Но рядом с немецким влиянием развивалось влияние греческого и киевского, – богословского образования. Ученые-киевляне во второй половине XVII века стали очень влиятельными при дворе (из них виднее всех сперва был Епифаний Славинецкий, затем Симеон Полоцкий). Всецело под влиянием их находился царский постельничий Феодор Михайлович Ртищев, очень друживший с киевлянами. Написанное каким-то его другом «житие» его интересно тем, что отмечает в Ртищеве черты религиозности и высокой гуманности преимущественно перед его другими качествами. Действительно, Ртищев мало оставил по себе следов в сфере государственной деятельности, хотя предание приписывает ему проект знаменитой операции с медными деньгами. Он нам рисуется больше как любитель духовного просвещения, весь отдавшийся богословской науке и благочестивым делам и размышлениям. Это натура созерцательная.
За этими выдающимися по способностям или положению поклонниками западной жизни и просвещения стояли другие, более мелкие люди, которые проникались уважением к науке и Западу или путем непосредственного знакомства с Западом, или под влиянием других, знакомясь с наукою. В числе таких можно, например, упомянуть сына Ордына-Нащокина, который до того увлекся Западом, что бежал из России, и сына русского резидента в Польше Тяпкина, который получил образование в Польше и благодарил короля польского за науку в высокопарных фразах на латинском языке.
Москва не только присматривалась к обычаям западноевропейской жизни, но в XVII веке начала интересоваться и западной литературой, – впрочем, с точки зрения практических нужд. В Посольском приказе, самом образованном учреждении того времени, переводили вместе с политическими известиями из западных газет для государя и целые книги, по большей части руководства прикладных знаний. Любовь к чтению, несомненно, росла в русском обществе в XVII веке – об этом говорит нам обилие дошедших до нас от того времени рукописных книг, содержащих в себе произведения московской письменности духовного и мирского характера, так и переводные произведения. Подмечая подобные факты, исследователь готов думать, что реформа начала XVIII века и культурной своей стороной далеко не была совсем уже неожиданной новинкой для наших предков.
Итак, мы наметили два основных течения общественной мысли при Алексее Михайловиче: одно национально-консервативное, направленное против реформ как в церковной сфере, так и в гражданской и одинаково неприязненно относившееся и к грекам, и к немцам как к иноземному, чуждому элементу. Другое направление было западническое, шедшее навстречу греческой и киевской науке и западной культуре. Затем мы видели, что столкновение двух начал – самодовольного застоя и подражательного движения – создало много борцов, но тем не менее не успело еще соединить их в определенные группы, не успело выработать определенных мировоззрений и законченных систем, особенно же среди новаторов. Из западников только один Крижанич был ясен в своих идеалах, надеждах и стремлениях, остальные личности малоопределенны – видно только, кто из них больше тянет к грекам и киевлянам, как Ртищев, или кто дружит больше с немцами, как Ордын-Нащокин.
Личность царя Алексея Михайловича
Среди западников и старозаветных людей, не принадлежа всецело ни к тем ни к другим, стоит личность самого царя Алексея Михайловича. Эта замечательная личность достаточно ясна. О нем сохранилось много свидетельств, рисующих его как всем интересующегося, с живыми стремлениями человека. Кроме того, мы имеем о нем обстоятельные отзывы иностранцев; но всего лучше рисуют царя Алексея его письма – он очень любил писать и высказываться. Что же это был за человек?
Послушаем сперва отзывы о нем иностранцев, которые описывают и его наружность, и его нрав. По их словам, наружность царя Алексея всех располагала в его пользу: это был человек достаточно высокого роста, здоровый и полный (он рано растолстел), с привлекательным лицом; в его голубых глазах светилась такая доброта, что его взгляд «никогда не возбуждал страха, но всякого ободрял и обнадеживал». Его румяное лицо, окаймленное русою бородою, дышало добродушием и в то же время было серьезно, чинно и важно. Он усвоил себе степенную осанку и поступь, но его чинность и царственная важность не запугивали и не отталкивали от него. И не самомнение выработало в нем такую манеру держать себя, а сознание святости сана, который Бог на него возложил. Вообще симпатичная внешность Алексея Михайловича была отражением его хорошей души. Немец Рейтенфельс, указывая на ум, образованность, благочестие и доброту царя, говорит, что это «такой государь, какого желают иметь все христианские народы, но немногие имеют». Враг царя Алексея англичанин Коллинс такого же высокого мнения о личности государя, когда говорит, что этот царь мог бы стать «на ряду с добрейшими и мудрейшими государями». Таким же лестным образом отзывается о нем Лизек. «Царь, – говорит он, – одарен необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями».
Так в один голос хвалят Алексея Михайловича иностранцы, независимые от него и не обязанные льстить ему. «Гораздо тихим» склонен его считать и наш эмигрант Котошихин, тоже независимый, ушедший из-под московской ферулы человек.
Следовательно, современники считали царя Алексея хорошей, светлой личностью. По словам иностранца Лизека, «он покорил себе сердца всех своих подданных, которые столько же любят его, сколько благоговеют перед ним».
Мы имеем возможность проверить эти впечатления современников по тому материалу, который более непогрешим в наших глазах, чем все отзывы и мнения видевших Алексея Михайловича, – мы разумеем здесь письма и сочинения «тишайшего царя». Он любил писать и прозой, и виршами, писал письма, сокольничьи уставы, даже мемуары (о польской войне), и что всего драгоценнее, царь писал безыскусственно, без всякой риторики и высказывался откровенно, не тая своих мыслей, часто он впадал в многословие, любил и пространно пофилософствовать. Много его писаний изданы уже давно, и не раз эти писания вызывали ученых на характеристики Алексея Михайловича. Из таких характеристик отметим характеристику Соловьева, Забелина, Костомарова и, наконец, Ключевского. Все они ясно очерчивают фигуру Алексея Михайловича.
Попробуем и мы сами дать хотя бы беглую характеристику этой замечательной личности.
Когда вы читаете письма Алексея Михайловича, первое заключение, какое вы из них делаете, это то, что Алексей Михайлович человек, бесспорно, умный, чрезвычайно живой и восприимчивый. Он всем интересуется: его занимает и война, и политика, и болезнь придворного, и соколиная охота, и садоводство, и мелкий скандал в его любимом монастыре, и вопрос о том, как петь многолетие в церкви, и театральные представления... И ко всему он относится одинаково живо, все действует на него одинаково сильно, он плачет о смерти патриарха Иосифа и доходит до слез от простого буйства монаха. Он легко может вспылить, может браниться по пустому совершенно делу, но этот гнев скоро проходит; он раскаивается в том, что кого-нибудь обидел, и ласкает его. Так, например, было с Родионом Стрешневым по следующему поводу: однажды царь пустил себе кровь, и когда почувствовал облегчение, то предложил пустить кровь и окружающим его придворным, на что все должны были согласиться. Один только Стрешнев, ссылаясь на свою старость, отказался от этого, за что царь сильно рассердился на него, причем дело не кончилось одними словами. Но когда гнев прошел, то царь не знал, какими подарками заставить старика забыть нанесенную ему обиду. В другой раз Алексей побил своего тестя Милославского за хвастовство, но этим только и ограничился, хотя много знал за Милославским грехов и покрупнее. По своей природной доброте и мягкости царь и после разрыва с Никоном забывает обиду и злобу на патриарха и как будто хочет с ним примириться; ему неприятно иметь врага, и Алексей Михайлович засылает к Никону с лаской и, видимо, желает установить такие отношения, которые не напоминали бы о ссоре. Доброта Алексея Михайловича, с другой стороны, вызывает постоянную благотворительность: при дворце жили разные старики богомольцы, юродивые, щедрая милостыня раздавалась «тишайшим царем»; по праздникам для бедных устраивались «кормы»; тюрьмы очень часто видели в своих стенах Алексея Михайловича, подававшего там милостыню несчастным и освобождавшего их от наказаний. Царь не мог равнодушно видеть страданий, утешал и обнадеживал печальных и старался рассеять их горе. Это стремление высказывается, например, в письме к князю Одоевскому по поводу смерти его сына. Доброта и добродушие царя сказывались в его лице, глазах, в ласковом обращении, в беззлобной, светлой шутке, каковая часто мелькает в его письмах.
Но это же добродушие и мягкая снисходительность мешали Алексею Михайловичу быть последовательным и твердым в своем отношении к людям, что мы видели и раньше, в поведении царя в отношении Милославского: отлично понимая этого человека, видя, что он не стоит его симпатии, царь тем не менее терпел его. Неоднократно по добродушию и даже против воли он уступал влиянию со стороны. Вспомним, каким влиянием на царя пользовался Никон, встречавший со стороны царя только пассивное сопротивление и редко-редко минутную вспышку активного протеста, проходившего без последствий. Алексей Михайлович подчас терпел очень резкие выходки Ордына-Нащокина. Вообще у него недоставало твердости характера, хотя он и не был совсем бесхарактерным; им нельзя было играть безнаказанно, что видно из судьбы Никона.
