МИР И ЧЕЛОВЕК
Поэт представляет нам владыку людей и богов Зевса сидящим на вершине лесистой Иды, на пике Гаргара, и безмятежно наблюдающим, как воины убивают друг друга на равнине у Трои («Илиада», VIII, 48; XIV, 292–293; XV, 151–152). Будь это нынешний Дикилидаг (650 м) или Каздаг (1767 м), божественный наблюдатель, он же автор разыгрываемой драмы, оставался бы абсолютно невидимым среди сосен и облаков в шестидесяти или семидесяти километрах от поля битвы. Но он, чьи «взгляд и голос объемлют любые дали», видит даже греческие города, откуда прибыли в Троаду спутники Агамемнона и Менелая. А порой, как в начале Песни XIII «Илиады», его взор обращается к северу, к всадникам Фракии и скифам, поразительным созданиям, пьющим молоко кобылиц, и невольно приходит в голову, что небожитель хочет сравнить греков и варваров. Иногда Зевс устраивается в одном из своих дворцов у границ эллинского мира: на Олимпе в Пиерии, между Фессалией и Македонией, или на вершине горы Митрица возле Додоны в Эпире. Так ему удобнее приглядывать за своими — пеласгами, эллинами, ахейцами и данайцами. Присядем и мы вместе с поэтом в священной ограде у благовонного жертвенника, воздвигнутого Зевсу в Троаде, и из этой, близкой к небесам обсерватории поглядим, каков был греческий мир за тысячу двести пятьдесят лет до Рождества Христова.
Географически — это совсем небольшое пространство на юго-востоке Европы, там, где короткое запястье и костлявая рука Южных Балкан обронили в Средиземное море браслет из двух сотен островов И плюс к тому — драгоценное колье, охватившее берега Малой Азии и Южной Италии, — города, колонии, базары, порты, где то появляются, то исчезают греки, неуловимые, как волны и водяная пыль Эгейского моря, навеки просаливающие все, чего коснулись. В общей сложности — 100 тысяч квадратных километров обитаемых земель и чуть менее двух миллионов душ. Такие цифры дает нам анализ «Каталога кораблей» из второй песни «Илиады». Именно из нее мы знаем, что 1186 кораблей с экипажем от пятидесяти до ста двадцати человек переправили в Троаду двадцатую часть жителей континентальной Греции и Архипелага. Свидетельство это вполне надежно: филологи доказали, что оно древнее остального текста эпической поэмы, а данные археологии дают тому подтверждение. Земля Греции предстает совсем иной, чем в наши дни, — в пять раз менее населенной и на добрую треть меньше. Но поскольку города и поселения, оформившиеся в те времена, как правило, располагаются на прежнем месте, нам несложно представить их себе в те времена.
К югу от линии, которой можно соединить остров Корфу и вершину Олимпа, собрались воители двадцати двух разных народов; все они вдали от дома тосковали по родным местам (всего-то пяти-шести основных типов): своим горам, высокогорным пастбищам, прибрежным равнинам, вулканическим или известковым островам, а также по земле, казавшейся тогда настолько обширной, что ее не смели называть островом — по Криту.
Тогдашняя Греция на 80 % состояла из гор — обломков гигантской арки Динарского нагорья, бесконечно запутанных, пересеченных и разнообразных. Глядя на них, понимаешь и оправдываешь политическую раздробленность страны, разделение ее на множество мелких кантонов и усобицы живущих по соседству народов. Однако это лишь видимость: перевалы постоянно будоражат любопытство странников, кочевников и пастухов, которым плевать на естественные границы — изобретение нынешних географов. Через Пинд, Аграфу, Тимфрист, Оэту, Парнас, являющие собой нечто вроде спинного хребта континентальной Греции, шли пастухи, воины и авантюристы всех мастей, вечно пытаясь захватить высокогорные луга на востоке или обосноваться в долинах Эпира, Акарнании и Этолии. Легенда гласит, что после взятия Трои сын Ахилла Неоптолем Рыжий (Пирр), покинув Сперхейскую долину предков, основал царство у молоссов Эпира и погиб в Дельфах при какой-то стычке с местными жителями. На Пелопоннесе вокруг центрального плато Аркадии высятся другие хитросплетения гор, столь же доступные и соблазнительные для человека. Все это — бесконечные зоны взаимопроникновения и неизбежных конфликтов. Что касается гор Крита, протянувшихся с запада на восток, то они, скорее, похожи не на естественный барьер, а на пять замков, окруженных рвами с водой, где по мифологии находится колыбель всех богов, создателей нашей цивилизации и наших законов.
В этом громадном и сложном горном ансамбле взгляд различает несколько типов пейзажа. Олимп (2917 м) возносит на северо-востоке доломитовые склоны чистейшей белизны на сланцевом основании кристаллических пластов, почти везде отвесных. Гигантские сбросы горных пород и пропасти до самого Термейского залива словно вознамерились подтвердить правоту эллинистов, связывающих название Оулимпос с греческим oule — «глубокая впадина, разрез». Густые рощи зеленых дубов, каштанов, сосен — родина угольщиков и дровосеков — поднимаются на высоту 2300 метров, где уступают место изумрудным пастбищам и вершинам, до самой середины лета окутанным туманом. Суровость климата, ужасающие грозы и красота тамошних скал поражали не только поэтов. Для любого грека Олимп — высокая и таинственная гора, излюбленное обиталище богов, и эллин не расстается с этим названием, где бы ни обосновался — в Эвбее, на Пелопоннесе, Крите и Кипре. В языке почти не ощущается разницы между названием горы и словом, обозначающим «небеса».
Горная цепь Магнезии являет оборотную сторону лика этой земли: длинный и неприступный сланцевый гребень, а над ним — пирамида глазкового мрамора Оссы (1978 м) и известковый купол Пелиона (1618 м), изрезанные оврагами со множеством ручьев и источников. Это был мир кентавров, заядлых охотников и великих «посвященных», ибо здесь всегда были непроходимые дебри, а около обитаемых людьми мест произрастали буковые и каштановые рощи. Именно склоны Пелиона дали Ясону и аргонавтам дерево для строительства корабля. Вершина, даже летом покрытая льдом, стала местом, где обретали знания боги медицины Аполлон и Асклепий, а среди прочих героев — Ахилл, царь мирмидонян. Еще во II веке до н. э. молодые аристократы Магнезии, облачась в шкуры, ходили в пещеру, где кентавр Хирон наставлял Ясона и Ахилла. В наши дни тех паломников сменили скауты и солдаты.
Чуть западнее более молодые складки Пинда от Смолика (2632 м) до Парнаса (2457 м) образуют череду сводов вторичных известняков — серых, голубых и белых — и слоистых скал с причудливыми извивами зеленоватых и песчаниковых почв. Здесь берут начало воды Пенея, Сперхея, фокидского Кефиса и почти всех их притоков, после чего по лабиринту каньонов они устремляются на восток. По берегам, на высоту восьмисот метров взбегают грабовые и каштановые рощи, местами дремучие. Выше — обычные, каменные и греческие дубы, простые и серебристые ели, окруженные буком и остролистом, уступают место многочисленным лужайкам во впадинах и россыпям камней, оставленных древними ледниками.
А далее — массив Гионы (2510 м) с шапками снега на вершинах. Снег — непреодолимый барьер для древних людей — остается на вершинах всей цепи Пинда до середины июня. Потом там начинают бушевать грозы, низвергая лавины воды. Здесь сталкиваются ветры двух морей — Адриатического и Эгейского. Редкие пастухи, промерзая насквозь даже в широких меховых плащах, добираются до высокогорных пастбищ с крохотными стадами коз и овец, которых пригоняют сюда с побережья. Раз в году менады, или кормилицы бога Диониса, покидают деревни и устраивают пляски на этих вершинах. В небе важно описывают круги крачуны с коричневой спинкой и белым брюшком и пролетают стаи пепельно-серых ворон. Дельфы, «пуп» микенской Греции, расположенный к югу от Парнаса, воспроизводят в миниатюре хаотические нагромождения и бесчисленные овраги Пинда, его высокие рыжие или огненно-красные скалы, гейзеры, туманы и лесистые ущелья. Их каменное ложе напоминает чудовищного питона. Кто это сказал: «Увидеть Неаполь — и умереть. Увидеть Дельфы — и родиться»? Не со склонов ли Пинда, из царства деревьев и скал, явились греки?
У гор Аркадии — иные очертания, иные обитатели. Сверху видны оголенные серые скалы, щетинящиеся острыми обломками, — сплошной карст. Невольно говоришь себе, что люди или изначально не могли здесь жить, или погубили эту землю. На самом деле на этом известняке, нагроможденном морями от Триасийского до Критского и получившем имя от города Триподлиса, никогда не было слоя гумуса, а потому он всегда был бесплодным. Труды Филиппсона и обычный здравый смысл подтверждают это в полной мере.
Сморщенные, искореженные землетрясениями, источенные снегом и дождями, крепкие на вид скалы крошатся, как сахар. Ломаются, истаивают, образуют проточины, галереи, пещеры, рассыпаются и исчезают, лишь кое-где оставляя тонкие полоски красной глины, разделяющие известняковые ложа. Поскольку вода постоянно стремится проникнуть в глубину, с каждым годом она все больше размывает ущелья или катавотры и выбирается на поверхность лишь наткнувшись на сланец или другую прочную горную породу, после чего уже спешит к морю. Благодаря ей в здешних краях всегда могли жить люди, мелкий скот и хищники. Из растительности тут встречаются лишь чертополох, астрагал, чабрец и карликовые колючие дубки. Там, где есть хоть сколько-нибудь глины и из скалы пробивается ручеек, прорастают жесткие травы, которые чахнут уже к концу весны. Пастухи пригоняют сюда стада, а вместе с ними приходят и божества, дабы гулять по влажным пещерам Эриманфа и Киллены на севере, Ликея — на западе, Истма, Тайгета и Парнона — на юге, Коринфских и Арголидских гор — на востоке. Это нимфа Майя и ее божественный сын Гермес, пастуший бог Пан, владычица морей Каллисто, впоследствии слившаяся с Артемидой, и повелитель хищников, в одной из своих ипостасей, Аполлон. Здешние бесплодные горы — в большей степени убежище и место борьбы за выживание, чем где бы то ни было. Не столько рай аркадских пастухов, сколько край охотников, героев и отщепенцев.
