На это министры отвечали, что напрасно он ссылается на такой постыдный манифест; ни одного человека в России, тем менее их, министров, он не уверит в том, чтоб шведы начали войну в пользу ее величества: каждому известно, как давно они искали случая напасть на Россию и какие происки чинили при разных дворах уже после восшествия ее величества на престол; а можно ли принять французское посредничество – пусть он сам рассудит, выслушав то, что маркиз Шетарди сообщил вице-канцлеру графу Бестужеву как извлечение из рескрипта, полученного им от 4 января. Это сообщение было прочтено, и внимание Нолькена остановлено особенно на первом пункте, где говорится, что Швеция начала войну для возвращения уступленных ею по Ништадтскому миру провинций, и на том пункте, где говорится, что Франция нарушила бы свои наиторжественнейшие обязательства, если б оставила Швецию. Министры спросили Нолькена, согласно ли это сообщение с тем, что он теперь провозглашает, в чем старается уверить, и в таких ли беспристрастных отношениях должен находиться посредник. Хотя бы и подлинно ее величество просила французского короля о посредничестве, то после упомянутого сообщения имела бы полное право от него отказаться.
Нолькен был смущен этими словами, с минуту молчал, не зная что сказать; потом начал, что хотя прежде, быть может, некоторые и были того мнения о цели войны, как заявлял Шетарди, однако удивительно, каким образом маркиз об этом сообщил вице-канцлеру, а ему, Нолькену, не сказал. Усматривая, что ее величество считает делом чести не уступать ничего Швеции, надобно приискать другие способы для вознаграждения за понесенные шведами в войне убытки, и если что-нибудь Швеции уступится, то уступка будет сделана приятелями для показания дружбы ее величества к Швеции, со стороны которой дружески требуется обеспечить безопасность границ. На это министры ему отвечали, что Россия как держава, потерпевшая нападение, имеет право требовать от Швеции вознаграждения за военные убытки, а не наоборот; об уступках нечего и думать: ее величество ни пяди земли отдать не изволит и по милости всевышнего нужды не имеет этого делать, соизволит держаться во всем Ништадтского мира, разве Швеция для безопасности границ уступит России остальную Финляндию, и если Нолькен искренно желает прекращения войны, то, оставя все споры о целях, с которыми начата война, приступим прямо к делу, не вмешивая Шетарди, который не может быть допущен к посредничеству. Этим и кончилась конференция.
12 мая Нолькен объявил министрам, что по внимательном обсуждении дела он нашел всего лучше отправиться из Москвы назад в Швецию, где засвидетельствует о миролюбивом расположении русского правительства и желании его вести переговоры прямо с Швециею без французского посредничества, которое, как он слышит здесь, и требовано не было, тогда как в Швеции ни королю и никому другому об этом не известно, все были убеждены, что ее величество требовала французского посредничества и приняла его, на каком основании он, Нолькен, и был прислан сюда. В конфиденции же Нолькен объявил министрам, что он в Стокгольм не поедет, но остановится в Фридрихсгаме у генерала Левенгаупта.
Нолькен отправился из Москвы и действительно остановился в Фридрихсгаме, откуда 6 июня прислал в лагерь к фельдмаршалу Леси с унтер-офицером и барабанщиком известие о своем прибытии и письмо на имя Шетарди для пересылки в Москву. Унтер-офицер и барабанщик были помещены при команде конной гвардии в ставке генерал-майора Ливена. Но в тот же день среди гвардейских пехотных полков раздался крик: «К ружью! Шведы, шведы!» На этот крик всполошились было и армейские пехотные полки, но были удержаны своими полковниками. Тогда в гвардейских полках выстрелили из ружья, солдаты бросились к ставке Ливена, вытащили шведов, урядника и барабанщика, прибили их жестоко; а другая толпа кинулась в палатки ротмистра конной гвардии Респе и поручика Икскуля и вытащила их обоих с криком: «Немцы изменяют и переписываются с шведами!» Между тем четверо гвардейских солдат, севши на лошадей, помчались по лагерю, крича: «Надобно немцев всех побить!» Услыхав это, генерал Кейт выбежал из палатки с тростью, велел кирасирам и конной гвардии построиться с ружьем, а пехотной гвардии закричал, что если из ружья не выступят, то велит по ним стрелять. Это утешило пехоту, после чего Кейт распорядился взятием под караул зачинщиков, которые, лежа связанные, бранили свою братью, солдат: «Вот вы теперь смотрите, как нас изменники-немцы вяжут, и не вступитесь, а прежде не так было говорено». Так рассказывал в Москве присланный от Леси поручик Штакельберг; но в рапорте генерала Кейта фельдмаршалу Леси рассказывалось дело так:
«6 июня, в Троицын день, большая часть гвардейских офицеров обедали у меня; тут гвардии майор Чернцов репортовал мне о ропоте гренадер на то, что берется в поход только по три гранаты на человека, и я в тот же час приказал употребить крайнее старание, взять в поход все гранаты и о том дать знать гренадерам и тем их успокоить. Но в то самое время как я этим распоряжался, входит прапорщик гвардии Алексеев и репортует, что в лагере начинает умножаться шум и между солдатами проносится слух, что ядра по большей части не по пушечным калибрам, в конной гвардии патроны без пуль и в лагере в ставке генерал-майора Ливена находятся шпионы. За Алексеевым является гвардии майор Солтыков и репортует, что в лагере большой беспорядок: гренадеры пришли в лагерь конной гвардии и отбили шведского унтер-офицера и барабанщика, взяли их из палатки Ливена и отвели в свой лагерь, ищут также с криком офицера своего Икскуля. Я в ту же минуту побежал сам с находившимися у меня офицерами в их лагерь. Подходя к лагерю конной гвардии, я увидел толпу гренадер, также гвардейских и армейских солдат без ружья, при одних шпагах, а при самом входе в лагерь встретил одного гренадера и троих солдат пешей гвардии, которые вели ротмистра конной гвардии Респе; я отнял у них ротмистра и тотчас велел взять их под караул; чтоб навести на своевольников побольше страху, я приказал гвардии майору сейчас велеть сыскать попа, который бы исповедовал виновных, назначенных к немедленному расстрелянию; офицерам приказал идти к своим ротам и перекликать всех солдат, записывая отсутствующих. Услыхав это, все солдаты, бывшие в лагере конной гвардии, побежали в свои роты. Сам я с генерал-майором Чернцовым отправился перекликать пешую гвардию и нашел шведского унтер-офицера и барабанщика в гренадерской палатке и при них двоих гренадер с примкнутыми штыками на часах; часовые эти поставлены были по приказу подпоручика Щербакова, чтоб охранять шведов от дальнейших оскорблений; я велел их отвести обратно в лагерь конной гвардии. После переклички я приказал всем солдатам разойтись по палаткам, что и было исполне но, причем несколько человек я велел арестовать, потому что на них было указано как на зачинщиков смуты».
Для исследования дела и суда над виновными отправлен был к армии генерал Александр Иванович Румянцев, и «хотя, как сказано в указе 14 апреля 1743 года, все по суду смертной казни и прочих определенных наказаний достойны, однако мы по нашему природному милосердию от казни смертной и наказания оных освобождаем». Виновные 17 человек были разосланы или на сибирские заводы в работу вечно, или в дальние гарнизоны солдатами.
Скоро Румянцев должен был заняться другим делом. 23 июля фельдмаршал Леси получил письмо от Нолькена из Борго, в котором тот уведомлял его, что съездил в Стокгольм, сообщил своему правительству о ходе переговоров в Москве и теперь возвратился в Финляндию в качестве комиссара и полномочного министра для ведения мирных переговоров. С русской стороны эти переговоры поручены были Румянцеву, к которому после придан был генерал Любрас, равно как и с шведской стороны первым уполномоченным назначен был сенатор барон Цедеркрейц, а Нолькен остался вторым. Местом конгресса назначен был Абов. Все эти сношения и переговоры не останавливали военных действий. Воевали одни русские, потому что беспрепятственно опустошали страну, причем особенно отличались донские козаки под начальством своего старшины Краснощекова, пожалованного в бригадиры. В конце июня Леси подошел к Фридрихсгаму, и шведы поспешно покинули эту крепость, зажегши ее. Левенгаупт поспешно отступил за Кюмень, направляясь к Гельсингфорсу; русские беспрепятственно заняли Борго вследствие «обыкновенной робостной ретирады неприятеля» и отправились за шведами к Гельсингфорсу; с другой стороны, без сопротивления сдался Нейшлот посланному к нему отряду под начальством князя Мещерского; примеру Нейшлота последовал Тавастгуз. В августе месяце Леси настиг шведскую армию у Гельсингфорса и отрезал ей дальнейшее отступление к Або, пройдя по дороге, проложенной некогда по приказанию Петра Великого и указанной теперь фельдмаршалу финским крестьянином; в то же время русский флот запер шведов со стороны моря, Левенгаупт и Будденброк оставили армию, отозванные в Стокгольм для отдания сейму отчета в своих действиях. Принявший по их отъезде начальство над армиею генерал Бускет заключил с русскими капитуляцию, по которой вся армия должна была переправиться в Швецию, оставив русским всю артиллерию; финскому войску позволено было разойтись по домам. 26 августа капитуляция была выполнена и русские вошли в Гельсингфорс. Шведская армия, заключившая эту капитуляцию, простиралась до 17000 человек; русская армия превышала ее не более как на 500 человек. Современник, оставивший нам описание этой войны, говорит: «Поведение шведов было так странно и так противно тому, что обыкновенно делается, что потомство с трудом поверит известиям об этой войне». Вследствие отъезда шведской армии из Финляндии столица этой страны Або была занята русскими.
