После поздравления новобрачных великий князь отправился объезжать монастыри, а затем, вернувшись в свои палаты, послал звать молодую великую княгиню к обеденному столу; на коня же его садился конюший, который должен был ездить кругом палат с обнаженным мечом во все время свадьбы. Тем временем была приготовлена опочивальня для молодых, называвшаяся «сенником»; постель стлалась на тридевяти снопах, обкладывалась дорогими тканями, и в четырех ее углах втыкались четыре стрелы, на которые вешали по сорока соболей; свечи же и каравай ставились в головах в кади с пшеницею. По окончании обеда дружка уносил со стола в опочивальню жареную курицу, куда еще прежде были принесены шесть икон: Рождества Христова, Рождества Богородицы и четыре образа Божией Матери. В опочивальне молодых встречала жена тысяцкого, одевши на себя две шубы, одну шерстью вверх, и осыпала их из золотой мисы хмелем. На другой день молодой супруг, по особому наряду, ходил в мыльню.
Е. Камынина. Елена Глинская
Так женился Василий Иоаннович на княжне Елене Глинской.
Мы говорили, что брак этот вызывался необходимостью для государя иметь потомство и был одобрен митрополитом и большинством бояр, но что были также недовольные им. Последние принадлежали, главным образом, к тому разряду людей, которому выгодно было иметь слабого и малоспособного великого князя в Москве. Люди этого разряда составляли высшее московское боярское сословие.
Мы видели, что во времена первых собирателей Москвы верными сподвижниками своих великих князей были их старые бояре, про которых еще князь Симеон Гордый говорил, чтобы их слушали его наследники, причем бояре эти, в малолетство своих великих князей, самоотверженно служили им и умно и твердо вели государственные дела.
Подобного положения дел во времена великого княжения Василия Иоанновича, к сожалению, уже не было в Московском государстве. Мы уже не раз указывали, что к предкам его и к нему самому по мере собирания Русской земли приезжали в Москву не только служилые люди присоединяемых земель, но, в силу необходимости, приезжали также и князья – бывшие владетели этих земель.
А. Боганис. Древнерусская свадьба
Поэтому со второй половины XV века в старое московское боярство, в среду доблестных семей Кошкиных-Захарьиных, Морозовых, Вельяминовых, Воронцовых, Бутурлиных, Ховриных, Головиных и других, входит более 150 родов нового боярства, преимущественно из бывших великих и удельных князей – потомков Рюрика и Гедимина, почему мы и начинаем встречать во всех отраслях московского управления все больше княжеские имена; многие из этих князей стали сразу выше старого московского боярства; только знаменитый род Захарьиных-Кошкиных сохранил свое первенствующее положение и исключительную близость к великим князьям благодаря особым качествам, передававшимся Захарьиными-Кошкиными из поколения в поколение как бы по наследству. Качества эти были – беззаветная преданность своим государям и крупные военные дарования, наряду с исключительными способностями для исправления всех важнейших государственных должностей.
Среди остального именитого боярства из бывших удельных князей, занявшего теперь первые места, имелось, конечно, также немало истинных сынов своей Родины и преданных слуг московским великим князьям, но вместе с тем было и много таких, для которых удельные предания были еще слишком свежи и кружили их головы при всяком удобном случае. Старые московские бояре при первых собирателях приезжали в Москву своей охотою, и усиление московских князей было их прямой выгодой, так как приносило им только добро; новые именитые бояре шли в Москву уже потому, что оставаться больше в своем уделе было нельзя, когда вся народная твердь требовала собирания земли под высокой рукой московского великого князя. Отсюда огромная разница в чувствах бояр к своему государю: старые бояре, его верные слуги, ему беззаветно преданные, смотрели на свое звание как на пожалование за службу, а новые, из бывших удельных князей, были часто людьми недовольными и крамольными, причем они смотрели на звание боярина как на наследственное свое право, и многие мечтали об утраченных правах и вольностях, посматривая при всяком удобном случае на соседнюю Литву, где большим панам так привольно жилось.
А между тем как раз в то время, когда среда московского боярства стала пополняться людьми, в которых были свежи все притязания удельного времени, сам московский государь вследствие сильного роста своей державы при Иоанне III и его сыне, получив при этом по наследию и заветы византийских императоров, высоко возвысился в своем положении над всеми подданными – князьями и простыми людьми.
Эта перемена отношений между великим князем и высшим боярством вызвала, конечно, немало неудовольствий, причем нужна была властная рука Иоанна III и Василия Иоанновича, чтобы обуздывать некоторых из бояр; тем не менее и эти оба государя, отличившиеся столь твердой волей, все-таки должны были считаться с известными порядками, сложившимися в боярской среде, когда в состав ее вошли потомки бывших великих и удельных князей.
Мы видели, что в старые времена бояре, приезжая к князю, заключали с ним условие относительно того, каково будет их служебное положение. Теперь в среде московского боярства, занимавшего все высшие должности, сложился совершенно иной порядок. Все боярские и дворянские роды составляли как бы лествицу, в которой они размещались отнюдь не по личным заслугам, а по знатности своих предков, и их взаимное положение определялось очень сложным путем, причем потомки бывших великих князей заняли первые места; все остальные князья из удельных и старые московские боярские роды стали уже ниже, за исключением, как мы говорили, одного только рода бояр Захарьиных-Кошкиных; роды же бояр, служивших у удельных князей, стали еще ниже; за ними шли дворяне разных областей и так далее. Этот сложный порядок боярских взаимоотношений известен под наименованием местничества и определялся многочисленными правилами. При этом, по местническому счету, при совместной службе член старшего рода должен был занимать и старшее место перед младшим родом; так, например, князья Одоевские на службе по одному ведомству ставились всегда выше Бутурлиных, а Бутурлины выше Волконских; поэтому, если бы почему-либо кто-нибудь из Бутурлиных был поставлен выше Одоевского, то это составляло как бы «находку» для всех Бутурлиных и бесчестье всему роду Одоевских; со стороны последних немедленно шли жалобы на понесенную «потерьку» и делались справки в составленном при преемнике Василия Иоанновича «Государевом родословце» или Разрядном приказе, ведавшем воинскими делами, был ли когда-нибудь кто из Бутурлиных при совместной службе выше Одоевских.
Конечно, этот порядок местничества представлял страшное зло: он вызывал бесконечные споры и раздоры, а главное, лишал возможности назначать на соответствующие должности людей по их заслугам, не обращая внимания на родовитость, что особенно необходимо при назначении для начальствования над войсками. Однако порядок этот держался, как мы увидим, не одно столетие, и хотя московские государи всегда всеми силами боролись с ним, но очень не скоро могли сломить его.
Из сказанного выше делается также понятным, почему Василий Иоаннович приближал к себе дьяков – людей незнатного происхождения и лично ему всем обязанных за свое возвышение, а также почему он указывал, что у русского народа существует три врага: басурманство (нехристианский Восток), латинство (хитрый, завистливый Запад) и сильные люди своей земли.
Тем не менее сам Василий называл этих сильных людей своими «извечными боярами» и признавал все их родовые счеты; только в самых исключительных обстоятельствах, в военное время, им иногда приказывалось «быть без мест». Но, считаясь с установившимся порядком местничества, Василий Иоаннович по примеру отца беспощадно карал своих бояр за всякую попытку к измене, к чему большим соблазном являлась близость Литвы и стремление недовольных московскими порядками бежать туда. Аля предупреждения этого с ненадежных бояр брались клятвенные записи: «от своего Государя и от его детей из их Земли в Литву, также к его братьям, и никуда не отъезжать до самой смерти»; кроме клятвенных записей, великий князь требовал также с подозрительных бояр поруки духовенства и денежного ручательства; так, за Михаила Глинского поручилось трое в 5000 рублях, а за этих трех – еще 47 человек.
Недовольство части московского боярства новыми порядками, сложившимися с увеличением могущества государства и усилением великокняжеской власти, отразилось до известной степени и на церковной среде того времени. Мы видели, что при Иоанне III в нашем духовенстве резко обнаружилось два течения, как в вопросе о жидовствующих, так и в вопросе о монастырском землевладении. Иосиф Волоцкой выступил ревностным обвинителем еретиков и настаивал на суровых мерах против них; он же доказывал необходимость и пользу монастырского землевладения. Наоборот, заволжские старцы, во главе с кротким Нилом Сорским, считали, что нужно действовать на еретиков мягкими средствами и мирным внушением, и высказывались против того, чтобы монастыри обладали земельной собственностью. Соборы 1503 и 1504 годов вынесли определение относительно еретиков и монастырского землевладения – согласно с мнением Иосифа и его сторонников, или, как их тогда называли, осифлян, праведный Нил Сорский, как и подобает истинному сыну церкви, подчинился соборному решению и больше не делал возражений по этим вопросам.
