Джеки Чан - Я - Джеки Чан

- Школа? - воскликнул я, гневно притопнув ногой. Школа была тем местом, где соседские дети попусту тратили лучшее время суток. Школа означала необходимость носить "девчоночью" одежду, проводить долгие часы в душных классах и зубрить никому не нужные предметы. Я мог научиться всему, что мне необходимо, - а может, и большему - прямо здесь, дома.

Конечно, как и все прочие споры с отцом, этот был совершенно бессмысленным, и пару дней спустя я впервые спустился с нашего холма в автобусе, направляясь в Академию Начальной Школы Нань Хуа. По пути я съел свой обед, хотя только что расправился с завтраком. Нань Хуа была очень хорошей школой, лучшей в нашем районе, так что мне очень повезло. Преподаватели были терпеливыми, классные комнаты просторными и ярко освещенными, а ученики происходили из благовоспитанных семейств.

Я возненавидел это место в тот же миг, когда вошел в ворота школьного двора. Пыткой для меня была каждая проведенная здесь минута (разумеется, за исключением перерыва на обед и, временами, занятий в гимнастическом зале). Загнанный в класс, где мне оставалось только ломать голову над словами учебника или слушать бубнящий голос учителя, я скучал даже по синякам и шишкам утренней зарядки с отцом - ноющее тело все же лучше отяжелевшей головы. Скука заставляла меня искать новые способы развлечений. Я корчил рожи другим ученикам, отбивал по крышке стола глухие ритмы или якобы случайно падал со стула... снова и снова, снова и снова.

После нескольких шумных, но приятных прерываний урока учительница обычно выводила меня в коридор.

- Чан Кон Сан, из тебя никогда ничего не выйдет! - восклицала она с перекошенным от злости лицом, а мне приходилось изо всех сил сдерживать хохот (выражение ее лица действительно было очень забавным).

В те времена учителя были чрезвычайно изобретательны в том, что касалось наказаний. Обычно мне приходилось выстаивать оставшееся до конца урока время, удерживая над головой деревянную доску. Иногда мне на шею цепляли табличку, пояснявшую характер проступка, - на ней было написано что-то вроде: "Этот мальчик шумит и плохо себя ведет", или: "Этот мальчик забыл дома все учебники", или: "Этот мальчик не сделал домашнюю работу". Временами такие таблички немногословно оглашали: "Двоечник!" Признаться, тогда я читал не очень хорошо, и потому полагаюсь в рассказе о содержании этих табличек на слова учителей.

Проще всего было стоять в коридоре. Если вокруг никого не было, я осторожно опускал доску вниз, прислонялся к стене и дремал. Способность спать стоя стала, вероятно, одним из самых полезных умений, которым меня научили в школе.

Честно говоря, теперь я жалею о том, что не уделял большого внимания учебе. Невозможно вернуть упущенное, и мне никогда уже не насладиться классической литературой, высшей математикой или великими уроками истории. Время от времени я гадаю, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я выбрал иной путь - тот, который вел к среднему образованию, колледжу и почетной деловой карьере. Быть может, я занялся бы юриспруденцией или медициной.

Я мог бы стать самым известным в мире врачом... Но стал самым известным на свете пациентом. Я так и не смог ощутить удовольствия от учебы. По утрам мать давала мне денег на обратную поездку на автобусе - ей не хотелось, чтобы вечерами я предпринимал долгое восхождение на Виктория-Пик. Обычно я тратил эти деньги на лакомства, а при возвращении домой полагался на доброту незнакомцев. Просто удивительно, как многo незнакомых людей охотно подбрасывали маленького и довольно оборванного мальчика-китайца, бредущего вверх по склону холма.

Если мне не удавалось добраться домой на попутке, я шел пешком, и на это уходили долгие часы. Чтобы сберечь время, я, как правило, срезал последние сотни футов напрямик, карабкаясь по краю обрыва, который выходил к нашему заднему двору. В удачных случаях мне удавалось юркнуть в заднюю дверь и добраться до мамы прежде, чем меня замечал отец. Если же мне не везло - а это случалось достаточно часто, - то первым, что я видел, взобравшись на вершину горы, были рабочие ботинки отца. Подняв глаза, я скользил взглядом по всей папиной фигуре и смотрел в его окаменевшее от гнева лицо. Ни говоря ни слова, он хватал меня за руки, подтягивал вверх, отводил в дом, тащил по коридору и запирал в нише для мусора, не позволяя даже сменить ту одежду, в которой я ходил в школу.

Отец был далеко не единственной преградой, которую я пытался обойти во время ежедневных путешествий домой. Вспотевший и недовольный, я вскарабкивался по скале и слышал противный смех "А-ха-ха!" - казалось, вокруг собралась стая гиен.

- Смотрите-ка, на этой горе живут обезьяны!

Окрестные хулиганы, терзавшие мою подружку, дочку посла, были достаточно богаты для того, чтобы их возили вверх и вниз по склону горы на машинах По этой причине к тому времени, когда я добирался домой, они уже давно были здесь - и поджидали меня.

- Что случилось, малыш? Потерял деньги на автобус? - Или ты слишком бедный, чтобы ездить на автобусе?

- А чего вы ждали? Ведь его родители - просто прислуга.

Я был усталым, подол моей рубашки выбивался наружу, лицо было перепачкано, но уже через секунду я старался накормить самого сильного задиру пирожками из грязи. Те драки были совсем не такими, как в кино. В мальчишеских драках нет ничего красивого и изящного. В них есть только руки и ноги, подбитые глаза, разорванная одежда и острый гравий, впивающийся в самые болезненные места. В конце драки даже победитель выглядит так, будто по нему прокатилась лавина. К тому же я не всегда выходил победителем.

В запомнившейся мне драке один свалившийся на землю сыночек богача дернул меня за ноги. Я потерял равновесие, упал, а он прыгнул на меня сверху. Мое тело ударилось о твердую землю, а голова приземлилась на еще более твердый камень. В глазах потемнело. Мальчишка, с которым я дрался, был сыном другого посла - не помню, какой страны; увидев, что я лежу на земле неподвижно, будто мертвый, он побежал за отцом, а все зрители бросились врассыпную.

Появившийся отец того мальчика побелел от ужаса. Если бы я умер, скандала нельзя было бы избежать - и это могло стать началом международных осложнений (в наши дни я мог бы подать на них в суд, но в те годы это было просто невозможно).

Как бы то ни было, я очнулся в полумраке, лежа в своей постели с огромной шишкой на голове и ощущением тошноты. Закрывая глаза, я видел пролетающие в темноте крошечными кометами вспышки света. Болел весь череп - я будто парил в океане боли.

Открылась дверь, и вошел мой отец.

- А Пао, - сказал он. - Это тебе от подружки.

Я с трудом приподнял голову и увидел в его руках пакет - большую и нарядную коробку шоколадных конфет. Мне кажется, они были французскими.

Отец положил их на постель, посидел рядом, а потом отправился готовить обед. Меня скручивало от тошноты, и все же я испытывал голод. Впрочем, я всегда был голоден. Коробка шоколада - целая коробка! - не протянула и часа. Я скрючился в кровати, прилагая все усилия, чтобы меня не вырвало, - в конце концов, это были французские конфеты, и я не хотел, чтобы они пропали впустую. Ушиб головы стал для меня самым счастливым событием за долгое время.

Мне потребовалось не так уж много времени. Вернулся отец, от которого пахло луком-шалотом и кунжутовым маслом. Он увидел рассыпанные вокруг кровати скомканные обертки, вдохнул сладкий аромат шоколада - и взорвался.

- Ты слопал всю коробку? - воскликнул он.

- Э-э-э... - выдавил я, чувствуя, как шоколад застревает в горле.

Без лишних слов он выдернул меня из кровати и отвесил мне звонкого шлепка: раз я был в состоянии съесть четыре дюжины конфет из молочного шоколада - некоторые были с начинкой из вишневого ликера, - то мог перенести и свое привычное лекарство.

Если не случалось одно, то непременно происходило что-то другое. Я никогда не выполнял домашние задания. Я рвал добротную школьную одежду в драках или во время восхождений по своему "пути напрямик". Я сбрасывал учебники и школьную сумку с обрыва Виктория-Пик, ничуть не задумываясь о том, что родителям просто придется купить мне новые. Пожимая плечами и глупо ухмыляясь, я стойко переносил любые неприятности - нотации, взбучки и ночи в нише для мусора.

Все закончилось тем, что в школе меня оставили на второй год, и, хотя я сам ничему не научился, мои родители кое-что усвоили: они начали понимать, что их сынок вряд ли станет отличником.

Они забрали меня из школы, и я вернулся к прежнему режиму: крутился вокруг мамы и действовал на нервы отцу.

Это стало концом моей академической карьеры.

Помнится, я очень гордился тем, что мне удалось так ловко отвертеться от школы. Наблюдая за богатыми детьми, которых отвозили на машинах навстречу новому адскому деньку, я мысленно хихикал и предвкушал прелести собственного послеобеденного досуга. Приятно было смеяться последним.