Одно из явных преимуществ такого постмодернистского подхода заключается в том, что с точки зрения рынка тут нет места неудаче. Как заметил один аналитик, говоря об особенно удачном для доходов энергетической компании Halliburton квартале, «Ирак превзошел наши ожидания»[32]. Это было сказано в октябре 2006 года, в самый ужасный месяц войны, когда зарегистрированные потери среди гражданского населения Ирака составили 3709 человек[33]. И тем не менее акционеры должны были высоко оценить эту войну, которая принесла одной-единственной компании доход в 20 миллиардов долларов[34].
Таким образом, торговля оружием, армия, доходная реконструкция и индустрия национальной безопасности, появившиеся в результате применения шоковой терапии администрацией Буша после 11 сентября, – это вполне сформировавшаяся новая экономика. Она была построена в эпоху Буша, но теперь существует совершенно независимо от администрации любой политической ориентации и будет сохранять свою прочную позицию до тех пор, пока стоящая за ней доминирующая корпоративная идеология не будет идентифицирована, изолирована и поставлена под сомнение. Этим комплексом руководят американские фирмы, но он носит глобальный характер: британские компании делятся своим опытом применения вездесущих камер наблюдения, израильтяне являются специалистами по строительству высокотехнологичных стен и ограждений, канадские деревообрабатывающие фирмы поставляют сборные дома, которые в несколько раз дороже домов местного производства, и так далее. «Не думаю, что раньше кто-либо видел в ликвидации последствий катастроф настоящий рынок жилищного строительства, – сказал Кен Бейкер, руководитель корпорации лесоторговцев Канады. – В долгосрочной перспективе это стратегия, которую надо совершенствовать»[35].
По масштабам капитализм катастроф можно поставить в один ряд с зарождающимися рынками и скачком развития информационных технологий в 1990-х. Фактически инсайдеры говорят, что дела тут идут даже лучше, чем в эпоху доткомов, и «мыльный пузырь безопасности» продолжает раздуваться, хотя прочие уже полопались. Учитывая растущие доходы индустрии безопасности (которая только в США в 2006 году должна была принести 60 миллиардов долларов прибыли), а также сверхприбыли нефтяной промышленности (которые растут при каждом очередном кризисе), можно сказать, что экономика периода катастроф спасла мировой рынок от глубокого спада, который ему грозил накануне 11 сентября[36].
Попытка воссоздать историю идеологического крестового похода, высшей точкой которого стала радикальная приватизация войны и катастроф, наталкивается на одну проблему: эта идеология, как хамелеон, постоянно меняла названия и лица. Фридман называл себя «либералом», но его американские последователи, в чьих головах либералы ассоциировались с высокими налогами и хиппи, обычно относили себя к консервативным «классическим экономистам», сторонникам свободного рынка, а позднее – к приверженцам рейганомики или laissez-faire, то есть политики невмешательства государства. В мире это учение преимущественно называют неолиберализмом, часто свободной торговлей или просто глобализацией. Лишь с середины 90-х годов это направление мысли, которое возглавляли столпы правого крыла, долгое время связанные с Фридманом, такие как фонд Heritage, Институт Катона и Американский институт предпринимательства, стало называть себя неоконсервативным. Это мировоззрение поставило всю мощь военной машины Соединенных Штатов на службу корпоративным целям.
Все эти идеологические инкарнации сохраняли верность политической триаде: устранению государственного контроля, полной свободе корпораций и минимуму социальных расходов, – но ни одно из перечисленного, похоже, не дает адекватного представления об этой идеологии. Фридман утверждал, что его движение представляет собой попытку освободить рынок от государства, но реальная история того, что происходит, когда его чистый замысел воплощается на практике, – это совсем другая вещь. В любой стране, где за последние три десятилетия применялась политика чикагской школы, возникал мощный альянс между немногочисленными самыми крупными корпорациями и группой самых богатых политиков, причем граница между этими группами была нечеткой и изменчивой. В России миллиардеры – частные игроки в таком альянсе – называются олигархами, в Китае их зовут «князьками», в Чили – «пираньями», в США, в правление Буша – Чейни, – «первопроходцами». Эти политические и корпоративные элиты отнюдь не освобождают рынок от государства, они просто сливаются с ним, присваивая себе право распоряжаться ресурсами, которые ранее принадлежали обществу, от нефтяных скважин России до общественных земель в Китае или контрактов на восстановительные работы в Ираке при отсутствии конкуренции.
Более точный термин для системы, которая стирает границы между Большим Правительством и Большим Бизнесом, – это не либерализм, не консерватизм и не капитализм, но корпоративизм. Ее главная характеристика – переход значительной массы общественного богатства в частные руки, часто при этом растут долги, возникает все более широкая пропасть между неимоверно богатыми и на все готовыми бедняками и появляется агрессивный национализм, который позволяет оправдать бесконечные расходы средств на безопасность. Для людей, которые находятся внутри этого пузыря огромного богатства, это самое выгодное положение дел. Но поскольку подавляющее большинство людей оказывается вне пузыря, корпоративное государство начинает проявлять и другие характерные черты: агрессивный надзор (и снова в этом случае государство и огромные корпорации начинают торговать выгодами и контрактами), массовые аресты, ограничение гражданской свободы и часто, хотя и не всегда, пытки.
От Чили до Китая и Ирака пытки молчаливо сопровождали глобальный крестовый поход свободного рынка. Но пытка не только средство, позволяющее навязать нежеланные политические меры протестующим людям, но и метафора, отражающая внутреннюю логику доктрины шока.
Пытки, или на языке ЦРУ «допросы с применением принуждения», – это набор специальных техник, которые должны вызвать у заключенного состояние глубокой дезориентации и шока, чтобы склонить его к признанию вопреки его собственной воле. Стоящие за этой техникой идеи разработаны в двух руководствах ЦРУ, которые были рассекречены в конце 90-х годов. Как объясняется в этих руководствах, для того чтобы «сопротивляющийся источник информации» заговорил, необходимо решительными действиями лишить узника способности осмысливать окружающий его мир[37]. Прежде всего, следует прекратить доступ любых ощущений (с помощью капюшона, закрывающего глаза, ушных затычек, кандалов, полной изоляции), а затем тело заключенного подвергают чрезмерной стимуляции (стробоскопический свет, оглушительная музыка, избиения, электрошок).
Этот «подготовительный» этап должен действовать на сознание как ураган: узник впадает в глубокую регрессию и настолько запуган, что уже не в состоянии думать рационально или отстаивать собственные интересы. Именно на этой стадии шока большинство заключенных делают все, что хотят допрашивающие: выдают информацию, признаются в своей вине, отказываются от того, во что раньше верили. Как это достаточно сжато формулирует одно из руководств ЦРУ, «существует период – он может быть очень кратким – приостановки жизненных сил, нечто вроде психологического шока или паралича. Его вызывают травматические или близкие к ним переживания, которые как бы разрушают привычный мир субъекта и его образ самого себя в контексте этого мира. Опытный допрашивающий распознает подобные состояния, он знает, что именно в этот момент источник сильнее открыт к внушению, вероятнее пойдет на уступки, чем до воздействия такого шока»[38].
Доктрина шока в точности повторяет этот процесс, пытаясь обеспечить на уровне массового сознания то, что пытки позволяют достичь в отношении индивида. Наиболее яркий пример тому – 11 сентября, когда для миллионов людей был разрушен привычный мир и они впали в состояние глубокой дезориентации и регрессии, чем мастерски воспользовалась администрация Буша. Внезапно мы оказались в некоем нулевом году, когда все, что мы ранее знали об этом мире, можно было списать со счетов как «логику до 11 сентября». Никогда не отличавшиеся глубоким знанием истории, американцы превратились в «чистый лист бумаги», на котором «можно нарисовать новый, более прекрасный мир», как говорил Мао о своем народе[39]. Немедленно материализовалась целая армия экспертов, которые стали набрасывать новые и прекрасные слова на податливом полотне нашего посттравматического сознания: «столкновение цивилизаций», «ось зла», «исламофашизм», «безопасность отечества». И пока каждый думал о неслыханных ранее цивилизационных войнах и столкновениях, администрация Буша смогла выполнить то, о чем до 11 сентября ей приходилось лишь мечтать: она начала приватизированные войны за границей, а дома выстроила корпоративный комплекс обеспечения безопасности.
