Большую энергию в борьбе с киевскими князьями проявляют и другие пригороды Полоцкой земли: И-зяславль, Логожск, Борисов, Друцк. Подтверждение тому находим в известиях о походе на эти города, организованном князем Мстиславом Владимировичем в 1128 г. Конечно, здесь нельзя делать каких-либо однозначных выводов. Положение упомянутых пригородов двойственно: с одной стороны, нападение на них говорит, безусловно, о возросшем их значении, с другой — об ответственности жителей этих пригородов за то, что происходило в Полоцке. В последнем случае военные действия против Изяславля, Логожска, Борисова и Друцка следует расценивать как своего рода давление киевского князя на Полоцк. Понятно, почему полочане в конечном счете «выгнаша Давыда и с сынъми и поемше Роговолода идоша к Мстиславу, просяще и собе князем»{23}. Отсюда ясно, что Полоцкая волость была еще относительно единой, несмотря на зримые тенденции ее пригородов к обособлению.
Консолидации Полоцкой земли, сдерживанию центробежных сил способствовала напряженная борьба с южными князьями, приобретающая в конце 20-х — начале 30-х годов особенно острый характер. Под 1130 г. летописец сообщает о высылке Мстиславом полоцких князей в Византию, которые нарушили, по всей видимости, заключенный в 1128 г. договор{24}. Мстислав «поточи и Царюграду за неслушание их, а мужи свои посажа по городом их»{25}. Правление киевских ставленников вряд ли могло понравиться населению Полоцкой волости. Будучи калифами на час, они, без сомнения, стремились взять от своего правления все возможное.
Не удовольствовавшись проведенной операцией, Мстислав стремился подорвать экономический потенциал земли, нанося удар по полоцким данникам{26}. На фоне всех этих событий не выглядит случайным активное выступление горожан в 1132 г., когда полочане, воспользовавшись уходом ставленника Киева Изяслава, передавшего бразды правления своему брату Святополку, изгнали последнего, посадив на княжеский стол другого князя{27}.
После этих событий Изяслав оказался в Минске, что, вероятно, произошло с ведома киевского князя Ярополка, а в 1134 г. мы видим его уже во Владимире Волынском. Вполне допустимо предположение, что минчане последовали примеру старшего города и постарались восстановить свою независимость. В условиях значительного еще влияния старшего города на пригороды такое было, конечно, возможно.
Однако влияние это час от часу слабело и сменялось столкновениями пригородов со старшим городом, прервать которые теперь не могли и враждебные отношения с соседями. Яркая иллюстрация тому — события 50-х годов XII в.
В 1151 г. полочане «яша Рогъволода Борисовича князя своего и послаша к Меньску и ту и держаша у велице нужи, а Глебовича к собе уведоша»{28}. Затем полочане «прислашася к Святославу Олговичу с любовью, яко имети отцем собе и ходити в послушаньи его и на том целоваша хрест»{29}. Эти летописные известия свидетельствуют о весьма значительной политической активности полоцкой общины, способной менять князей, держать их «у велице нужи», сноситься к князьями других волостей и заключать с ними соглашения. Не исключено, что по договоренности с полочанами Святослав Ольгович взял к себе «в подручники» Рогволода Борисовича, вызвавшего неудовольствие полоцкой общины.
Под 1159 г. Ипатьевская летопись сообщает: «Иде Рогволод Борисович от Святослава от Олговича искать собе волости, поем полк Святославль, зане не створиша милости ему братия его, вземше под ним волость его и жизнь его всю и приехав к Случьску и нача слатися ко Дрьючаном». Перед нами текст, любопытный во многих отношениях. Прежде всего привлекает внимание интерпретация летописцем произошедших событий. Совершенно неожиданно для нас он выводит на авансцену «братию» Рогволода, лишившую якобы его волости. Но это — дело рук не родичей князя, а полочан, т. е. общины главного города. Тут нам предоставляется случай убедиться в своеобразной манере подачи материала летописцем, который, вопреки фактам, изображает князей главными действующими лицами, затушевывая деятельность полочан. Правда, несколько ниже «списатель» возвращается к истинному положению вещей, рассказывая о том, как полочане направили «в тайне» посольство к Рогволоду со словами: «Княже нашь, съгрешили есмь к Богу и к тобе, оже въстахом на тя без вины, и жизнь твою всю разграбихом и твоея дружины, а самого емше выдахом тя Глебовичем на великую муку»{30}.
Отсюда понятно, сколь опасно некритическое отношение к летописным записям, содержащим сведения о князьях, выступающих в качестве вершителей политических судеб древнерусских земель XII в. Нельзя забывать, что здесь мы имеем явные издержки прокняжеского настроя летописцев, порождавшего соответствующие искажения при передаче исторических событий{31}.
Изучаемые известия летописи имеют еще один содержательный аспект, характеризующий взаимоотношения полоцкой общины и князя. Волость, где правил Рогволод, ассоциируется у летописца с понятием «жизнь». Это указывает на огромное, можно сказать, определяющее значение в княжеском бюджете платежей, собираемых с волощан, — в данном эпизоде обитателей Полоцкой волости. Важно подчеркнуть: право сбора такого рода доходов дается князю общиной главного города, что являлось своеобразным вознаграждением правителю за осуществление им общественно полезных функций. Перед нами порядки, типичные для позднеродовой социальной структуры и обществ с незавершенным процессом классообразования.
Заслуживает быть упомянутой и такая деталь, как разграбление «жизни», т. е. имущества{32}, князя и его дружины. Под «разграблением» надо понимать конфискацию княжеского и дружинного — имущества, произведенную полоцкой общиной. Аналогичные случаи имущественного изъятия у правителей, смещенных с должности городской общиной, мы уже наблюдали в других землях, в частности в Новгороде{33}. Это свидетельствует о сходстве политического развития Полоцкой и Новгородской волостей. Отметим также и то, что в Полоцке, как и в Новгороде, община оказывается сильнее, чем князь с дружиной, коль она в состоянии распорядиться ими по своему усмотрению. Князь и дружина, следовательно, не могли противостоять вооруженным жителям Полоцка, представлявшим собой более мощную военную организацию, нежели дружинники, и, что особенно важно подчеркнуть, независимую от князя.
Сквозь летописное повествование проступают некоторые новые черты полоцкого пригорода Друцка. Ищущий «собе волости» князь Рогволод «нача слатися ко Дрьючаном. Дрьючане же ради быша ему и приездяче к нему вябяхут и к собе, рекуче поеди, княже, не стряпай, ради есме тобе, аче ны ся и детьми бити за тя, а ради ся бьем за тя. И выехаша противу ему более 300 лодии (людии?) Дрьючан и Полчан и вниде в город с честью великою, и ради быша ему людие, а Глеба Ростиславича выгнаша и двор его разграбиша горожане и дружину его»{34}.
Как явствует из приведенного рассказа летописца, Рогволод в. своем стремлении утвердиться в Полоцкой волости опирался на поддержку населения Друцка, что, бесспорно, говорит о значительной самостоятельности этого полоцкого пригорода. Вместе с тем в Друцке встречаем какую-то группу полочан. Данное обстоятельство указывает на сохраняющиеся еще связи пригорода с главным городом. Но то были связи почти равноправных партнеров. Прежнее господство Полоцка и неравноправный статус Друцка канули в вечность. Дрючане без ведома полоцкой общины отворили ворота своего города Рогволоду, а Глеба Ростиславича «выгнаша», причем они разграбили двор князя Глеба и добро его дружинников, продемонстрировав тем самым превосходство в силе над этими, так сказать, профессиональными военными. Друцкая община, следовательно, выступает как вполне оформившийся социально-политический союз, обладающий собственной и независимой от князя военной организацией.
Происшествия в Друцке всколыхнули массы полочан: «И мятежь бысть велик в городе в Полчанах, мнози бо хотяху Рогъволода, одва же установи людье Ростислав; и одарив многыми дарми и води я к хресту»{35}. Легко убедиться, сколь непрочным было положение князя в Полоцке, как зависел он от настроения горожан, перед которыми приходилось ему заискивать и всячески ублажать, чтобы расположить их к себе. Летописец сообщает о существе договора между Ростиславом и полочанами, подтвержденном крестоцелованием: «На том бо целовали бяше хрест к нему, яко ты нам князь еси, и дай ны Бог с тобою прожити, извета никакого же до тебе доложити и до хрестного целования»{36}. Соглашение, вероятно, было временным. Иначе трудно понять последнюю фразу: «и до хрестного целования».
