В 1903 году американка Элизабет Филлипс по прозвищу Лиззи, страстная поклонница экономиста радикальных воззрений Генри Джорджа, произвела на свет игру, сегодня известную всему миру как “Монополия”. В утопических грезах Джорджа и его ученицы все налоги заменялись единым налогом на землю. По задумке создательницы, игра должна была изобличить несправедливость уклада, при котором малое число землевладельцев богатело за счет арендных платежей от своих жильцов. “Игра землевладельца” – так назывался прототип “Монополии” – кое в чем походила на свою знаменитую родственницу (непрерывная квадратная лента игрового поля, угол со зловещей надписью “Отправляйтесь в тюрьму”), но была одновременно слишком сложной и нравоучительной, чтобы оказаться успешной. Среди ее преданных почитателей с самого начала выделялись Скот Ниринг из Уортона и Гай Тагвелл из Колумбийского университета: оба профессора использовали игру на своих занятиях, правда в чуть измененном виде. И лишь после того как друзья пригласили Чарльза Дарроу попытать счастья на настольной версии приморского курорта Атлантик-Сити (штат Нью-Джерси), сидевший без работы водопроводчик сумел разглядеть таившиеся в “Монополии” коммерческие возможности. Дарроу перерисовал саму площадку, так что теперь каждая улица отмечалась яркой полосочкой, и выпилил из дерева малюсенькие дома и отели – игроки могли “строить” их на своих клетках. Бывший сантехник обладал не только золотыми руками (при желании он выдавал готовую игру за 8 часов), но и деловой смекалкой, и уже на Рождество 1934 года жители Филадельфии могли приобрести его версию игры в универмаге Джона Уонамейкера и магазине игрушек Ф.А.О. Шварца. Уже очень скоро Дарроу перестал справляться с заказами в одиночку. В 1935 году права на “Монополию” перешли к основанной за полвека до того братьями Паркер фирме, как раз и занимавшейся настольными играми (с “Игрой землевладельца” те в свое время решили не связываться)1.
Что было заумным тренажером для идейно близких профессоров, постепенно превратилось в необременительное развлечение для мечтающих обзавестись недвижимостью, и в таком виде игра поступила на прилавки в тяжелые годы Великой депрессии. Удивительным образом заведомо фальшивые, кричаще яркие купюры притягивали обедневших американцев. В апреле 1935 года фирма братьев Паркер выступила с объявлением:
Как видно из названия, игроки торгуют недвижимостью, железными дорогами и предприятиями общественного пользования, стараясь заполучить монополию на тот или иной вид собственности и таким образом взимать ренту со своих соперников. Не сомневайтесь – у вас дух захватит при встрече с хорошими знакомыми: ипотекой и налогами, общим благотворительным фондом и срочными сделками, арендой, процентными платежами, запущенной недвижимостью, отелями, доходными домами, энергетическими компаниями и многими другими; общение с ними вам облегчат хрустящие бумажные деньги2.
Иначе как феноменальным успех “Монополии” назвать трудно. Еще до конца 1935 года разлетелись около четверти миллиона коробок. За четыре года на свет появились британская (лично я начинал с лондонского варианта игрового поля производства фирмы Waddingtons), французская, немецкая, итальянская и австрийская версии, хотя фашистские власти откровенно смущала эта капиталистическая до мозга костей забава3. В отличие от стран – участниц Второй мировой войны, “Монополия” и вправду завоевала весь мир, так что британские разведчики вовсю использовали поставлявшиеся Красным Крестом доски для игры, переправляя пленным в немецкие лагеря географические карты и валюту, короче – помогая тем бежать4. “Монополия” не случайно покорила и безработных американцев, и пленных британцев. Если жизнь вас обидела, то “Монополия” сделает уважаемым магнатом. Переча своей изобретательнице, игра словно говорит нам: быть собственником – хорошо. Чем обширнее ваши владения, тем больше вы зарабатываете. Мир, и особенно те его части, где говорят по-английски, затвердил урок на отлично: хотите вложить деньги – берите кирпичи и раствор, стройте дом.
“Как за каменной стеной” – именно эти слова звучат в самых разных уголках планеты в головах миллионов людей, одержимых единым желанием: обзавестись собственным домом. В мире финансов слова эти обладают куда более специфическим смыслом. Вот каким: нет ничего безопаснее, чем давать в долг собственникам. Почему? Если они откажутся платить, вы просто-напросто заберете дом (или дома) себе. В немецкой культуре землю и здания называют “недвижимой” собственностью. И не случайно большинство предпринимателей-дебютантов в США опираются на ссуду, полученную под залог собственного жилища. Банки отбросили последние сомнения и с удовольствием кредитуют желающих приобрести недвижимость – и это понятно. С 1959 года совокупный объем задолженности по ипотеке в США вырос в 75 раз. К концу 2006 года с проживающих в собственных домах американцев причиталась сумма, эквивалентная 99 % ВВП страны, а за полвека до того – лишь 38 %. Благодаря бурному росту кредитования стал возможен и бум инвестиций в жилищное строительство, которое в 2005 году достигло максимального объема за пять лет. Какое-то время даже казалось, что новых домов буквально не хватает на всех. Почти половиной своего увеличения в первом полугодии 2005-го ВВП США обязан строительной отрасли.
Увлечение англосаксов недвижимостью вскоре легло в основу колоссального политического эксперимента: на свет появились первые в своем роде “демократии собственников”, где от 65 до 83 % граждан владели собственными домами [51]. Суть именно в том, что большинство голосующих владеют недвижимостью. Бытует мнение, что такой подход поможет всем странам без исключения. Оно как будто подтверждается фактами: рынок недвижимости в последние годы взлетел вверх не только в “английском мире” (куда входят Австралия, Канада, Ирландия, Соединенное Королевство и США), но и в Китае, Франции, Индии, Италии, России, Южной Корее и Японии. В Организацию экономического сотрудничества и развития входят восемнадцать стран; в 2006 году в восьми из них был зафиксирован рост цен на жилье более чем на 10 %. И США вовсе не стоят особняком – в Норвегии и Нидерландах в 2000–2007 годах надулись пузыри позначительнее5.
Значит, нам можно расслабиться – ведь мы за каменной стеной? Или стоит с ужасом ждать, пока шикарный особняк рухнет, словно карточный домик?
Владетельная аристократия
Сегодня лишь в самых нищих районах Великобритании и США, вроде рабочих кварталов на востоке Глазго или Детройта, собственник считается редкой птицей. Вообще-то так было всегда и везде: имущий класс существовал в виде тончайшей прослойки внутри аристократической элиты. Усадьбы переходили от отца к сыну вместе с почетными титулами и политическими привилегиями. Простые съемщики – все остальные – платили дворянам за право проживания на их земле. С собственностью – и только с ней – приходило право голоса на выборах. В сельских районах Англии вплоть до 1832 года голосовать могли только те полноправные владельцы, кто получали со своей собственности не менее 40 шиллингов в год, – так велел принятый еще в xv веке закон. А таковых во всей Англии (и Уэльсе в придачу) набиралось в лучшем случае 435 тысяч человек, причем две трети электората были так или иначе привязаны к одному из нескольких крупных землевладельцев. Из 514 членов палаты общин, представлявших Англию и Уэльс в начале xix века, примерно 370 получили назначение благодаря покровительству 180 богатейших помещиков. Примерно пятую часть депутатов нижней палаты парламента составляли сыновья лордов.
С тех пор изменилось многое – но не все. Сегодня 40 из 60 миллионов акров британской земли принадлежат 189 тысячам семей6. Герцог Вестминстерский сохраняет за собой третью строчку в списке богатейших людей страны – его состояние оценивают в 7 миллиардов фунтов; также среди британских богатеев – граф Кадоган (2,6 миллиарда) и баронесса Говард де Вальден (1,6 миллиарда). Разница в том, что аристократы уже не заправляют политической жизнью страны. Последним представителем этого сословия на посту премьер-министра был Алек Дуглас-Хьюм, четырнадцатый граф Хьюм, ушедший в отставку в 1964 году (проиграв, как говорил он сам, “четырнадцатому мистеру Вильсону”). По завершении реформы палаты лордов парламент Великобритании наконец избавится от наследственных пэров.
Закат политического господства аристократии как только не объясняли. Но почти все исследователи упустили из виду главную его причину – финансовую. До 1830-х годов судьба благоволила тогдашней элите общества – тридцати семьям, владения каждой из которых приносили ей свыше 60 тысяч фунтов ренты в год. В годы Наполеоновских войн безудержный рост населения и инфляция сообща взвинтили цену пшеницы вдвое, заодно подняв в стоимости и земельные участки. Промышленная революция золотым дождем пролилась на тех, кто вовремя застолбил угольные месторождения и обзавелся недвижимостью в городах; аристократы – самая влиятельная политическая группировка – наслаждались обильными подачками от государства. Иным предводителям дворянства этого было мало, и они набирали долгов сколько было можно. Одни пускали средства на “улучшение” своих поместий – осушали поля и огораживали прежде общинные земли.
