исполнение постановления ПБ от 29/XII-1923 г. (протокол] № 58 п. 3-з) дополнительно ассигновать 10 000 долларов.
Б) Поручить т. Крестинскому организовать специальную комиссию для выяснения финансового положения и кругов распространения газеты и представить в двухнедельный срок заключение комиссии о необходимости дальнейшего существования газеты, ее распространенности и средствах, которые могут понадобиться для ее продолжения»[327].
В конце марта и начале июня 1924 г. Н. Н. Крестинский вновь инициировал вопрос о закрытии газеты «Накануне». На этот раз его аргументы были признаны достаточными:
«ПРОТОКОЛ № 1
ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК РКП ОТ 3-ГО ИЮНЯ 1924 ГОДА
ПРИСУТСТВОВАЛИ: Чл. ПБ ЦК РКП: т.т. Зиновьев, Каменев, Сталин, Троцкий.
Канд. в чл. ПБ: т.т. Дзержинский, Молотов, Сокольников, Фрунзе.
Члены ЦК РКП: т.т. Андреев, Евдокимов, Красин, Кубяк, Микоян, Пятаков, Смирнов А. П.
Член Президиума ЦКК: тов. Сольц.
1. Вопросы НКИД
Слушали 1-И. О «Накануне» (т.т. Крестинский, Чичерин, Литвинов)
Л. 3. Постановили:
1-И– а) Предрешить закрытие «Накануне» согласно решения Политбюро от 26/III–24 г., но новой газеты взамен «Накануне» в Берлине не открывать.
б) Поручить т.т. Степанову и Крестинскому подготовить издание в Париже полуофициоза (не коммунистической газеты, но со строго обеспеченным советским характером)»[328].
Окончательно закрытие «Накануне» зафиксировано на заседании Политбюро 14 августа 1924 г:
«ПРОТОКОЛ № 18
ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК РКП ОТ 14/VIII -1924 г.
ПРИСУТСТВОВАЛИ: члены Политбюро т.т. Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Троцкий.
Кандидаты тт. Рудзутак, Дзержинский.
Члены ЦК: тт. Бубнов, Ворошилов, Харитонов, Андреев, Догадов.
Кандидаты: тт. Смилга, Шмидт В.
Члены ЦКК тт. Янсон, Ярославский.
СЛУШАЛИ: 1-в. О «Накануне» (ПБ от 3/VI пр. № 1. 1-И)
(т.т. Чичерин, Брюханов)
ПОСТАНОВИЛИ: а) Поручить т. Крестинскому окончательно ликвидировать коммерческие отношения с газетой «Накануне» с наименьшими расходами денежных средств со взятием всех активов газеты.
Б) Поручить Секретариату разослать всем членам Политбюро справку о положении дела с изданием газеты в Париже, во исполнение постановления Политбюро от 3/VI–24 г. (пр. № 1.п.1-И)»[329].
В эмиграции после закрытия «Накануне» лишь Н. В. Устрялов в Харбине продолжал проповедовать сменовеховские идеи. Сам Устрялов в дневнике определял свое новое положение следующим образом:
«XII съезд компартии показывает, что на спуске встречаются рытвины, а тормоза грозятся вовсе застопорить весь возок. Тогда – беда!..
Признаться, я теперь доволен, что живу в Харбине, а не в Берлине, где пришлось бы слишком глубоко и безоглядно уйти в конкретную политику (заставили бы и враги, и друзья). А время не способствует поспешному и чрезмерному выявлению себя до конца. Особенно же опасны какие-либо увлечения, «движения чувств». Отсюда удобнее наблюдать и проявлять необходимую трезвость в оценках и констатирования.
Между прочим, любопытна перемена фронта к нам, сменовеховцам, со стороны большевиков. Теперь и в речах, и в прессе они ополчаются на нас. Словно наши дружеские объятия для них страшнее Деникина и Врангеля. И впрямь – не слишком ли от них душно правоверному коммунизму?
Иногда ведь объятиями можно задушить. Это большевики отлично понимают и потому к горячим ласкам «Накануне» относятся не менее опасливо, нежели к моей холодной лояльности. Им нужно сохранить суровость своих партийных когорт, а нашими устами в коммунистические ряды напускается туман, насквозь проникнутый миазмами пореволюционной буржуазии и русского национализма.
Но трудно от этого тумана отделаться при нынешних условиях.
Пусть почитает кому следует. Желательно во всех отношениях»[330].
Уже нельзя было говорить о «Смене вех» как об общественно-политической альтернативе большевизму в России, ибо основные идеи сборника «Смена вех» и последующих изданий сменовеховцев оказались утраченными. Вернувшись из российского зарубежья на родину, ставшую теперь Советским Союзом, все идеологи сменовеховства постепенно были вынуждены признать «ошибочность» прежних своих воззрений, покаяться в «идейных заблуждениях» и «поклясться в верности» сталинизму, что не спасло большинство из них от «чисток» сталинского репрессивного аппарата.
В отечественной историографии утвердился тезис о том, что к середине 1924 г. сменовеховство «уже исчерпало себя»[331]. Подобные суждения базировались на высказываниях «великого вождя всех времен и народов», который в Политическом отчете ЦК ВКП(б) 18 декабря 1925 г. охарактеризовал сменовеховство как идеологию новой буржуазии, «растущей и мало-помалу смыкающейся с кулаком и со служилой интеллигенцией, <…> состоящую в том, что Коммунистическая партия должна переродиться, причем большевики должны подойти к порогу демократической республики»[332]. Из письма Г. Е. Зиновьева Н. К. Крупской от 5 сентября 1925 г. мы узнаем о том, что в высших эшелонах большевистского руководства продолжали внимательно отслеживать идеи сменовеховцев: «Вышла книга Устрялова – замечательная. Помните, В. И. [Ленин] называл его даже диалектиком. Он, шельмец, умен и талантлив. Но абсолютно – враг»[333]. Для подавляющего большинства советских людей данные «вражеские» идеи были в результате цензурных ограничений недоступны.
А на XV съезде ВКП(б) в Политическом отчете ЦК 3 декабря 1927 г. И. В. Сталин утверждал, что в результате успехов социалистического строительства ухудшение положения «новой буржуазии» и «средних слоев» вызывает «контрреволюционное настроение в этой среде. Отсюда сменовеховская идеология, как модный товар на политическом рынке новой буржуазии»[334]. В связи с этим «великий вождь» подчеркивал, что имеется «факт дифференциации интеллигенции, факт отхода от сменовеховства, отхода к советской власти»[335]. В дальнейшем подобные суждения стали основополагающими в советской историографии «Смены вех», определяющей это сложное общественно-политическое течение как «буржуазно-реставраторское».
В действительности идеи сменовеховства способствовали переходу на службу большевистской власти тысяч высококвалифицированных специалистов. Их идейная эволюция в условиях «диктатуры пролетариата» протекала иначе и под воздействием иных факторов, чем у идеологов Третьего Пути. Кроме оставшихся за рубежом, почти всех идеологов сменовеховства, вернувшихся на родину, ждала печальная судьба жертв «большого террора»: в 1937–1938 гг. погибли И. М. Василевский (Не-Буква), А. В. Бобрищев-Пушкин, Ю. В. Ключников, Ю. Н. Потехин, Г. Л. Кирдецов, С. С. Лукьянов, Н. В. Устрялов и др.[336] Таким образом, ряд факторов отечественной истории был совершенно неблагоприятен для постепенных сдвигов в обществе к полюсу диалога. Но даже в условиях раскручивания «большого террора» в СССР сохранялась некоторая мера толерантности, достижимая через определенный конформизм интеллигенции с властью. Будучи в тех условиях аттрактором, данная попытка достижения конформизма с властью была унаследована от предшествующих поколений интеллигенции. И этот конформизм интеллигенции в 1920-е годы показывает, что в конкретных исторических условиях любому человеку всегда остается определенный зазор для отклонений в своем общественном поведении к полюсу конфронтации или к полюсу толерантности.
