Поговорка «Родится на смерть, а умирает на жизнь» синтезирует воззрения о кругообороте перевоплощений. Она вызывает ассоциации с Платоном: «Существует одно древнее предание… будто души, прибыв туда отсюда, затем снова возвращаются сюда и рождаются от смерти к жизни»{35}. Мировоззрение древних славян раскрывается в летописи: «Из навей дети нас емлют». Сколь прочно представление это удерживалось в сознании, говорит пословица: «И из навей встают»{36}.
С принятием христианства варварские ритуальные действа, утратившие обоснование в мировоззрении, трансформируются в знаковые и символические формы, сохраняя при этом основную функциональную направленность — почитание предков, стремление, заручившись их покровительством и помощью, поддерживать установленный ими миропорядок.
Для понимания воззрений на мироустройство важны не столько представления о метемпсихозе, сколько о взаимосвязи земного и потустороннего миров, предков и потомков, восприятие «того света» как некой аналогии мира земного, допускавшей возвращение на землю в ином облике, представления о путях в «вечный мир». Мысль о том, что со смертью существование не кончается, а приобретает иные, неизвестные смертным формы, отразилась в причитаниях. Представление о неведомой стране, в которую ведет долгий, далекий и трудный путь — характерный мотив сюжета о загробных странствиях. Отражения его содержатся в разных жанрах фольклора, в различных интерпретациях. В ясной и безыскусной форме выражен он в духовных стихах:
…На путь бо иду долгий…
И во страну иду чужую,
Иде же не вем, что срящет мя…{37}
У славян, как и у многих других народов, нет отчетливого и единообразного представления о месте расположения потустороннего мира и о путях в мир предков. Располагается он или под землей, или над небосводом, за горизонтом, за необъятными водными просторами, неприступной высоты горами. Путь туда идет сквозь воздушное пространство, непроходимый (зачарованный) лес, через пещеры, пропасти, овраги, глубокие расщелины в земле, через непроходимые болота, через моря, озера, реки, как бурные, быстротекущие, так и стоячие и даже огненные. Характерно, что при достижении «иного мира» преодолеваются эти препятствия, все или частично, в различных вариациях, независимо от расположения его над небесами, под землей или под водой.
Наряду с представлениями о подземном царстве предков у славян, южных в особенности, в воззрениях на «иной мир» существенное место занимает космическая идея. Наиболее отчетливо отображена она в архаических жанрах фольклора — причитаниях, эпических песнях, волшебных сказках. Яркое отображение мотив космического «того света» получил в рельефах средневековых архаических надгробий уединенных горных местностей Югославии. Космическая символика встречается также на старинных памятниках Словакии и некоторых других местностей.
С «тем светом» в причитаниях связаны устойчивые формулы:
Улетела моя белая лебедушка
На иное на безвестное живленьице!..
За горушки она за высокие,
За облачка она за ходячии,
К красну солнышку девица во беседушку,
К светлу месяцу она в приберегушку!..{38}
Мотивы метемпсихоза, возвращения на Землю в ином облике, отчетливо проявляются в причитаниях:
…Чистым полюшком лети да черным вороном,
Ко селу лети ведь ты да ясным соколом,
Ко крылечушку скачи да серым заюшком,
По крылечку беги да горностаюшком;
Не убоюсь того белая лебедушка,
Выду, стричу на крылечике пареном,
С тобой сдию я тут доброе здоровьице,
По новым сеням пройди да добрым молодцем…{39}
Птица — типологический символ воплощения духа умерших, характерный не только для индоевропейских народов. Показательное свидетельство тому — именование Млечного Пути «птичьей дорогой» наряду с названием «тропа душ» у различных народов Европы и Азии.
Идея потустороннего покровительства, оказания действенной, своевременной помощи главой семьи, рода, проявляется в причитаниях особенно явственно:
…Что летай-кось ты ко мне по утрам ранеёшенько,
Да по утрам ранёшенько, по вечерам познёшенько,
Я буду встречать тебя, горькая сиротинушка…
Летай ко мне, сиротинушке, во чисто полюшко,
Распоряжайся ты там в тяжелой работушке,
И не забывай своих милых детушек…
Постарайся об нас, горьких сиротинушек…
Представления о перевоплощении умерших в птиц, растения и деревья проявляются также в сказках и балладах: превращения в явор, тополь, цветок и т. п. В сказке «Голубь» косточки убитого юноши «переменились в голубя». «Сказки-баллады, как один из самых архаических типов устного творчества, сочетая стихотворную и прозаическую форму художественного выражения, чаще всего развивают мотив метаморфозы, превращения человека в дерево или животное»{40}.
Проявления мотивов метемпсихоза выразительны в наделении человеческими качествами. Явствует это в сопоставлении частей дерева с частями тела убитого, в каплях крови, текущих по дереву и т. п.
Ішов синок молоденький тополю рубати,
а из той тополлиці ала кровця лляті…
а як рубав у другой раз, вона одпросилась:
«Ой, не рубай, не обрубуй тоту галузочку,
бо не знаэш, шо рубаєш мою головочку…
Ой, не рубай, не обрубуй тотті білі сучки,
бо не знаэш, шо рубаэш моі білі ручки…»
В мотивах извечного кругооборота жизни и смерти, нескончаемой цепи перевоплощений, пребывания душ предков в Священном Космосе и возвращения их на Землю в самых различных обликах, совершеннейший из которых — в свой род новорожденным, существенная роль принадлежит мировому древу. Из обширного круга связанных с ним представлений следует выделить мотивы, раскрывающие сущность его как посредника во взаимосвязях земного и Космического миров. Мировое древо находится в священном месте — в центре Космоса. Оно — опора, поддерживающая мир в устойчивом равновесии. Оно — неточно по отношению к священной влаге, дающей бессмертие. В мифологии есть мотив о мировом древе как источнике детей: в цветах и плодах его растут души людей, и, попадая в утробу матери, родятся ими.
В скандинавской мифологии космический ясень корнями и кроной объемлет весь мир. На нем держатся небо, облака и звезды. У него три корня, один простерся в небо, второй — в средний мир, третий — в преисподнюю. Возле — великолепный храм, из которого выходят норны — богини, ведающие судьбой. Там же собираются на совет Боги, вершить дела мира. У основания живет космический змей.
«Священное дерево славянского язычества — это не только уменьшенная копия мироздания, но и его стержень, опора, без которой мир рухнет. Деление мирового дерева на три четверти соответствует троичности мифологической вселенной… Под ним начиналась миссия мифических прародителей человечества»{41}.
По древнеиндоевропейским представлениям, это «вечное дерево… называется бессмертным, в нем покоятся все миры»{42}. Мировое древо поддерживает небесный свод. Корни его — в подземном мире, ствол — между землей и небом, ветви уходят в Космический мир. Мировое (космическое) древо — это древо жизни, познания, бессмертия, а также место пребывания Богов и душ умерших.
«Мировое дерево и его локальные варианты („древо жизни“, „небесное дерево“, „дерево предела“, „шаманское дерево“ и т. п.)…образ некой универсальной концепции, которая в течение длительного времени определяла модель мира человеческих коллективов Старого и Нового Света… Она оставила по себе следы в религиозных и космологических представлениях, отраженных в текстах разного рода, в изобразительном искусстве, архитектуре, планировке поселений, в хореографии, ритуале, играх, социальных структурах, в словесных поэтических образах и языке, возможно, в ряде особенностей психики»{43}.
Мотив перевоплощения душ, возвращения их на землю связан с мировым древом. Существенные данные для рассмотрения их содержит древнеиранская Авеста — памятник по сравнению с Ведами в целом более поздний, однако содержащий древнейшие элементы общеиндоевропейской культуры, отраженные в Ведах слабее или вовсе утраченные. «Концепция о круговороте жизни, (…) свойственная Ведам, где души умерших представлялись уходящими в воду и растения, нашла отражение в Авесте. Отзвуком таких представлений …можно считать… в Видевдате предписание, согласно которому труп должен быть омыт дождевыми водами. Этим начинается описание круговорота воды, завершающееся рассказом о падении всех семян с древа жизни на землю»{44}.
