Флорентийский собор как возможность настоящего объединения, нового Торжества Православия. Вот что говорил Марк Эфесский в речи к папе Евгению IV на открытии собора в Ферраре: «Сегодня – предначаток всемирной радости. Сегодня члены Тела Христова, ранее разделенные и рассеченные в течение многих веков, спешат к взаимному единению. То, что некогда было объявлено как подлежащее рассмотрению Вселенского собора, то сегодня мы исполнили… О, ради самой Троицы, ради общей надежды, на которую и мы, и вы полагаетесь, не допустите, чтобы мы ушли без плода и без успеха!»
Он же говорил: «Я верил, что все у нас будет хорошо и мы совершим нечто великое и достойное нашего труда и надежд». При этом ряд обстоятельств окрашивали реальные ожидания православных участников в мрачные тона: полная финансовая зависимость православной стороны, связанное с этим проведение собора в Италии, а не в Константинополе, чрезмерная роль политической составляющей в позиции императора и исходящая из этого возможность насилия в принятии решений. По свидетельству Марка Эфесского, чаемый собор перестал быть для них таковым чуть ли не до начала заседаний.
5. Проблематика дискуссий
В Ферраре успели обсудить проблему чистилища. Как казалось, наименее сложную. Учение о некоем «третьем пространстве» – не рае и не аде, – в котором души усопших очищаются очистительным огнем от несущественных прегрешений, возникло на Западе вскоре после разделения, а было принято как догмат – как раз на Флорентийском соборе. Марк Эфесский подробно говорил о православном представлении о посмертной участи человека, в котором не оказывалось места новому учению о чистилище. По учению св. Марка, пока еще никто из почивших не пришел в какое-либо окончательное состояние. Участь человека не решена прежде второго пришествия Христова и окончательного всеобщего суда. Почему? Потому что человеческий род един, как и все члены Церкви, независимо от времени их жизни, поэтому праведники, усопшие раньше, ожидают тех, кто последует за ними позже. Для первых нет окончательного блаженства без последних. До Воскресения плоти даже праведники не имеют полноты жизни.
Необходимость удовлетворить Божественное правосудие даже за прощенные грехи – в особенности за мелкие, «не смертные» – является одним из оснований представления о чистилище. «Но это-то весьма странно, – писал Марк, – если любовь, стирающая смертный грех, не может этого же сделать с малыми грехами… Положить начало покаянию – это во власти человека, а жить или умереть – это во власти Бога».
Дискуссия о чистилище была прекращена, поскольку стороны не смогли убедить друг друга и прийти к согласию. А византийскому императору было в данный момент важнее не прийти к церковному согласию, но заручиться одобрением и поддержкой папы в деле освобождения империи.
Ферраро-Флорентийский собор явился также определенным этапом в истории доктрины Filioque. Это касалось не столько самого богословия проблемы, сколько официального отношения к этому аспекту христианской пневматологии и триадологии как католической церкви, догматизировавшей свое учение, так и православной, выразившей свое отношение устами богословов, не присоединившихся к униатам. В первую очередь это, конечно же, св. Марк Эфесский и позже последовавшие за ним другие богословы.
На соборе дискуссия о Filioque разделилась на два этапа, четко различавшихся как тематически, так и по месту проведения: 1) дискуссия в Ферраре о законности самого прибавления к Символу; 2) догматическая сторона доктрины, обсуждавшаяся уже во Флоренции.
Если дискуссии о прибавлении к Символу были начаты по инициативе православной стороны, то именно потому, что в этом вопросе тактическое преимущество было на их стороне: уже Третий Вселенский собор (431 г.) однозначно запрещает вносить какие-либо прибавления в Символ веры, утвержденный на Втором Вселенском соборе в Константинополе (381 г.). С точки зрения канонического права здесь не было темы для обсуждения. По этой причине дискуссия свелась к проблемам терминологии: действительно ли Filioque является прибавлением (additio) или же это пояснение (explicatio) того, что изначально содержалось в Символе.
Формально переезд из Феррары во Флоренцию был связан с эпидемией, а также желанием богатого города поучаствовать в расходах по приему собора. Греки восприняли удаление от берега как способ еще большего контроля над ними. Дорога по зимней погоде заняла около десяти дней. «На следующий день, вновь проехав расстояние около пяти часов пути, мы достигли Фаэнцы, – пишет в своих воспоминаниях о соборе византиец Сильвестр Сиропул. – Там мы тоже пробыли несколько дней, ожидая других лошадей из Флоренции». Интересно, что и сегодня, если ехать из Феррары во Флоренцию на пригородных поездах, пересадка – иной раз весьма длительная – делается в Фаэнце…
В середине февраля 1439 г. заседания собора были возобновлены во Флоренции, и на первом же из них император объявил о готовности греков перейти к обсуждению догмата Filioque. Здесь инициатива была уже на латинской стороне: если прежде восточные защищали свой Символ веры, то теперь западные – свой. Обсуждения происходили публично, им было посвящено девять заседаний. Единственным ответчиком с православной стороны во Флоренции остался св. Марк, митрополит Эфесский, представитель Антиохийского и Иерусалимского патриархатов. Его друзья и соратники по феррарскому этапу дискуссий – митрополиты Виссарион Никейский и Исидор Киевский – уже склонились к латинской трактовке, впечатлившись мощью и единством, как тогда казалось, западных богословов.
Главным в системе латинской аргументации было утверждение того, что исхождение Святого Духа «от Отца и Сына» не означает его исхождения «от двух начал». Но Отец и Сын вместе являются единым началом и причиной происхождения Духа Святого. Аргументация православной стороны была направлена на доказательство невозможности исхождения Духа Святого от Отца и Сына «как от одного начала и одним действием» с точки зрения триадологии – учения о Святой Троице. С точки зрения триадологии древней неразделенной церкви, которой придерживались православные, новый западный догмат оказывался внутренне противоречивым.
Сессии, посвященные догмату Filioque, были решающими в истории собора: на них началось жесткое давление латинской стороны в пользу полного принятия ее условий и согласия на это (искреннего или вынужденного) верхушки восточной делегации. В этом вопросе восточные поддались. И уже после этого все остальные решения во Флоренции принимались по данному «пораженческому» сценарию.
В конце «ороса» (то есть определения), принятого Флорентийским собором, говорится о роли папы римского: «Святой апостольский престол и римский архиерей имеет первенство во всей вселенной. Римский архиерей является преемником блаженного Петра, главы апостолов, и истинным местоблюстителем Христа и главою всей церкви, отцом и учителем всех христиан. И ему, в лице блаженного Петра, была передана Господом нашим Иисусом Христом вся власть пасти, наставлять и управлять Вселенской Церковью» [24]. Постановление Флорентийского собора о папской власти создавалось в контексте не столько греко-латинской полемики,
