Согласился, в конце концов, остров Делос, взяв с Латоны клятву, что он не потерпит ущерба от ее грозного потомка.
Впрочем, сами делосцы, гордившиеся столь высоким покровительством, придерживались иной версии. Они утверждали, что Гера запретила Земле предоставлять место Латоне, готовившейся разрешиться от бремени, но Зевс все же перехитрил супругу, и по его просьбе Посейдон поднял из морских глубин остров (а слово «Делос» означает «видимый»!), где и родились близнецы Артемида и Аполлон. Долго еще жители оберегали пальму, к которой якобы прислонялась Латона во время родов. Сам же Делос был объявлен священной землей. Сюда не пускали даже смерть — умирающих переносили на соседний остров. Делос стал позднее общегреческим торговым центром, здесь хранились огромные сокровища. Но жители даже не считали нужным возводить стены и делать укрепления: предполагалось, что святость этого места надежно оберегает его.
Ежегодно из Афин прибывал сюда корабль с паломниками. По преданию, это был тот самый корабль (его регулярно чинили и подновляли!), на котором легендарный герой Тесей отправился на Крит, чтобы убить Минотавра. Юноши же, сопровождавшие его, посвятили корабль Аполлону и дали обет совершать паломничества на Делос, если бог спасет их. Время, пока судно находилось в пути, тоже считалось священным, и в Афинах даже запрещалось в этот период приводить в исполнение смертные приговоры. Потому-то и отсрочили на месяц казнь знаменитого мудреца Сократа, осужденного за дерзкие речи против богов и государственных законов. Правда, философ не воспользовался благоприятной возможностью бежать из тюрьмы и предпочел принять яд, но не отступиться от своих принципов, один из которых гласил: «Главное — не в том, чтобы жить, а в том, чтобы жить честно».
Существовал ли действительно Тесей и имеет ли какой-нибудь реальный исторический смысл легенда о его поединке с Минотавром, об этом еще будет сказано. Но на примере Делоса нетрудно заметить, что с помощью мифов пытались объяснить происхождение тех или иных обычаев, пришедших из глубокой древности, доказать особое место, особые права различных городов, каждый из которых претендовал на исключительное внимание со стороны богов и людей.
Города избирали того или иного бога своим покровителем, чтили священные реликвии, которые должны были подтвердить благосклонность олимпийцев. Но всеобщим признанием пользовались именно святилища Аполлона. Именно к нему летели мольбы отовсюду, именно перед ним трепетали больше, чем перед Зевсом.
Даже Олимп охватывал ужас, когда появлялся «сребролукий», «ширококолчанный», «золотоволосый» Аполлон Дальновержец.
По дому Зевса пройдет он, — все боги и те затрепещут;
С кресел своих повскакавши, стоят они в страхе, когда он
Ближе подступит и лук свой блестящий натягивать станет.
И лишь когда Латона усадит его и сам Зевс — не кто иной! — подаст ему чашу с нектаром, только тогда боги могут перевести дух. Но, по правде говоря, неясно, чего опасались олимпийцы — как-никак бессмертию их ничто не угрожало. А вот людям ослепительный Феб казался грозной, неотвратимой силой. Человек скоропостижно скончался? Значит, его поразила стрела Аполлона. При этом в мифах нигде не видно, чтобы грозный бог отличался милосердием, проявлял сострадание. Он холоден и бессердечен. Десятки людей — виновных и невинных стали жертвой его гнева. Среди них и беззащитные старики, и дети Ниобы, и герои, сражавшиеся под Троей, в том числе непобедимый Ахилл. Единственным уязвимым местом Ахилла была пятка, за которую держала его мать, закалявшая своего сына тем, что по ночам, когда он был младенцем, хладнокровно совала его в огонь. Именно в эту Ахиллесову пяту и направил Аполлон стрелу, пущенную Парисом, виновником Троянской войны.
Немало смертных стало жертвой неуемных страстей Аполлона. Домогаясь чьей-нибудь любви, он считался лишь со своими желаниями, и потому часто погибали не те, кого он ненавидел, а именно те, кто имел несчастье понравиться ему.
Позднее Аполлон приобрел более благородный облик. Его чтили как врачевателя, покровителя искусств, защитника путешественников. Бог света, он как бы воплощал в себе свет знания, мудрости. Его устами говорила сама истина. Потому-то таким авторитетом обладало его святилище в Дельфах. Сюда со всего мира приходили, чтобы услышать мнение оракула (пророка, посредника между богом и людьми), узнать о своей судьбе. Спрашивали купцы, отправлявшиеся в плавание, родители, беспокоившиеся о своих детях, полководцы, обдумывающие планы походов. Спрашивали от своего имени и от имени целого государства. И Аполлон трудился не за страх, а за совесть девять месяцев в году (считалось, что в течение трех месяцев он не появлялся в Греции — подобно тому, как скрывается солнце в зимний период). Божественная воля изрекалась устами специальной жрицы — пифии.
Судя по сообщениям поздних античных писателей, ее «работа» требовала недюжинного здоровья. Прорицательницу помещали во внутреннюю часть храма, занимавшую небольшую площадку на скале. Особенностью этой скалы была глубокая трещина, откуда поднимались холодные испарения. Над самой расселиной и помещался треножник, на который взбиралась пророчица. Предварительно она распускала волосы, надевала на голову лавровую ветвь, выпивала воды из храмового источника и жевала лавровый лист, после чего начинала героически вдыхать ядовитые пары и доводить себя до одурманенного, полубессознательного состояния. В период расцвета святилища предсказания давались по нескольку раз в месяц. И хотя пифий выбирали из молодых и непорочных девиц, ни одно из этих достоинств не могло гарантировать длительного стажа столь рискованной профессии. Поэтому храм содержал двух пифий постоянно действующих и одну запасную.
Позднее, в I–II веках, как рассказывает историк Плутарх (который, кстати сказать, был жрецом в Дельфийском храме), штат пророчиц сократился до единицы, да и выбирали пифий из замужних женщин, притом не моложе 50 лет — дабы избавить вопрошающих от соблазнов. Солидная матрона, умудренная жизненным опытом, выполняла свои обязанности теперь лишь раз в месяц (по-прежнему сохраняя трехмесячный зимний отпуск). Таким образом, в распоряжении тех, кто искал истину у божества, оставались лишь девять дней в течение года.
Но вот пифия принималась за дело. Посидев на треножнике и надышавшись вдоволь парами, она приходила в экстаз и в этом умопомраченном состоянии начинала выкрикивать отрывочные слова. Стоявшие рядом жрецы тут же «редактировали» бессвязные речи, объединяя их в законченные фразы и придавая им стихотворную форму. Позднее стихи сменились прозой — уж не потому ли, что жрецы поняли: в прозе можно излагать мысли ничуть не менее туманно и двусмысленно, чем в поэзии?
А ответы Аполлона действительно были темны и загадочны. Любой можно было с одинаковым успехом истолковать как угодно. Немало простаков поплатились за то, что примитивно и прямолинейно следовали указаниям божества.
«Идти ли мне войной против персов?» — вопрошал лидийский царь Крез. И получил вполне определенный ответ: «Если перейдешь реку Галис, разрушишь великое царство». Обрадованный Крез перешел Галис и в самом деле погубил великое царство. Единственная поправка: царство оказалось его собственным. Спрашивается, можно ли было упрекать бога за то, что его неправильно поняли? Не зря глубоко религиозные люди в Греции — такие, как прославленные поэты Эсхил, Софокл, — без всякого осуждения давали Аполлону в своих произведениях прозвище «Кривой», «Двусмысленный». А философ Гераклит прямо признавал, что «оракул в Дельфах не говорит, не утаивает, а намекает».
Объясняться с помощью туманных намеков было делом божеским. А вот понимать эти намеки приходилось людям, в чьих руках нередко находилась судьба целого государства.
Как спасти Афины от нашествия многотысячной армии, с которой персидский царь Ксеркс собирался завоевать Элладу? Сначала дельфийский оракул ответил вполне определенно: город погибнет, и уцелеют лишь те, кто покинет его. Сказать, что подобный прогноз обрадовал афинян, было бы, конечно, явным преувеличением. Но они были упорны и настойчивы и вновь обратились к Аполлону с трогательной просьбой: «Скажи нам, владыка, что-нибудь более утешительное, взгляни на молитвенные ветви, с которыми мы пришли к тебе, или же мы не уйдем из храма и останемся в нем до конца жизни». Трудно сказать, испугала ли Аполлона столь унылая перспектива, или просто бог находился в более бодром расположении духа, так или иначе он изрек, что спасение афинян — деревянная твердыня, которая должна остаться несокрушимой.
Естественно, что, прежде всего, пришла в голову мысль укрыться за деревянной изгородью, окружавшей акрополь. Но нашелся оригинальный ум, который истолковал все иначе: спасут город не стены, а… корабли. Звали этого провидца Фемистокл. И создатель афинского флота угадал — в морской битве при Саламине в 480 году до нашей эры персы были разгромлены.
