Чтобы реконструировать глобальную историю XIX в., важно постоянно ставить под сомнение сегодняшние самоочевидности, не исключая самых привычных понятий. Возьмем, к примеру, категорию «Запад». Как христианское «сообщество ценностей», противопоставлявшееся мусульманскому Востоку, эта категория появилась не ранее 1890-х годов. Известно, что оппозиция Запад-Восток восходит к античным космологиям и пространственному мышлению. Однако категория «Запад» возникла в результате расширения трансатлантической модели цивилизации. Когда сегодня говорят о Западе, то предполагают культурное и мирополитическое равенство европейцев и североамериканцев. Но эта симметрия вовсе не казалась очевидной европейцам рубежа XIX–XX вв. С самого начала идея «Запада» была еще менее связана с территорией, чем идея «Востока». Должны ли были переселенческие колонии на других континентах (Канада, Австралия, Новая Зеландия) принадлежать к Западу? Как можно отказать в этом статусе латиноамериканским странам с высокой долей населения, происходящего из Европы (например, Аргентине или Уругваю)?
В «долгом XIX веке» о «цивилизованном мире» говорили гораздо чаще, чем о «Западе». Это было в высшей мере гибкое и практически не привязанное к месту самоописание. Его убедительность зависела от того, могли ли те, кто считал себя «цивилизованными», внушить это другим. Вместе с тем, начиная с середины XIX в., элиты всего мира старались удовлетворить притязания цивилизованной Европы. В Японии признание страны частью «цивилизованного мира» даже стало целью национальной политики. Европеизация и модернизация означали, таким образом, не только выборочное восприятие элементов европейской и североамериканской культур, но и гораздо более серьезные претензии.
«Цивилизованный мир» по сути не поддавался пространственному изображению и нанесению на карты. «Цивилизованный мир» и его приблизительный синоним — «Запад» — были не столько категориями пространства, сколько ориентирами в международной иерархии.
Концепция особой культурной миссии Запада, которая восходит как к христианству с его универсализмом и призывом к обращению всех народов в истинную веру, так и к Французской революции с ее интенцией распространять среди всех народов идеалы свободы, замешивается в XIX в. на теории расы и, соответственно, расового превосходства. Миссия цивилизованных наций состоит в том, чтобы нести отсталым расам и народам лучшие достижения и своего прошлого, и своего настоящего (успехи науки и техники, законность, идеалы просвещения, демократические институты).
Колониальная экспансия и связанный с ней опыт познания остального мира приобрели в XIX — начале XX в. столь масштабный характер, что впервые в своей истории имперские нации увидели себя в зеркале других народов и цивилизаций. Это не могло не сказаться на процессе их самоидентификации и на обосновании идеи цивилизованности, культурности и превосходства. Открытие «новых» миров и «неизвестных» народов позволило жителям метрополий социализировать новое восприятие тех, кто жил за пределами Старого Света. Устанавливая иерархию колонизованных «рас» и, как следствие, ценность их человеческого капитала, теоретический и бытовой расизм способствовал осознанию европейскими народами своей принадлежности к единой нации и формированию их культурной идентичности.
Безусловно, анализ феномена колониализма не может считаться полным, пока не учтен расовый аспект. Расовую проблему нельзя считать исключительно западной, но и не стоит забывать, что именно европейцы сделали расовый вопрос инструментом политики. Если стержнем расовой концепции, предложенной англичанами, была убежденность в британском превосходстве, то тактикой и политикой расовой доктрины французских колонизаторов стала так называемая гуманистическая цель, помощь отстающим в развитии расам, просвещение темного мира, его приобщение к цивилизации. От В. Гюго до Э. Псишари, от Д.С. Милля до Р. Киплинга развивается идея гуманистической колонизации, основанной на превосходстве европейских наций. В. Гюго по поводу завоевания Алжира написал: «Именно цивилизация идет на варварство. Именно просвещенный народ собирается найти людей в ночи. Мы — греки мира, нам предназначено освещать мир». Поработить, чтобы цивилизовать — такова ключевая идея расовой войны.
В начале XIX в. термин «раса» не относился еще к группам и этносам, жившим за пределами Европы, но только к тем, кто стоял у истоков ее истории (франки, германцы, норманны). Раса отсылала к признакам культуры, различающим цивилизации. В середине XIX в. возникает школа историографии, которая переписывает историю Европы начиная как раз с подобных культурных отличий. О. Тьерри закладывает начало этой школы книгой «История завоевания Англии норманнами». Историю эту он видит как сражение между двумя расами — норманнами и англосаксами. Такая концепция истории привлекает многих европейских интеллектуалов. Термин «раса», который в равной степени применяется к франкам и галлам, к германцам и саксам, позволяет теоретикам, рассматривающим историю как расовую конкуренцию, выработать историко-политическую теорию, которая претендует на истинность и неоспоримость и в основу которой заложен тезис о соотношении сил рас. Из подобного понятия «расы», как очевидное, вытекает идея иерархии рас. Высшая раса — та, что покоряет и навязывает свою культуру другим, оказавшимся на обочине развития и прогресса. Европейская раса, несмотря на ее разнородность, цельна, когда речь идет о сравнении с расами, живущими в Африке, в Азии или в Южной Америке. Колонизация и расовый дискурс формируют единство Севера против Юга.
Столетия рабства породили целый набор терминов, клише и идеологически окрашенных риторических конструкций, чтобы оправдать похищение и депортацию миллионов африканцев. Этот дискурс закрепился, усложнился, а потом стал составной частью колониальной идеи. Научной основой новых расовых теорий становится физическая антропология. Понятие «раса» становится одним из ключевых в западной идеологии модерности и империализма. Оно позволяло легитимизировать новые социальные стратификации внутри колониальных обществ и отстранять от управления население имперской периферии. Расоизация социальных представлений происходила начиная с XIX в. почти повсеместно в империях и национальных государствах, даже там, где не было «цветного» населения. Ссылки на расовую иерархию стали средствами выражения нового национализма; они структурировали опыт социальных групп, проходящих через кризис индустриализации, урбанизации, в процессе разрушения традиционных обществ.
Исследуя причины колониальной экспансии европейских держав в Новое время, историки справедливо обратили внимание на то, что имперские проекты не всегда были экономически обусловлены, а вызывались именно националистическими, политическими интересами. Речь идет об определяющих ценностях и, в особенности, о процессе появления самоидентификации и осознания национального пространства.
Империя участвует в построении национального самосознания, колониальная экспансия становится инструментом национальной политики. Колониальный опыт и расцвет колониальной культуры повлек за собой усиление коллективного чувства принадлежности жителей метрополии к одной нации. Подчеркнем важность данного фактора, так как создание европейских «воображаемых сообществ», по Б. Андерсону, происходит на основе четких представлений о пространстве и коллективных ценностях, поделенных на большое «Мы» и «Они». К этим ценностям жителей метрополии добавятся ценности, присущие колониальным народам. В первом случае подразумеваются «позитивные» ценности европейских наций (прогресс, разум, политическое управление, гражданский мир), во втором случае — явления со знаком минус, якобы свойственные неевропейским народам и обществам (застой, упадок, мракобесие, насилие).
Таким образом, становление империй привело к укреплению национального за счет колониального и к их активному сближению. Но у этого союза есть свое ограничение: нужно сохранять четкое различие между колонизированными народами и жителями метрополии. И почти нет сомнения в том, что подобная цезура, постоянно поддерживаемая на протяжении всего колониального периода, является организующей. Колониальная идея — не просто пропагандистское высказывание, своеобразный государственный канон, отношение к власти, а культура, которая крепко укоренилась в европейских обществах и проникла во все их уровни. Будучи одновременно вездесущей и неуловимой, эта полиморфная по своей сути культура формировала менталитет и коллективное сознание жителей метрополий и имперских центров.
Колонизация, ключевой феномен коммуникативных практик европейских и неевропейских обществ, стала важнейшим инструментом глобализации XIX в. Колонизация всегда состоит из двух компонентов: культурного и политического. Когда речь идет о процессе колонизации, подразумевается, что культурная гегемония и политическое доминирование работают вместе, в некоем союзе, соотношении или противостоянии. Новации или элементы современности попадают в жизненный мир традиционного общества и принуждают его к ассимиляции (Ю. Хабермас). Согласно классическим определениям, колонизация (и колониализм как ее идеологическая система) означает процесс доминирования, в котором переселенцы мигрируют из колонизирующей группы на территорию периферии. Империализм — более широкая форма доминирования, которая не нуждается в подобном переселении (Д. Гобсон). Теоретические определения колонизации не уточняют, должна ли миграция населения происходить внутри имперских или национальных границ или выходить за их пределы и обязательно ли само существование этих пределов. В интуитивном понимании и в практическом смысле колонизация означает процесс культурной экспансии, гегемонии, ассимиляции в пределах имперских границ, реальных или воображаемых. Колонизация есть осуществление власти, структурированное различиями: географическими, лингвистическими, культурными и т. д.
