Вот так современный Запад, оправдывая свою кровавость и жестокость, с удивительным упорством поддерживает миф о кровавости и жестокости русского народа.
Стереотип «русской кровавости»
В ночь перед Пасхой Великий Князь сам обходит тюрьмы и целует сидящих там обвиняемых. Это же делают царские принцессы со всем двором, и тоже ночью.
Иржи Давид, член иезуитской миссии в Москве в 1684-89 гг.О, эта страшная и кровавая история огромной, загадочной и мрачной страны… Мы и сами почти поверили страшным сказкам о Руси IX–XVII веков.
Спросите у любого мало-мальски сведущего европейца, да и россиянина, какие ассоциаций вызывают у него слова «Русское Средневековье» — и получите в ответ полный джентльменский набор «баек из склепа»: плаха, залитая кровью, дыба в пыточном застенке, вороны над Лобным местом, опричники, похожие на персонажей, современных «ужастиков», и тому подобные прелести. Было все это в нашей истории? Разумеется, было, чего уж тут отрицать. Вопрос — в каких количествах.
Нас так затюкали всякими horror story о нашей жестокости, что даже экскурсоводы на Красной площади, сам слышал, рассказывают: вот, мол, Лобное место служило для пыток и казней. А выражение «орать на всю Ивановскую» восходит к крику публично пытаемых и запарываемых кнутом. А это неправда.
Самому приходилось работать в студенческие годы в БММТ «Спутник» экскурсоводом по Москве для иностранцев. Поверьте, знаю, о чем говорю.
Лобное место нужно было для возглашения указов государей. До перестройки Красной площади в XVI веке указы Великого князя возглашались на Ивановской площади в Кремле. Выходил дьяк в малиновом кафтане, синих штанах, светло-коричневых сапогах, оранжевой шапке, с чернильницей и тубусом с гусиными перьями на боку, с окладистой бородой… и кричал, «орал во всю Ивановскую» указ Государя и Великого князя…
А вы так привыкли считать предков садистами, что поверили?! Ведь верят же, что стекала алая кровь Пугачева со товарищи, четвертованного прямо на белоснежном пьедестале Лобного места на Красной площади. Да и Красной она называется, потому что заливали ее веками кровью невинно убиенных…
Такие вот сказочки.
Из дюжины изуверов, оказывается: один дурак, один помешанный и десять лицемеров.
Кретьен Мальзерб, жертва Великой французской революций, королевский министрА как обстояло дело с кровушкой и пыточной аппаратурой в просвещенных Европах? Неужели как-то иначе? Действительно, иначе, но не так, как думается среднему европейцу и отечественному интеллигенту, а пострашнее будет, чем у нас.
На площадях ВСЕХ европейских городов непременно красовалась виселица. И не всегда пустовала.
Пытки были совершенно обычным, нормальным способом вести следствие еще в Ренессансных XV–XVI веках. Пыточные инструменты заказывали самым обычным ремесленникам, и они добросовестно выполняли заказ, продавая членам муниципалитета готовые изделия.
Бытовые нравы… По законам практически всех стран Европы жена и дети рассматривались как СОБСТВЕННОСТЬ главы семьи. Не случайно же в английском языке само слово women (женщина) есть прямое производное от men (мужчина). А слово «men» означает одновременно и «мужчина», и «человек». Само обращение к замужней женщине предполагает прямо в языке некую принадлежность мужу. Вовсе не «миссис такая-то», как переводим мы, согласно нормам русского языка. А «миссис такого-то».
Кстати, католицизм, точно так же, как и протестантизм, довольно специфически трактовал отношения между мужчиной и женщиной. Это дело рассматривалось как исключительно греховное, но поскольку иного способа деторождения на тот момент изобретено еще не было, то — так уж и быть — европейские церкви готовы были терпеть то, что для продолжения рода время от времени люди все-таки должны впадать в грех.
Однако предусматривалась масса ограничений, которые не только с точки зрения японца, китайца, не говоря уж об индийце — про Камасутру и храмы любви в Индии здесь говорить не будем, — но даже с точки зрения мусульманина и православного того времени выглядели, конечно, перебором. Например, по церковным нормам зачинать детей и вообще заниматься любовью супруги могли только ночью. Днем это двойной грех, и если зачать ребенка днем, то непременно родится какая-то монстра.
Очень сурово регламентировались дни, когда нельзя предаваться плотским утехам. Естественно, речь шла о всем периоде беременности, а в этом состоянии молодая женщина того времени находилась большую часть времени. Все посты. Также после родов обязательно требовалось покаяние: родив ребенка, женщина в течение нескольких недель — до трех месяцев — должна была ежедневно молиться, дополнительно поститься и каяться в совершенном грехе.
В результате, по подсчетам некоторых медиевистов, общий срок воздержания француженки или немки в Средневековье составлял около 300 дней в году.
Правда, в такой строгости в области сексуальных отношений имелись и свои плюсы. В отличие от свободных нравов Древней Греции и Рима и неоднозначном, скажем так, отношении к гомосексуальной практике на Востоке, Европа причисляла гомосексуализм к страшным грехам. Предполагалось, что это удел еретика, сарацина, еврея и еще почему-то прокаженного. Только они могли пасть до отношений между мужчинами. Ну а если вы не входите в одну из этих четырех категорий, а вас заметили в гомосексуальных отношениях, то значит, в одну из них вы в ближайшее время войдете. Как шутили в СССР, «сегодня носит „Адидас“, а завтра Родину продаст». Все это, впрочем, никак не мешало развратным практикам в самом сердце католицизма, в Риме. Истории про семейство Борджиа и забавы некоторых пап, я думаю, все читали.
Избиения жен и детей были делом совершенно обычным. В XVI–XVII веках священники стали подымать свой голос против бытовой жестокости, но их мало слушали.
Драки, избиения, поножовщина были настолько обыденным явлением, что это сильно отразилось на обычаях. Взять хотя бы описанную Марком Твеном «чашу любви». Пили из нее по очереди двое. Оба держали чашу за рукояти, один из них снимал салфетку, а другой — крышку. Зачем такие сложности? А затем, что «в старые времена, когда нравы были суровы и грубы, мудрая предосторожность требовала, чтобы у обоих участников пира, пьющих из чаши любви, были заняты обе руки. Иначе могло случиться, что в то время, пока он изъясняется другому в чувствах любви и преданности, тот пырнет его ножом».[11]
Представителей феодального сословия пытались ввести в какие-то рамки… Но и эти рамки были таковы, что отдавали какой-то прямо космической жутью. Многие ли знают, что во время рыцарского турнира победитель имел право убить (!) побежденного? Даже того, кто признал свое поражение и сдался? Даже истекающего кровью, лежащего без сознания раненого?[12] Таких милых романтических деталей вы не найдете ни в одном слащавом голливудском и даже европейском кинофильме про всяких там благородных Айвенго и Роландов.
Сей акт убийства так и назывался — «удар милосердия». Было даже оружие, специально предназначенное для того, чтобы добить беспомощного человека. Оно называется стилет. Стилет — это длинный трехгранный или многогранный стержень на рукояти. У него нет лезвия, он не годится как замена кинжала, даже как ножа. Стилетом можно только заколоть.
В Европе считалось «правильным» и «благородным» вогнать раненому стилет или между пластинами панциря на груди, в сердце, или в глазницу, чтобы пробив глаз, стилет прошел бы прямо в мозг.
Про это просто не говорят. И не знают. Зато сейчас спросите любого европейца, как он представляет рыцарские поединки. Вам обязательно скажут, что это был такой благородный «средневековый вид спорта», и еще добавят что-то про «маленький белый платочек» и победы во имя прекрасных дам.
На фоне этого бытового, повседневного зверства уже не удивляют ни крестовые походы, ни инквизиция, ни обыденная жестокость войн.
И костры с еретиками, и методы обращения язычников в христианство — все считалось целесообразным и правильным.
«Александр Невский» — любимый фильм моего сына, но там есть кадры, которые я всегда ставлю на промотку, — это сцена ритуального сожжения крестоносцами грудных младенцев в Пскове. Большинством летописцев подтверждается, что это было. Я тоже полагаю, что дыма без огня нет. Это вполне в духе крестоносцев того времени, ничего из ряда вон выходящего. Например, спустя сотни лет потомки тех крестоносцев, цивилизованные американцы, платили за скальп с головы воевавшего против них индейца, такую же точно цену, как и… за хвост убитого волка. Дело в том, что волки причиняли большой вред животноводству бледнолицых колонизаторов Америки, волков организованно уничтожали, при этом голова индейца и хвост волка оценивались в одну сумму — несколько десятков центов. Что же мешало прапрадедам сих носителей англосаксонской культуры бросить каких-то младенцев-язычников в костер? В их представлении, что жители Господина Великого Пскова, что краснорожие дьяволы — все одно, это не люди.
