Два года протекло в беспрерывной тревоге. Но между тем, как бедствия тяготели над народом, приговоренным к уничтожению, многочисленные беглецы, обманывая бдительность испанцев, ежедневно пробирались в скалы Ронды, где были с радостью принимаемы населением, жаждавших кровавых возмездий, и между тем, как траурный покров висел над равниной, месть точила свой кинжал. Эти остатки прежнего мавританского могущества на склоне Альпухаррасских гор выстроили укрепленные деревни, беднейшие, превратившись в бандитов, довольствовались кочевой жизнью и добычей, за которой время от времени сходили в соседственные равнины. Все в этой новой жизни, строгость которой явно противоречила восточной изнеженности, приготовлялись к страшной реакции, которая ждала, чтобы вспыхнуть, только удобного случая. Сборище изгнанников, несообразующееся с настоящими нравами страны, мавры не беспокоили серьезно христиан, а между тем, их сила и ненависть возрастали и укреплялись в тиши, у них были руки, воинские припасы, верное убежище в случае неудачи, — не доставало только вождя. Но этот тщетно искомый вождь не существовал между ними, отрасли царского рода и потомки воинственных родов предпочли изгнание своему униженному отечеству.
Некоторые, увлекаемые честолюбием, или руководимые тайными целями, отреклись от своей веры и заняли места между испанскими рыцарями. В числе последних считались дядя и племянник; оба они, говорят, происходили от знаменитого Бен-Гумейа, потомка пророка Мухаммеда, и род их в древние времена владел Кордовой и многими другими городами в Андалусии. Измена их была сильно порицаема маврами, а между тем один из последних Бен-Гумейа несколько раз показывался, после своего отступления от веры предков, в альпухаррасских деревнях, и никто не осмеливался оскорбить его, потому что он приезжал на тайные свидания с главами колонии. Может быть, полагали, что, принимая христианскую религию, Эль-Загер покорился важным политическим интересам. Человек этот обладал значительным богатством, имел несколько поместий в соседстве Альпухаррасских гор, и некоторые особы слышали, что он ждет только случая, чтобы стать во главе мавров, которые захотят вновь завоевать свою независимость. Молва эта, распространяясь, приобрела веру. Эль-Загер, говорили, разузнал мысли своего племянника, окрещенного в младенчестве под именем Антонио де-Валор, но что этот молодой человек, мало заботясь о старом порядке вещей, который знал только понаслышке или по рассказам испанцев и притом, чувствуя себя очень хорошо в новом отечестве своем, был не легко доступен внушениям дяди. Удовольствия блестящего двора в недрах народа, нравы которого имели для него всю привлекательность новизны, окружали сердце его обаянием, которого он нисколько не жаждал переменить на неверные шансы заговора, последствия которого могли быть для него гибельны.
Несмотря на это, непредвиденный случай подал Эль-Загеру драгоценное средство победить сомнения Антонио. Отец этого молодого мавра подвергся за незначительный проступок полной немилости, и можно было предполагать наверное, что испанское правительство поверило в этом случае ложным доносам. Антонио принес жалобы у престола Фердинанда, но так как король не внял ему, то он принял к сердцу эту несправедливость, которую счел обидой, нанесенной его семейству, и впал в мрачную печаль. Тогда-то дядя его, Эль-Загер, с ловкостью воспользовавшись этим расположением духа его, силился влить в душу Антонио чувства, оживлявшие его самого. Расцветив самыми отвратительными красками отказ Фердинанда в правосудии, он употребил все усилия, чтобы возбудить в этом молодом сердце чувства мщения. Пылкий Антонио быстро вспыхнул, и с этого дня помышлял только о том, как получить от испанцев удовлетворение, равное оскорблению.
В одну ночь он вошел к дяде в величайшем беспорядке, платье его было обрызгано кровью, он бросил к ногам Эль-Загера кинжал и воскликнул страшным голосом: «Видишь ли это окровавленное лезвие? Я сейчас зарезал изменника, которому отец мой обязан своим падением!»
— Хорошо, — сказал Эль-Загер, вперя в молодого человека взгляд, в котором сияла радость торжества, — хорошо, я нахожу в тебе достойного потомка благороднейшего рода.
— Эта мысль и укрепила мою руку и направила удар, — возразил Антонио, — но достойный потомок, о котором ты говоришь, не менее того совершил убийство, и в этой стране, где закон запрещает обиженному мстить за себя, голова моя принадлежит палачу. Наступит день, когда ему не долго достанется искать меня.
— Правда.
— Теперь уже, — продолжал Антонио, — воины Фердинанда должны следить за мной, потому что жертва моя кричала, я убежал, чтобы не быть схваченным на месте преступления, но сомневаюсь, чтобы дом моего дяди долго мог служить мне надежным убежищем.
— Убежищем! — воскликнул Эль-Загер. — Клянусь пророком, я могу предложить тебе нечто получше!
— Что ты говоришь?
— Если ты обладаешь мужеством…
— Кто осмелится сомневаться в том? — прервал его Антонио, показывая свои окровавленные руки.
— Хорошо же, если ты презираешь опасность, если будешь тверд до конца, готов на все, не для того, чтобы спасти свою голову, но чтобы присоединить к славе предков свою собственную, то я предлагаю тебе…
— Что? говори!..
— Предлагаю тебе корону!!!
— Неужели?
— Корону эмира, законное наследие твоих предков, потому что под твоим заимствованным именем Антония де-Валор я узнал Бен-Гумейа, внука пророка, святой закон которого мы отвергли. Под своей христианской одеждой, наследник халифов, вспоминай о величии твоего назначения. Восстань, чтобы завоевать себе царство!
— Что я слышу! Не сон ли это? Разве мы не сделались братьями кастильских рыцарей и разве король Фердинанд не поместил нас в число первых лиц своего двора?
— Испанский король позволил смерть твоего отца, и эти христиане, которым мы стали равны, покрыты презрением всех правоверных.
— Но ведь и мы христиане?
— Замолчи! Да не осквернит это слово больше уст твоих! Скинь пред старым дядей своим этот наряд, недостойный освободителя народа порабощенного. Трон, ожидающий тебя — боевой конь, первым дворцом твоим будет пустыня Альпухаррасских гор, и я хочу, чтобы первая победа повергла к ногам твоим Гранаду и Кордову!
Сказав это, Эль-Загер замолчал на минуту, чтобы прочесть на лице племянника, какое действие произвели слова его. Антонио почитал себя под наитием чар; глаза его метали молнии, загорелое чело блистало гордостью. Потом внезапно мрачное облако прогнало радость: в уме его блеснула мысль раскаяния, он склонил голову и остался задумчивым и немым.
— Как! ты колеблешься? — спросил Эль-Загер. — Да покроет позор тебя, отрекающегося от блеска имени предков!
Антонио не отвечал.
— Чего же ты надеешься? — продолжал старик. — Убийца подданного Фердинанда, не думаешь ли ты получить прощение? Разве ты не должен страшиться родственников и друзей твоей жертвы? Что станется с тобой? Позади ждут тебя тюрьма, плаха~. Впереди изгнание, и под рукой, если ты только довольно смел — царство!
Антонио медленно поднял голову, он протянул Эль-Загеру руку и сказал торжественным голосом: «Итак, да свершится святая воля Аллаха! Да простит он мне рабство мое под чуждой властью! Наследник эмиров, я хочу сравниться с моими праотцами! Принимаю царство, которое ты мне предлагаешь, и судьбы, меня ожидающей».
— Да помогут тебе небо и пророк, благородный молодой человек! — воскликнул старец. — Кровь Бен-Гумейев заговорила в тебе, славе остается исполнить обещания, которые я сделал тебе.
— Чего же ты требуешь от меня?
— Чтобы ты сегодня же ночью отправился со мной в горы.
— Я готов.
— Так едем без промедления, без колебания, ибо минуты дороги. Твои подданные ждут тебя, мы проездим всю ночь, а завтра на рассвете преклонюсь я перед новым эмиром, которому назначено снова водрузить знамя ислама на башнях порабощенных городов.
Несколько часов после этого разговора сокровища Эль-Загера были навьючены на мулов, служители кончили все приготовления и небольшой караван отправился в горы по извилистым тропинкам.
Антонио совершенно отдался на произвол дяди. Странные размышления тревожили ум его. Этот титул эмира, которым величал его Эль-Загер, в его глазах казался не чем иным, как равнозначащим прозванию разбойничьего атамана. Отъезд этот скорее имел вид экспедиции на большую дорогу, чем на поезд принца, отправляющегося занимать трон. Но поздно уже было отказаться от предприятия. Антонио предоставил судьбе позаботиться об окончании этого дела. Притом же пылкая душа его, легко доступная честолюбию, вскоре с любовью начала ласкать мысль сделаться самовластным повелителем над сборищем людей решительных и готовых всем пожертвовать для достижения предположенной цели. Он мысленно воображал себя уже владетелем Кордовы и Гранады: придворный Фердинанда готов был стать в уровень с могущественнейшими государями.
