- Ваську? - удивилась Алевтина Прокофьевна.
- Ваську... Этот Васька был изо всех Васек Васька!.. Мы раз камень с горы везли на постройку, а у Павла тормоз был плохой, - лопнул на самой круче. Это что называется? Это называется, что и лошадь другая бы пропала к чертям и дроги, потому что ей бечь надо вниз не порожняком, а сорок пудов у ней сзади... А Васька этот - он как уперся задними ногами, так и ни с места!.. Пока-то Павло подбежал, - мы с ним сзади шли, - да камень под колесо встремил!.. Нас тогда, дрогалей, человек восемь было, - так все и ахнули. А также в гору, если с камнем идти приходилось, - Васька этот кнута никогда не видал. Он если остановится, то не больше какой полминуты стоял, а потом сам возьмет и пошел себе! Он не ждал, когда ему нокнут, лошадь была понимающая: нужно везть, он и вез... Он Павлу дом нажил, а также все хозяйство, этот Васька...
И, подойдя к мерину, Савелий похлопал его по загривку, откинул челку вправо и пощупал под салазками.
- Это вы что у него ищете? - спросила женщина.
- Насчет сапу я думал... Между прочим, сапу нет.
- Еще чего - са-ап!
- Сапу нет, а только, конечно, ноги... Гм... Васька, а?.. Что же ты, брат?..
Мерин смотрел на Савелия пытливо. Конечно, он помнил этого старого дрогаля. Привыкший к тому, что его в последнее время часто продавали, он и на Савелия глядел вопросительно: не он ли будет его новый хозяин? Он даже заржал вполголоса, таким шелестящим интимным ржанием, как шепот между друзьями, и в это ржанье вложил так много всего: и вопрос: "Купишь?", и совет, похожий на просьбу: "Покупай, я еще не совсем сдал!" - и жалобу на то, что здесь, на этом пустыре, нечего есть, кроме горькой сухой сурепы, колючего перекати-поля, жестких, как железо, дубовых листьев.
Он и голову старался подымать выше и держался молодцеватее, чем всегда, и косил глазом, наблюдая усатого Савелия, хорошего хозяина, заботливого к лошадям.
И, осмотрев его всего очень внимательно и распутав пальцами всклоченную гриву, сказал Савелий:
- Значит, здесь тебя постигает конец, Васька!.. Конечно, ты уж под годами... Отработал... А что касается резать, хозяйка, тут есть такой человек - Степан, он же и могилы копает людям на кладбище, - он за такие дела берется, а я уж...
Тут Савелий развел куцыми руками и поглядел на Алевтину Прокофьевну совсем уже каким-то другим взглядом без обычной для него смеси простоватости с хитрецою, - степенно и несколько даже хмуро, - и закончил:
- По первах, скажу вам, хозяйка, может у меня даже на него и рука не подняться, как я его, этого Ваську, давно знаю, а Степану, - ему абы пятерку зашибить, да он же и пришлый считается - из Новороссийска... Так он мне говорил, - будто оттуда, - а там я не знаю... Касается же поросят ваших, когда колоть захотите, это я могу в лучшем виде: и заколю, и обсмолю, и расчиню все как следует... И много с вас не возьму, - что дадите. Ну, может, конечно, пока тех поросят вы дождете, меня уж на свете не станет, тогда извиняйте!
И ушел Савелий, простовато улыбнувшись, а Васька долго вопросительно глядел ему вслед.
Однажды Михаил Дмитрич пришел не один, а с небольшим худощавым пожилых лет человеком с тонкой и дряблой шеей, в старых очках, спаянных в одном месте сургучом, в огромной серой кепке, под которой оказалась небольшая голая голова, острая, собранная к затылку. Волосы у него были только на бровях - черные с проседью.
Голос у него оказался резкий, теноровый, когда, остановясь против свирепо лаявшего Уляшки, он кричал:
- Да ведь это же красавец, ей-богу!.. Это - ульмский дог, а?.. Ульмский или английский?.. Нет - какой красавец, а?.. Только уши, уши неправильно обрезаны! Кто их ему резал, тот мерзавец... или полнейший неуч, что в конечном итоге одно и то же!
И он даже присел перед Уляшкой, согнув худые ноги в коленях, что очень удивило собаку. Дог отскочил на шаг и оглянулся на свою хозяйку, которой говорил в это время Михаил Дмитрич:
- Наш новый ветеринарный врач - Яков Петрович... На всякий случай решил я это дело с мерином оформить... А то черт его знает, - может быть, кляча эта имеет какой-нибудь старый билет обозной лошади, а начальник милиции Чепурышкин - он безграмотный, и он дурак, и вдруг захочет он показать, что и очень умен и образован, и привлечет он тебя к уголовной ответственности за злостный убой рабочего скота... в целях срыва, что ли, посевной, например, кампании. От него можно всего дождаться... Так вот... По вопросу нетрудоспособности мерина...
Яков же Петрович, перебивая его, говорил той же Алевтине Прокофьевне с большим оживлением:
- Нет, как хотите, а это у вас английский дог, а не ульмский!.. Есть еще далматские доги, но те - меньше... И морда длиннее... И шерсть полосатая... А это английский... Но красавец, шельмец, красавец! И он ведь еще молодой! Сколько ему?.. Год с небольшим?.. Он будет гораздо больше, только кормить, кормить вволю надо, - кормить, как и нас грешных!.. Если бы меня вволю кормили, я бы тоже весил гораздо больше, уве-ряю вас, не был бы я такой легковесный!..
И одной рукой теребя за ушами Уляшку, он другою так крепко держал руку Алевтины Прокофьевны, что та сказала, смешавшись:
- Сейчас будем обедать. Садитесь, пожалуйста!
За обедом Яков Петрович был очень оживлен и говорлив. Он вспоминал отца своего, протопопа на Полтавщине, дерптский институт, где учился, князя Урусова, у которого в имении на конюшне провел он по случаю эпидемии мыта, как бывший в то время земский ветеринар, целый день...
- А он меня даже на кухне где-нибудь у себя или в людской хотя бы обедом не угостил! Шарабан вечером подали и - пожалуйте, Яков Петрович, тащитесь назад голодный, как стая волков!.. Вот они какие были, эти князья Урусовы! А то другого помещика, гвардии ротмистра помню. У того тоже день на конюшне провозился. Вечером кончил, - приглашают в дом. Ну, думаю, обедать зовет. Как бы не так! Сам-то он обедал в это время, а меня, врача ветеринарного, дальше крыльца и не пустили! Вынес лакей на крыльцо на подносике бутерброд с колбасой копченой да рюмку водки, а рюмка эта была серебряным рублем накрыта. "Это что же такое?" - спрашиваю. "Это вам-с". "Как это вам-с?" - "Так барином приказано". Повернулся я да пошел... Вон они были какие, гвардии ротмистры, - ветеринарного врача и за человека не считали!.. Ничего-ничего, почтеннейшие! Ветеринарные-то врачи как при вас были, так и теперь остались. А вы-то где?
И погрозил энергичным, запачканным йодом пальцем над своей острой голой головою, но тут же этот палец обернул вдруг в сторону Уляшки, который лежал около стола, и спросил неожиданно:
- Чумка у него была?
- Нет еще, - сказала Алевтина Прокофьевна.
- Когда будет, вы сейчас же ко мне!.. Чуть только первые признаки, ко мне: имею от чумки радикальнейшее средство!
Тут он все тот же указательный палец твердо приставил к своей груди против сердца и наклонил голову немного вбок.
Потом он заговорил о знаменитом некогда жеребце Гальтиморе.
- За двести тысяч был куплен когда-то, еще до войны! Золотом, золотом, а не бумажками! Для государственных заводов... в Америке... как производитель. И я его видел!.. Я его не видал тогда, когда, понимаете, он был в силе и славе... Я его тогда видел, когда он шел под дождем, по грязной дороге, - это под Харьковом, кажется, было, - вместе с другими, такими же, как он теперь, а раньше когда-то, разумеется, тоже все дербистами, призерами... И вот в табуне кляч отъявленных тащится, - вы себе представьте! - из кляч кляча, и даже уши висят! Ребра, как обручи на бочке, кострец весь напоказ, навыкат... Шерсть как все равно молью травлена... "Что это за сокровище?" - спрашиваю. "Это, отвечают, действительно, сокровище было, а теперь, конечно, гражданская война идет, кормить нечем... Называется он Гальтимор!" Так я и ахнул и до земли руками!.. Вот оно sic transit gloria mundi!* И, конечно, вскорости где-то подох он... Да и не мог жить в таком состоянии, - конечно, должен был подохнуть вот-вот... И что же от него, Гальтимора, осталось? Шкура... как и от всякой другой клячи... больше ничего, - шкура, за которую сейчас в кооперативе семь рублей бумажками дают!
______________
* Так проходит земная слава (лат.).
- А когда мы подохнем, за наши шкуры и семи рублей никто не даст, скромно вставил Михаил Дмитрич. - А как же все-таки по вопросу мерина? Будете вы его смотреть или так просто бумажонку напишете?
- Хотя я нисколько не сомневаюсь, что он никуда не годится, раз его у извозчика никто на работу не купил, однако для проформы мы его посмотрим, важно ответил Яков Петрович, но в это время влетела с надворья Пышка (обедали на веранде) и, привлеченная ярко блестевшими очками гостя, села ему на плечо.
- Эт-то что за экземпляр? - удивленно привскочил Яков Петрович.
- Это - Пышка, - улыбнулась Алевтина Прокофьевна. - Она ручная.
Ветеринар взял ее в руки. Галка смотрела ему в глаза с живейшим любопытством, потом оглянулась и стала проворно клевать из его тарелки.
- Очаровательно!.. Нет, это, как хотите, - это очаровательно! восхищался Яков Петрович, несколько рассолодевший от выпитого вина.
