Поэтому группа из Донецка, принадлежащая Министерству энергетики Украины, была отдана в мое распоряжение. Они располагали шведской фирменной (фирмы «Ада») техникой, тепловизорами, начали постоянные облеты четвертого блока, фиксируя температуру поверхности. Задача была непростая потому, что датчиками в этих тепловизорах служат полупроводники, и нужно было ухитриться правильно интерпретировать результат, имея в виду, что мощное гамма‑излучение, попадающее на полупроводник, существенно искажало результаты измерения. Поэтому я предложил наряду с вот такими тепловизорными измерениями температуры 4‑го блока, производимыми с воздуха, дополнить эти измерения с земли прямыми термопарными измерениями.
Эту операцию осуществлял Евгений Петрович Рязанцев вместе с вертолетчиками. На длинных фалах опускали термопары. Это тоже была непростая работа — измерить температуру поверхности.
И, наконец, поскольку продолжалось горение графита, то мною было предложено в различных точках разрушенного реактора производить воздухозабор проб и направлять в Киев для определения компонент СО и СО2 и их соотношения, по которым хотя и с не очень большой точностью, но все-таки можно было судить о максимальных температурах, в которых находится разрушенный 4‑й блок. Совокупность всех данных привела нас к тому, что в зоне реактора существуют, но небольшие области высокой температуры, максимум, который нам удалось обнаружить, составлял 2000°C. Ну, а основные поверхности проявляли себя в области температуры, не превышающей 300°C. Поэтому в этом смысле заброс свинца мог быть эффективным. После таких оценок было принято соответствующее решение, и 2400 тонн свинца в различных его формах были введены вертолетными службами с высокой точностью и с большим мастерством.
Количество вводимого свинца возрастало день ото дня. Я был поражен тем темпом, тем масштабом, с которым весь необходимый материал был доставлен для выполнения этой операции.
Но учитывая, что были высокотемпературные области, было решено использовать и карбонат, содержащий породы, в частности, доломит, назначением которого было то же самое. Там, где возможно было стабилизировать температуру, затратив энергию на разложение доломитовых компонентов, оставался MgOA — оксид, довольно хорошо проводящий тепло, и, как свинец, попавший на место, расширяющий зону теплоизлучения, теплопроводя по всем металлическим конструкциям выделяемое тепло. Но оксид магния, конечно, не металл. Теплопроводность его безкорментна и больше, а образующийся оксид в природе нарушал концентрацию кислорода в зоне горения и способствовал прекращению горения. Вся эта группа металлов по этой примерно логике и вводилась в зону разрушенного реактора.
Анатолий Петрович Александров очень советовал нам начать вводить глины, которые являются неплохими сорбентами для выделяющихся радионуклидов. Вводимые глины и большое количество песка просто как фильтрующего слоя способно задержать возможный случай, если начнут все-таки плавиться таблетки с двуокисью урана, начнут выделяться радиоактивные компоненты, чтобы часть из них хотя бы задержать внутри реактора.
Ясно, конечно, что сброс любых предметов с 200‑метровой высоты создавал сложную ситуацию вокруг 4‑го блока, — потому что каждый сброс тяжести весом более 200 кг с высоты 200 метров поднимал вверх облако пыли после удара, и пыль эта несла с собой много радиоактивности, но образуемые частицы, поднимающиеся в это время наверх, агломерировались, укрупнялись и выпадали где‑то в зоне 4‑го блока или, по крайней мере, на площадке станции. И в этом смысле даже само облако играло роль защиты для того, чтобы мелкие аэрозольные частицы не продвигались на более существенные расстояния, чем зона самой станции. Судя по характеру выноса радиоактивности из зоны 4‑го блока как по величине, так и по динамике этого выноса, все эти мероприятия оказались достаточно эффективными, и заметная часть активности была локализована, не распространилась на большие расстояния, за исключением, скажем, какого‑то количества цезия и стронция — наиболее низкоплавкой компоненты топлива.
Так, в общем, эта сумма мероприятий позволила как‑то закупорить четвертый блок, создать фильтрующий слой, не допустить плавления самого топлива в силу возможности проведения… то есть, не проведения, а естественного прохождения достаточно большого количества эндотермических реакций. И все это позволило ограничить заметным образом зону распространения радиоактивности из района 4‑го блока станции на удалённые территории.
Это мероприятия, связанные с локализацией. Эти решения принимались 26-го вечером, а реализовывались по этой схеме с 26-го апреля по 2 мая включительно.
Вот основной период, когда осуществлялся очень интенсивный заброс всех материалов. После 2‑го мая заброс был прекращен, несколько дней была пауза. Затем где‑то после 9‑го мая при облете 4‑го блока было обнаружено пламенеющее пятно то ли графитовой кладки, то ли какой‑то металлической конструкции достаточно высокой температуры. Туда было сброшено ещё 80 тонн свинца. Это был последний массированный сброс материалов в зону 4‑го реактора.
Кроме сброса материалов (который имел назначение стабилизировать температуру внутри 4‑го блока, либо создать необходимый фильтрующий слой в зоне 4‑го реактора), по предложению Бориса Венеаминовича Гидаспова — члена‑корреспондента АН, который прибыл на помощь работающей там группе (это было уже позднее, где‑то после 10 мая) — осуществлялась операция по пылеподавлению. Соответствующие растворы, содержащие пыленеобразующие материалы заливались в пластиковые мешки, забрасывались в зону реактора, где при падении они разрывались, раствор покрывал значительную поверхность разрушенного блока, и полимеризуясь, застывал там тоже. Дополнительно такой фильтрующий слой создавался на материалах, способных к пылению и дальнейшему распространению. Все это были мероприятия, намеченные, повторяю, 26-го апреля вечером. В общем, во всей своей совокупности они длились где‑то до 12-го, может, 15-го мая, причём загрузка основных материалов была закончена, как уже было сказано, 2‑го мая.
Вот это линия локализации аварии. Естественно, эти мероприятия сопровождались постоянными забросами воздуха на фильтры оценкой и количество выносимых из 4‑го блока радиоактивных компонентов, и видна была динамика. Если первоначальная сумма активности — я имею в виду не первое первичное радиоактивное облако, вынесенное в момент взрыва, а вынос радиоактивности уже в стационарных условиях — составляла 1000 кюри в сутки, то скажем, к моменту моего второго отъезда из Чернобыля 12 мая эта величина уже не превышала 100‑н кюри в сутки, и потом она все уменьшалась и уменьшалась.
Было, конечно, много споров по точности, правильности забора проб, по точности и правильности измерений и расчетов, которые делались на основании проведенных измерений. Все это говорило о том, что даже простые дозиметрические измерения высокой культуры во всех точках, в которых бы их ни проводили, не было. Но об этом опыте несколько слов будет сказано чуть позже.
Вот я описал работу до и после локализации последствий аварии. Но более существенным элементом решения Правительственной комиссии 26‑го апреля было решение вопроса о населении.
Сразу после принятия решения о расхолаживании 4‑го блока было принято решение об обсуждении вопроса о городе Припяти. 26‑го вечером радиационная обстановка в нем была еще более или менее благополучная. Измерения излучения показывали от миллирентгена в час до десятков миллирентген в час. Конечно, это была нездоровая обстановка, но она еще позволяла, казалось бы, разные варианты действий.
Регулярно повторялись радиационные измерения. Медицина была ограничена сложившимися порядками, инструкциями: эвакуация могла быть начата, если бы для гражданского населения существовала опасность получить 25 биологических рентген на человека в течение какого‑то периода времени пребывания в этой зоне; обязательной эвакуация становилась только в том случае, если бы угроза составляла 75 биологических рентген на человека во время пребывания в поражённой зоне. А в интервале от 25 до 75 рентген право принять решение принадлежало местным органам. Вот в этих условиях и шли дискуссии, но тут я должен сказать, что физики, особенно Виктор Алексеевич Сидоренко, предчувствуя, что динамика будет меняться не в лучшую сторону, настаивали на принятии решения об обязательной эвакуации. И медики здесь, что ли, уступили физикам, и где‑то в 10 или 11 часов вечера 26‑го апреля, прослушав нашу дискуссию, Борис Евдокимович принял решение об обязательной эвакуации.
