Все вышеизложенное отнюдь не свидетельствует о том, что в СССР ничего не делалось для подготовки к отражению агрессии. Строились оборонительные рубежи на новой границе, к ней подтягивались соединения из внутренних округов. Неоднократно отдавались приказы по усилению бдительности войск, но при этом каждый раз подчеркивалось, что они не должны поддаваться на провокации. 19 июня все западные флоты СССР перешли на готовность № 2. Последней каплей стало сообщение, поступившее из штаба 5-й армии, находившейся в Западной Украине. По информации, полученной от немецкого солдата-перебежчика, нападение Германии на СССР должно было начаться в ночь на 22 июня. После многократной проверки сообщения и долгих раздумий около 17 часов 21 июня Сталин созвал совещание высшего военного руководства, на котором, наконец, было принято решение о приведении всех войск в полную боевую готовность и разрешении открывать огонь по врагу, правда, при этом вновь подчеркивалось, что на провокации поддаваться не следует. Около 11 часов вечера эта информация была доведена и до командования военно-морского флота. Немедленно в адрес всех западных флотов были отправлены шифрованные телеграммы о переходе в боевую готовность № 1. Не дожидаясь их прохождения, нарком Н. Г. Кузнецов поочередно обзвонил все три флота и продублировал указание устно. Черноморский флот стал последним в этом списке, и нарком дозвонился до него незадолго до часа ночи 22-го.
— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность? — спросил Н. Г. Кузнецов начальника штаба ЧФ контр-адмирала И. Д. Елисеева.
— Нет.
— Действуйте без промедления! Доложите командующему.
Телеграмма прибыла в 01.03, и с ней в руках начальник штаба прибыл на командный пункт, где в ту ночь дежурил капитан 2-го ранга Н. Т. Рыбалко. В 01.15 готовность № 1 была объявлена по флоту.
Комплекс мероприятий, предусмотренных этим сигналом, включал вызов всего личного состав на корабли и в части, а это с учетом увольнений требовало времени. Первоначально осуществляли скрытый сбор — через посыльных. За командующим флотом послали машину на дачу. Затем И. Д. Елисееву показалось этого недостаточно, и в 01.55 был объявлен «большой сбор» — по всей главной базе флота. Загудели сирены кораблей и судоремонтного завода, зазвучали сигнальные выстрелы береговых батарей. Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб и с недоумением спрашивали:
— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учений. Дали бы людям немного отдохнуть.
— Надо затемниться немедленно, — отвечали из штаба.
Последовало распоряжение выключить рубильники городской электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, и к нему пришлось посылать мотоциклиста, который на полной скорости гнал через темный город.
В 02.30 первый секретарь Севастопольского горкома партии Б. А. Борисов (в советское время так называлась должность мэра города [неверно, должности мэра соответствовал Председатель Горсовета — Прим. lenok555]), получив информацию от командующего флотом об ожидающемся нападении, собрал бюро горкома на заседание. Было решено привести в готовность МПВО (местное ПВО — военизированное формирование местного населения, занимавшееся наблюдением за воздушной обстановкой, тушением зажигательных бомб, оказанием помощи раненым и т. д.), вызвать на предприятия всех руководителей и коммунистов, обеспечить в городе порядок. Обо всем этом было доложено в Симферополь секретарю областного комитета партии B. C. Булатову.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота. К 03.00 доложили о переходе в полную готовность 61-й зенитный полк, четыре дивизиона береговой обороны и одна из истребительных эскадрилий на аэродроме Бельбек (весь 32-й иап доложил о переходе в готовность только в 03.13). Готовность большинства кораблей запаздывала. На командный пункт прибыл адмирал Октябрьский, который, как и многие в ту ночь, еще до конца не поверил в необходимость всех этих мероприятий.
События же не заставили себя долго ждать. В 03.07 Константиновский пост СНиС (СНиС — служба наблюдения и связи; в отличие от службы ВНОС осуществляла контроль над прибрежными водами) ГБ донес оперативному дежурному штаба ЧФ, что он слышит шум моторов самолетов в воздухе. Почти сразу вслед за этим на командный пункт позвонил начальник ПВО флота полковник Жилин.
— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? — спросил он.
Сам принять такое решение дежурный не имел права. Он продублировал вопрос начальнику штаба.
— Доложите командующему, — ответил И. Д. Елисеев.
Н. Т. Рыбалко доложил Октябрьскому. В голове последнего в этот момент, должно быть, пролетела тысяча противоречивых мыслей. А если это провокация и он поддастся на нее? А если это война и он не примет необходимых мер? И в том, и в другом случае командующий не сохранил бы не только свой пост, но и голову! Риск был слишком велик.
— Есть ли наши самолеты в воздухе? — немного подумав, спросил командующий флотом.
— Наших самолетов нет, — ответил дежурный.
— Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.
— Товарищ командующий, как быть с открытием огня?
— Действуйте по инструкции, — отрезал Октябрьский и положил трубку. Но инструкций за последние месяцы было столько, что ими можно было оклеить стены штаба, причем многие из них противоречили друг другу. Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного, и он вновь обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И. Д. Елисееву:
— Что ответить полковнику Жилину?
— Передайте приказание открыть огонь, — решительно сказал И. Д. Елисеев.
— Открыть огонь! — скомандовал Н. Т. Рыбалко начальнику ПВО.
Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.
— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий, — ответил он, вместо того чтобы произнести короткое «Есть!».
— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричал, начиная нервничать, Рыбалко.
Тем временем Не-111 группы II/KG 4 подходили к Севастополю на небольшой высоте. Точное число самолетов, вылетевших к городу в ту ночь, неизвестно, по данным ПВО, от пяти до девяти, но нужно учесть, что часть бомбардировщиков из-за затемнения цели вообще не нашла. Представляется, что в этом вылете было задействовано никак не меньше эскадрильи, а может, и вся группа. Ее задачей было не бомбардировка кораблей, что казалось командованию ЧФ наиболее вероятным, а минирование выхода из Северной бухты. Причем в качестве боевой нагрузки использовались не беспарашютные мины ВМ-1000, а парашютные LMB. Парашюты демаскировали минную постановку, но на это и делалась ставка — русские испугаются, что гавань заминирована, и не станут пытаться выводить свои корабли в море. Как мы увидим впоследствии, отчасти этот план удался, но в ту ночь у пилотов люфтваффе в небе над Севастополем все прошло далеко не так гладко, как они ожидали. Внезапно вспыхнули прожектора, яркие лучи стали шарить по небу. Заговорили зенитные орудия батарей и кораблей. Должно быть, этот свет осветил затемненную бухту и помог части экипажей сориентироваться в обстановке. Другие, попав в лучи прожекторов, поторопились сбросить свой груз, где придется. В 04.12 оперативный дежурный получил сообщение, что один из самолетов сбит 59-й отдельной железнодорожной зенитной батареей и упал у берега. В 04.13 над Севастополем начал дежурить истребительный барраж (5-я эскадрилья 32-го иап под командованием капитана И. С. Любимова на И-16), но к тому времени налет уже фактически закончился.
На аэродромах перехватчиков события развивались примерно так. Вспоминает заместитель командира 1–й эскадрильи 8-го иап К. Д. Денисов: «В ночь на 22 июня, сменившись с боевого дежурства, разморенный, выжатый как лимон (и это при полном-то бездействии!), добрел до палатки и, едва расстегнув комбинезон, свалился на кровать. Казалось, только закрыл глаза, как грозное «Тревога!» подняло меня с постели. Через считаные минуты оказался на самолетной стоянке. Здесь уже были комэск и комиссар эскадрильи старший политрук В. М. Моралин. Вскоре собрался и весь личный состав.
