14. Решившись на восстание, Цивилис счел за благо до времени не открывать, как далеко простираются его замыслы, и, направляя развитие событий в выгодную ему сторону, рассчитывал, что ход их сам покажет, как действовать далее. В это время по приказу Вителлия проводился набор батавских юношей в армию. Делу этому, и без того нелегкому, мешали жадность и пороки людей, которым оно было поручено: они захватывали стариков и увечных, чтобы потом отпустить за выкуп, принуждали к разврату красивых мальчиков, благо почти все подростки в этой стране отличаются высоким ростом. Батавы пришли в ярость, и зачинщики готового уже вспыхнуть мятежа убедили их отказаться выдать рекрутов. Цивилис пригласил в священную рощу знатных людей своего племени и самых решительных из простонародья, якобы для того, чтобы угостить их ужином. Когда под влиянием веселого ночного пира страсти их разгорелись, он начал говорить, — сперва повел речь о славе своего племени, потом об оскорблениях и насилиях, которые приходится сносить батавам под властью Рима. «Некогда мы были союзниками, — говорил Цивилис, — теперь с нами обращаются как с рабами. Давно прошло время, когда нами правили присланные из Рима легаты. Они приезжали с огромной свитой, они были спесивы, и все же префекты[39] и центурионы, во власть которых мы отданы теперь, еще хуже. Каждый из них старается награбить как можно больше, а когда он напьется досыта нашей крови, его отзывают и на его место присылают другого, который старается придумать новые уловки и новые поводы для вымогательства. Теперь на нас обрушился этот набор, похищающий, подобно смерти, сына у родителей и брата у брата. Между тем никогда еще дела римлян не были так плохи; в их зимних лагерях — одни лишь старики да награбленная добыча. Поднимите же голову, оглянитесь окрест и перестаньте дрожать перед громкими названиями римских легионов. У нас — могучие пешие и конные войска, германцы нам братья, галлы хотят того же, что мы; даже римляне могут счесть эту войну небесполезной для себя. Разобьют нас — мы скажем, что действовали по приказу Веспасиана, а победим — никто не посмеет спросить у нас отчета».
15. Собравшиеся слушали Цивилиса с большим сочувствием, и он тут же связал их обрядами и заклятиями, полагающимися у варваров в таких случаях. К каннинефатам[40] были отправлены послы с поручением убедить их поддержать затеваемое предприятие. Это племя, похожее на батавов по происхождению, языку и доблести, но уступающее им численностью, занимает часть острова, о котором упоминалось выше. Цивилис тайно привлек на свою сторону приданные британским легионам батавские когорты, которые были, как я рассказывал, переведены в Германию и находились в это время в Могунциаке[41]. Среди каннинефатов большой известностью пользовался человек по имени Бриннон, происходивший от знатных родителей и отличавшийся безграничной, хоть и бестолковой, храбростью. Его отец много раз восставал против римлян и в свое время отказался принимать участие в смехотворных походах императора Гая[42], сумев при этом избежать наказания. Слава, окружавшая эту мятежную семью, привлекала к Бриннону симпатии соплеменников. Каннинефаты поставили его на большой щит и подняли на плечи; он стоял, слегка покачиваясь, высоко над головами людей; это значило, что Бриннона выбрали вождем племени. Он тут же договорился с живущим за Рейном племенем фризов[43], и они вместе устремились к зимним лагерям двух когорт[44], расположенных вблизи от берега Океана. Солдаты не ожидали нападения, да если бы и ожидали, все равно не могли бы справиться с противником, ибо их было слишком мало. Германцы захватили и разграбили лагерь, а потом бросились преследовать и убивать римских торговцев и обозных слуг, которые, считая, что время мирное, разбрелись по всей округе. Угроза нависла и над другими укреплениями. Видя, что защитить их не удастся, префекты когорт распорядились их сжечь. Все солдаты, когорты и отдельные отряды собрались в возвышенной части острова под командованием примипилярия[45] Аквилия. То была армия лишь по названию, не представлявшая собой подлинной боевой силы: Вителлий еще прежде вызвал из расположенных здесь когорт всех лучших бойцов и заменил их нервиями[46] и германцами, набранными по окрестным селам; их было мало, и они тяготились своим новым положением.
16. На первых порах Цивилис предпочитал действовать хитростью. Он обрушился на префектов с обвинениями, укоряя их в том, что они бросили доверенные им укрепления, убеждал каждого вернуться в свой зимний лагерь и обещал, что сам со своей когортой сумеет подавить мятеж каннинефатов. Все, однако, уже разгадали коварный замысел, скрытый за этими советами. Цивилис хотел, чтобы когорты разошлись по своим лагерям, где ему было бы легче уничтожить их поодиночке. Все больше признаков указывало на то, что не Бриннон, а именно Цивилис руководит восстанием; германцы же, как всегда радостно возбужденные войной, и вовсе перестали это скрывать. Увидев, что хитростью немногого добьешься, Цивилис стал действовать силой. Он расположил каннинефатов, фризов и батавов тремя клиньями, острия которых сходились у Рейна, в том месте, куда, после пожара наших укреплений, были сведены римские корабли. Бой едва начался, как тунгры перекинулись на сторону Цивилиса; союзники и враги вместе набросились на ошеломленных изменой солдат и уничтожили их. С таким же коварством вели себя и варвары бывшие на кораблях. Гребцы, среди которых было немало батавов, прикинувшись неловкими и неумелыми, сначала срывали все маневры матросов и солдат, потом повернули суда кормой к берегу, занятому врагами, и, наконец, перебили рулевых и центурионов, не соглашавшихся перейти на их сторону. Вскоре в руках врагов оказались все двадцать четыре судна, составлявшие наш флот; одни были захвачены, другим пришлось сдаться.
17. Эта победа не только тотчас же прославила батавов, но и в будущем принесла им немалую выгоду. Они получили оружие и корабли, которых им не хватало, все восхищались мужеством своих освободителей, и слава о них разошлась широко по землям Германии и Галлии. Германцы тут же прислали послов с предложением помощи, галльские племена Цивилис старался склонить на свою сторону с помощью подарков и разного рода хитростей. Он отправил обратно в свои племена префектов побежденных когорт, солдатам же предоставил выбор — оставаться или разойтись по домам; остававшимся было обещано повышение по службе, возвращавшимся домой — захваченные у римлян трофеи. Он вел с галлами тайные переговоры, убеждая их сбросить, наконец, рабство, лицемерно называемое мирной жизнью, в котором они изнывают уже столько лет. «Батавы освобождены от податей, — говорил он галлам, — и все-таки мы взялись за оружие. Мы поднялись против наших общих угнетателей и в первом же бою добились победы. Почему галлам тоже не сбросить с себя иго римлян? Много ли их осталось в Италии? Ведь они удерживают провинции под своей властью с помощью самих же провинциалов. Нынешнее положение не имеет ничего общего с тем, что было при Виндексе. Тогда эдуев и арвернов[47] разгромила батавская кавалерия, в число вспомогательных отрядов Вергиния входили белги, значит, Галлии нанесли поражение по сути дела сами же галлы[48]. Теперь мы выступаем все заодно, мы владеем боевым опытом и военными знаниями, накопленными в римских лагерях, за мной идут когорты ветеранов, только что нанесшие поражение легионам Отона[49]. Пусть Сирия, Азия, пусть весь Восток, привыкший сносить власть царей, пребывает и дальше в рабстве, — в Галлии живо еще немало людей, родившихся до того, как вы начали платить подати[50]. Недавно мы уничтожили Квинтилия Вара и избавили Германию от рабства, дерзнув бросить вызов не принцепсу Вителлию, а самому Цезарю Августу[51]. Свободой природа наделила даже бессловесных скотов, доблесть же — благо, данное лишь человеку, и сами боги помогают герою. Мы — сами себе хозяева, римляне связаны по рукам и ногам; мы полны сил, они истощены своими войнами. Пока одни помогают Веспасиану, а другие Вителлию, мы можем избавиться от тех и других». Такими речами Цивилис старался укрепить свое влияние в галльских и германских провинциях. Если бы ему удалось осуществить свои планы, он сделался бы верховным владыкой этих могучих и богатых народов.
18. Флакк Гордеоний сначала делал вид, будто не замечает поведения Цивилиса, и дал ему время до конца раскрыть свои намерения. Когда же перепуганные гонцы принесли ему известия о взятии лагерей, разгроме когорт и изгнании римлян с принадлежавшего батавам острова, Флакк приказал легату Мунию Луперку, возглавлявшему зимние лагеря двух легионов[52], выступить на врага. Луперк тут же собрал своих легионеров, живших рядом с лагерем убиев, и располагавшуюся неподалеку конницу тревиров и переправил все эти силы на остров, придав им еще отряд батавской кавалерии. Эти батавы давно уже решили изменить римлянам, но считали, что принесут своим больше пользы, если перейдут на их сторону прямо на поле боя. Цивилис велел окружить себя значками разбитых когорт, которые внушали бы врагам ужас и напоминали о понесенном только что поражении, бойцам же Цивилиса — о недавно одержанной славной победе. Позади армии Цивилис приказал поставить жен и малых детей, собранных со всего племени, и в их числе — свою мать и сестер. Они должны были воодушевлять бойцов на победу и служить им укором в случае поражения. Пение мужчин, вопли женщин громом прокатились по рядам, легионы и когорты отвечали им слабо, неуверенно. Еще до начала сражения обнажился левый фланг римской армии: занимавшие его батавские конники перешли к своим, и Цивилис тут же послал их в атаку. Легионеры, хотя и в столь трудном положении, сумели, однако, сохранить строй и не бросить оружия. Зато убии и тревиры, составлявшие вспомогательные отряды, самым постыдным образом разбежались по всей округе. Германцы бросились преследовать их, и легионы получили возможность отступить в лагеря, известные под названием Старых. Префекта батавской конницы Клавдия Лабеона, соперничавшего с Цивилисом за влияние на соплеменников, увезли в земли фризов: Цивилис понимал, что, убив Лабеона, может навлечь на себя ненависть соплеменников, оставить же его в живых означало сохранить повод для будущих раздоров.
