Что в его семье, т. е. в первом поколении от безграмотного крестьянина, мог развиться не только литературный вкус, но и замечательная литературная производительность, какая характеризует царевича Льва, в этом следует видеть счастливое сочетание весьма благоприятных условий, какие создавала тогдашняя среда. «Царское величество украшается не оружием только, но законами и науками», и основатель Македонской династии, а равно его сын и особенно внук достойно иллюстрировали это положение своими законодательными и литературными предприятиями, составляющими лучший венок в украшении Македонского дома.
«Стоило посмотреть собрания преподобных мужей и зрелища мудрых риторов и всяческие проявления словесной доблести, все это сосредоточивалось здесь отовсюду и делало из царского дворца новую сократовскую и платоновскую стою, академию и лицей. Вследствие этого получили тогда большое приращение и благолепие церкви Божий. Ибо не только сам царь (разумеется Лев) украсил своими словами и песнопениями многие праздники, но поощрял многих из тогдашних ученых людей на подобный же труд. Из последних был один [64], который, с одной стороны, перелагал жития на красноречивый язык, с другой — составил множество житий подвижников и борцов за добродетель».
Трудно допустить, что Василий вполне примирился со своим сыном и после возвращения ему свободы и официального положения. Самые последние годы жизни царя были вновь омрачены придворной интригой, которая до некоторой степени связана была с именем Льва. Тем более необходимо выяснить это обстоятельство, что в историографии того времени встречаем следы существовавшего мнения, что в придворной интриге принимал участие и патриарх Фотий. Именно, в письме Стилиана, епископа Неокесарийского, от 887 г., отправленном на имя папы Стефана V, высказано обвинение 6 против Фотия, что он рассорил царя с сыном с целью устранить его от наследования престолом и захватить власть в свои руки. Правда, Стилиан принадлежал к непримиримым врагам Фотия, и его свидетельство нужно принимать с большой осторожностью, но оно не стоит совершенно одиноко и находит для себя подтверждение в других фактах и указаниях. Ко времени, последовавшему за освобождением Льва из заключения, летопись относит несколько значительных событий, которые могут рассматриваться как политические заговоры. Так, важный сановник, занимавший место доместика схол, и известный стратиг Андрей был заподозрен в приверженности к партии Льва (7) и лишен власти. Настоящий заговор созрел перед смертью Василия в придворных и военных кругах. На этот раз доместик иканатов — гвардейского константинопольского полка — по имени Иоанн Куркуа, к которому примкнули 66 заговорщиков, принадлежавших к членам сената и администрации, имел целью свергнуть Василия и поставить на его место Льва. Заговор был, однако, своевременно открыт, и виновные подверглись жестоким наказаниям.
Нужно признать, что положение наследника престола, за которого были и общественное мнение и административные сферы Константинополя, оказалось весьма затруднительным по отношению к отцу. Имея в виду, что одним из первых мероприятий Льва по смерти царя Василия был суд над Фотием и лишение его патриаршей кафедры, можно высказать догадку, что Фотий не был между сторонниками царя Льва, и это тем более важно отметить, что литературным и богословским образованием Лев был обязан именно Фотию. Можно, конечно, допустить догадку, что для честолюбивых планов Фотия лучше было иметь в перспективе малолетнего царя Александра и регентство, чем царствование Льва, который имел уже около себя другую партию, составившуюся в конце царствования Василия и мечтавшую о влиянии на дела и о первенствующем в империи положении. Но выставляемым здесь предположениям мы можем придавать лишь значение вероятности.
В 886 г., не больше как через год после рассказанных событий, царь Василий участвовал в охоте. Погнавшись за большим оленем, он отделился от сопровождавшей его свиты и имел несчастие быть поднятым на рога зверя. В этом состоянии он оставался значительное время и с трудом был разыскан в лесу царскими людьми. Его нашли висящим на рогах оленя, и с большим трудом один из воинов обрубил мечом пояс, за который олень зацепился своим рогом. Через несколько времени после этого приключения, сопровождавшегося страшным испугом и гастрической болезнью, Василий умер в начале сентября 886 г.
При оценке характера и правительственной деятельности преемника Василия Льва (886–911) необходимо принять в соображение ненормальные условия, какие создались в семействе царя Василия. / Старший сын и соимператор не был любим отцом, и для сына было весьма трудно сохранить доверие и расположение отца, который желал бы передать наследство не Льву, а другому сыну. / Вместе с вступлением на престол Льва во главе империи становится весьма начитанный в богословской и церковной литературе государь, больше знакомый с книгой и лучше себя чувствовавший в домашней обстановке, чем на арене политических и в особенности военных дел. Почти целое столетие в лице Льва и его сына Константина Порфирородного империя управляема была кабинетными людьми, прекрасно судившими о военных делах, о дипломатии и тактике, но практически мало знакомыми с искусством управлять людьми. Хотя еще в 870 г. Лев сопричислен был к императорской власти, как потом и младший его по возрасту брат Александр, но фактически это не давало ни тому ни другому более прав, чем сколько благоугодно было предоставить им царю Василию. По-видимому, та же система проводилась и при Льве по отношению к сопричисленному к власти царю Александру, который пользовался рангом, но не имел влияния на дела.
Несмотря на отсутствие качеств правителя государством и полководца, царь Лев тем не менее вполне вошел в историческую обстановку, какая создалась вокруг него; будучи кабинетным ученым, духовным писателем и церковным оратором, он предоставил внешние события и внутреннюю жизнь государства естественной эволюции, вследствие которой период Македонской династии развивался без особенных потрясений внутри, но имел много неожиданных и потрясающих коллизий извне, которые были бы в состоянии нанести непоправимый ущерб империи, если бы она не могла опираться на окрепшие устои внутренних учреждений.
Нелегко при указанных свойствах характера нового царя понять его решительность и инициативу, проявленные в деле патриарха Фотия. Только что приняв власть (1 сентября 886 г.), царь Лев энергично приступил к решению вопроса о смещении Фотия и замене его на патриаршей кафедре своим братом Стефаном. Мысль о возведении царевича Стефана, родившегося в 870 г., в высший церковный сан, конечно, принадлежала еще Василию, который с этой целью обрек его в отроческом возрасте на служение Церкви, и, без сомнения, с его согласия патриархом Фотием юный Стефан был посвящен в диаконы и назначен патриаршим протосинкеллом. При смерти отца Стефану было только 16 лет, тем не менее в придворных и церковных кругах не встретилось препятствия к возведению его в патриархи.
Если принять во внимание громадный церковный авторитет патриарха Фотия и сильную партию в патриархате его учеников и ставленников, то мысль об его насильственном низвержении должна бы представляться вполне невозможной и опасной для нового государя. Но при этом нельзя не взвесить и того обстоятельства, что Фотий не мог не иметь особенной близости к царю Льву и как воспитатель детей Василия. Ввиду указанных обстоятельств следует предполагать особенные мотивы, побудившие Льва к мысли отстранить от управления Церковью престарелого патриарха. Хотя идея обладания двумя высочайшими на земле преимуществами — царством и священством — не могла не льстить церковно настроенному воображению царя, но едва ли в этом следует видеть основной мотив, каким он руководился. Мы должны прийти к другому предположению, что второе падение Фотия было вызвано теми же мотивами, что и первое. Прежде, при Василии I, нужно было пожертвовать Фотием ради сближения с Римской Церковью, на этот раз необходимо оказалось новой жертвой войти в расположение папы. В истории Византии до такой степени переплетаются политические дела с церковными, что часто нельзя бывает отделить церковную политику от политической истории. И историку Византии так часто следует отвлекаться в сторону чисто церковной истории и так много давать места епископским спорам и несогласиям, что он находит здесь уместным, подражая одному древнему церковному историку, предпослать следующее обращение к читателю.
«Обращаюсь к тем, — говорится у церковного историка Сократа (V в.), — кому случится пользоваться настоящим сочинением, пусть не посетуют на меня, что, предполагая составить церковную историю, я привношу в нее изложение фактов современной военной истории, дабы дать истинное освещение историческим событиям. На это есть много причин: первая, чтобы выяснить факты; вторая, чтобы не наскучить читателю, не давая ему отдыха от епископских раздоров и козней. Самая же главная — чтобы привести к со- знанию, каким образом политические смуты отражаются, как бы по некоторой симпатии, и в церковной истории. Если внимательно присмотреться, то нельзя не заметить, что общественные смуты идут рука об руку с церковными».
