Немного меняя смысл эпизода, который присутствовал в немецких рассказах, Фёдор Курицын, на наш взгляд, пытался напомнить религиозные основы абсолютизма, высказать своё мнение по поводу возможности участия церкви в делах государства. Очевидно, он не был против, если речь шла о людях, привыкших судить о действиях суверена через призму общественного блага, которое и выражает царь. Эту точку зрения примет Иван Грозный в письмах князю Андрею Курбскому в 1565 году. Очевидно, что послание Курицына, переданное в «Сказании о воеводе Дракуле», нашло отражение и в эпоху Ивана Грозного (1530–1584) — царь-автократ в полном смысле этого слова, основатель Российской империи (провозглашённый таковым Сталиным), а другими воспринимаемый как тиран, ещё более кровавый, чем Дракула. Царь, безусловно, читал рассказы о Дракуле, а несколько эпизодов были воплощены в жизнь: смотр солдат в 1572 году после битвы, чтобы узнать были ли у них ранения в спину — доказательства их трусости в битве (эпизод 2); наказание турецких послов, у которых оставался на голове тюрбан (эпизод 1); сжигание бедняков в Александровой слободе во время голода 1575 года (эпизод 5).
Но не будем чрезмерно увлекаться, как Дональд В. Тредгольд, увидевший в русском рассказе Курицына попытку «построить новую идеологию автократии», мы лучше обратим внимание на другое произведение — трактат псевдо-Аристотеля, Secretum Secretorum (Tajnaja tajnuch), переведённый с иврита на русский язык Курицыным и его помощниками. Доказано, что переводчик, бывший царским секретарём, сильно обогатил русскую версию, добавив новые части, которые характеризуют отношение князя к своим подданным и знати, к послам и т. д.
Одна из фундаментальных целей Secretum Secretorum, как и «Сказания о воеводе Дракуле», в том, чтобы рассмотреть искусство правления во взаимодействии с влиянием церкви и религиозного порядка. Управлять — это светская наука (или искусство), так что царь, по задумке наших авторов, может обойтись без конкуренции с церковью, призвав к власти людей преданных ему и опытных. Это абсолютно новый подход в русской литературе Средних веков, и автор его, без сомнения, Фёдор Курицын.
Если до этого момента мы отмечали в России XVI века в целом одобрительное отношение к идеям, содержавшимся в рассказе о Дракуле, то произведение, которое выступает резко против них, мы пропустить не можем. Речь идёт о «Просветителе» Иосифа Волоцкого, в седьмой главе, немногим раньше 1504 года, было написано о плохом царе:
«Царь “есть Божий слуга” (Рим 13, 4), для милости и наказания людям. Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего — неверие и хула,— такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель».
Мы можем лишь удивляться очевидному сходству этого произведения с русским рассказом о Дракуле, название которого предполагает игру слов «дьявол» и «мучитель», напоминая рассказ о двух монахах (отрывок 6). Владу Пронзителю приписываются также и другие недостатки «плохого», как и на страницах русского рассказа. Иосиф очень двусмысленно пересказывал истории о Дракуле: с одной стороны, он великий суверен, который подчиняет себе знать, защищает страну от турок, изгоняет католических монахов, наказывает дерзких послов и т. д. С другой — описывается его жестокость, крещение в католицизм во время заключения, презрение его к священнослужителям, вмешивавшимся в дела государства. Именно здесь Иосиф вспоминает цитату из послания Святого Петра о царе, слуге Господнем: грешный, безбожник и кощунствующий правитель больше не служит Господу, но становится слугой дьявола. Тема эта встречается в византийской литературе со времён Юстиниана I. Приговор был однозначным: без контроля церкви царь опускался до тирании, погрязал в безбожии и кощунствах — смертных грехах для христианина.
Осуждения Курицына и его модели государственного устройства начались уже после проведения Синода в 1504 году, приговорившего всех еретиков к костру или тюрьме.
Кончину Фёдора Курицына окружает тайна. Я.С. Лурье задавался вопросом о том, куда он исчез после 1501 года, и заключил, что за его прошлые заслуги великий князь мог позволить ему удалиться в монастырь в глуши, чтобы избежать кары как еретику. Это предположение подтверждается хотя бы потому, что этот человек не фигурировал во время Синода 1504 года. Тем не менее в своих исследованиях профессор Франк Кампфер предположил, что Курицын мог удалиться в Псковский монастырь на польско-литовской границе[84].
Несмотря на то что «Сказание о воеводе Дракуле» никогда не публиковалось, в России оно было широко известно: в период с 1490 года по конец XVIII века появилось двадцать две рукописные копии. Рассказ входил в сборники вместе с популярными произведениями: «Романом об Александре Великом», историческими рассказами, апокрифическими легендами Ветхого и Нового Завета. Некоторые эпизоды даже приписывались Ивану Грозному: это, определённо, доказательство популярности «Сказания», а также символ перехода исторического персонажа и реальных фактов в разряд мифических. Имена собственные и хронология просто исчезли, эпизоды получили названия — «о женщинах», «о монахах», а главный герой сводится всего лишь к образу злодея: «валашский воевода с греческим профилем», иногда даже «греческий воевода». Короче говоря, как и в немецких рассказах, он стал источником вдохновения для тиранов.
Лаоник Халкокондил
Истории, касающиеся Дракулы, перешли за пределы Дуная ещё при его жизни: их разнесли торговцы, монахи и солдаты. Но имя его получило настоящую славу после 1462 года, после противостояния с султаном Мехмедом II. Рассказ английского путешественника Вильяма Вэя, который на берегах Роды узнал о войне в Валахии, пересказ веницианца Доминика Бальби и связь слухов с отступлением султана показывают, насколько силён был на самом деле страх султана перед валашским князем. Кроме того, разнообразие рассказов о кампании Мехмеда II в Валахии в исторических поствизантийских и турецких рассказах ещё раз доказывает интерес балканского народа к нашему герою. Помимо всего прочего, речь шла о кампании, возглавляемой лично султаном, шедшим во главе самой большой армии, когда-либо собиравшейся в поход на Константинополь.
И лишь один автор потрудился записать этот рассказ подробно, со многими деталями поведения Дракулы, а также поразмыслить о целях, которые преследовал Дракула, и средствах, им используемых.
Выше мы видели, как двор Матиаша Корвина и Фёдор Курицын интерпретировали личность и действия Дракулы: как политическое орудие (в первом случае) или как попытку поддержать идеологические и религиозные цели (во втором случае). Аналогичный ход мыслей был у Лао ника Халкокондила (1423 или 1430 — после 1470), автора чрезвычайно важного произведения «Apodeixis istorion» (на латинском «Historiarum demonstrationes» — «Исторические рассказы»).
О жизни этого историка мы знаем очень мало: сын знатного афинянина, был родственником жены герцога Афинского и Тебского Антонио Аккиаджоли (1405–1435). Когда последний умер, Лаоник покинул свой родной город и вместе с семьёй устроился в Мистре, при дворе последних деспотов, императоров Палеологов, где он и прожил более двадцати лет. После завоевания Афин турками в 1458 году он вернулся туда. Дальше его следы теряются; правда, его последний издатель Е. Дарко предполагал, что Халкокондил провёл оставшуюся жизнь (до 1487–1490 годов) на Крите. В. Греку доказал, что Халкокондил, резко завершивший свой рассказ о событиях 1463 года, умер или прекратил писать по тем или иным причинам к 1470 году.
Его произведение в двух книгах описывает упадок Византии и взлёт оттоманской власти между 1298 и 1463 годами. Он начинает абсолютно новую линию в византийской и поствизантийской историографии, но оставляет своё произведение незавершённым. Анахронизмы, аллюзии тех событий, которых нет в тексте, иногда изложены отрывочно и смутно — всё это не нравилось издателям и создавало сложности переводчикам. Тем не менее ценность произведения не ограничивается лишь имитацией стиля Фукидида, напыщенного, смутного и витиеватого, со сложными рассуждениями в духе Античности. Основное его достоинство в прояснении отношения к туркам, которые перестали играть роль древних варваров, но воспринимались им как основатели империи. Его произведения отличают обширность и многосторонность информации: Халкокондил использует не только византийские источники, но прибегает и к турецким, и западным, где черпал новые знания о современной ему истории. Его суждения об Испании, Франции и Англии (история Карла Великого и битва при Ронсево, Столетняя война и история Жанны д'Арк), Германии, России, Румынии, а также жителей прибрежных районов Чёрного моря вызывали большое любопытство. Рассказ Халкокондила прежде всего важен доказательствами — прямыми и косвенными — событий, свидетелем которых он был.
