Валерий Шамбаров - За Веру, Царя и Отечество

Жилинский попытался всю вину за поражение свалить на Ренненкампфа. Дескать, струсил и вовремя не помог Самсонову. Но великий князь Николай Николаевич, хорошо знавший прежнюю службу командующего 1-й армии и действительное положение дел, возмутился такой клевете. Заявил, что "Жилинский сам потерял голову и не способен управлять боевыми действиями". В 1-ю армию был специально отправлен для проверки ген. Янушкевич, и доклад его был очень лаконичным: "Ренненкампф остался тем, кем был". В результате расследования был снят сам Жилинский, а также командиры корпусов Артамонов, Кондратович, Благовещенский. Жилинского, прежде выдвинувшегося на военно-дипломатическом поприще, отправили работать "по специальности", в Париж, представителем в Высший военный совет Антанты. И там он действительно оказался на своем месте. Очень много сделал для своей страны и отстаивал ее интересы твердо и умело.

Главнокомандующим Юго-Западного фронта стал 63-летний генерал от артиллерии Николай Иудович Иванов. Военными талантами он не отличался, его всегда считали в большей степени хозяйствеником, чем полководцем. В молодости, еще будучи поручиком, он отличился в Турецкой войне, заслужив Георгия IV степени. Но с той поры заметно утратил пыл и по натуре своей был человеком сугубо «мирным» и спокойным. Был близок к придворным кругам и стал крестным наследника престола Алексея. В Маньчжурии командовал корпусом — далеко не блестящим образом, но благодаря своим связям опалы избежал, а в 1905 г. довольно умело, больше увещеваниями и "отеческим вразумлением", чем применением силы, сумел утихомирить мятеж в Кронштадте. А перед войной командовал войсками Киевского округа.

Но Иванову достался отличный начальник штаба — генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Отец его был крепостным крестьянином, отданным в солдаты и дослужившимся до штабс-капитана, поэтому о себе Михаил Васильевич говорил: "Я кухаркин сын, я человек простой, из низов, а генеральские верхи для меня чужды". Из 4 класса гимназии он перешел в Московское юнкерское училище, но не закончил его. Началась Турецкая война, и он ушел на фронт прапорщиком. Сражался под Плевной, будучи ординарцем у Скобелева, что само по себе свидетельствовало о доблести — у Скобелева сменилось несколько ординарцев, так как он направлял их со своими приказами в самое пекло. Был ранен, награжден Георгием IV степени, но, не имея полного образования, 9 лет не мог дослужиться до ротного. Отличался крайним трудолюбием, учился самостоятельно, и лишь через 11 лет службы в полку сумел поступить в Академию Генштаба. Здесь проявил себя блестяще, был оставлен преподавателем и стал профессором военной истории. На Японскую пошел генерал-квартирмейстером 3-й армии, лично участвовал в боях, был награжден несколькими орденами и Золотым оружием. Потом служил в Генштабе и в Киевском округе, где на маневрах 1911 г. понравился царю детальным разбором операции. Командовал 13-м корпусом (тем, который погубил Клюев) и вывел его в число лучших. В августе 14-го был назначен начальником штаба к Иванову.

Брусилов отмечал, что это был "человек очень умный, быстро схватывающий обстановку, отличный стратег". А профессор Академии Генштаба Н.Н. Головин вспоминал: "Генерал Алексеев являлся выдающимся представителем нашего Генерального штаба. Благодаря присущему ему глубокому уму, громадной трудоспособности и военным знаниям, приобретенным им самим в индивидуальном порядке, он был на голову выше других представителей русского Генерального штаба". Алексеев был человеком глубоко и искренне верующим. Когда создавалось трудное положение, становился перед иконой на колени и молился, долго и истово — иногда полчаса, иногда час. И считал, что именно тогда к нему приходят правильные решения. Правда, имел и серьезные для военного недостатки — одним из таковых оборачивался порой его слишком мягкий характер. Не всегда умел настоять на своем. Не умел стукнуть кулаком по столу, «нажать». Но и спорить, убеждая других в своей правоте, не умел и не любил. Поэтому старался избегать всяких заседаний и совещаний, а всю работу предпочитал делать один. Сам. Но Иванов ему, собственно, и не мешал. И разработку Галицийской операции, а в значительной мере и руководство ею осуществлял именно Алексеев — главнокомандующий фронтом лишь подписывал подготовленные им документы.

План, по сути, диктовался очертаниями границ и общими замыслами русского командования, согласно которым требовалось разгромить Австро-Венгрию, пока германские войска связаны во Франции. Австрийская территория дугой вдавалась в русскую, и предусматривалось нанесение нескольких концентрических ударов. Главный предполагался с востока, из Украины, где разворачивались 3-я и 8-я армии. 3-я наступала на Львов, 8-я южнее, на Львов и Галич. С юга эту группировку прикрывал небольшой Днестровский отряд. Еще один удар наносился с севера, из Польши. 5-я армия помогала 3-й, нацеливаясь от Ковеля тоже на Львов, а 4-я обеспечивала операцию, наступая западнее, от Люблина и Холма — на Перемышль. Но и австрийцы тщательно готовились к этому сражению.

Как уже отмечалось, им было известно, что их прежние планы попали к русским. А следовательно, они примерно знали, в каких направлениях должен будет действовать противник, и соответственно изменили развертывание своих войск, чтобы противостоять этим ударам. Кроме того, они хотели упредить русских и разбить их до того, как их главные силы успеют сосредоточиться. А для этого главный удар наносился на север, против 4-й и 5-й русских армий. Здесь развертывались 1-я и 4-я австрийские армии, с левого фланга их прикрывали армейская группа Куммера и германский корпус Войрша. В Галиции, против 3-й и 8-й русских, готовились действовать 3-я австрийская армия и армейская группа Кавеса. Предполагалось, что они не только скуют противника активной обороной, но и сами смогут во взаимодействии с основной группировкой, громящей русских в Польше, перейти в наступление, овладеть районом Дубно и Ровно и нанести вспомогательные удары на проскуровском направлении.

Силы австрийцев превосходили. У них было 35 пехотных и 11 кавалерийских дивизий (около 750 тыс. чел.). И по мере развития операции ожидался подход еще 250 тыс. У русских в составе фронта должно было собраться 47 пехотных и 18,5 кавалерийских дивизий. Но к началу сражения успело сосредоточиться лишь 34,5 пехотных и 12,5 кавалерийских дивизий около 650 тыс. Правда, вслед за ними тоже должны были подойти сильные подкрепления. Распределены же войска были неравномерно. На северном участке австрийцы, готовясь к упреждающему удару, создали двойное превосходство в силах. А на восточном двойное превосходство было у русских. Дух наших войск был высочайшим, снабжение отличным. Пайку русского солдата вообще мог позавидовать боец любой другой армии — на день полагалось 3 фунта хлеба, фунт мяса, полфунта сала (фунт — 400 г), 18 золотников сахара (77 г.). Плюс масло, крупа, овощи. И доходило до того, что, командиру Каргопольского драгунского полка пришлось отдавать такой приказ: "Замечено мною было в Варшаве и здесь, что нижние чины продают за бесценок черный хлеб или же просто бросают его в расчете, что им на привале куплен будет новый хлеб. Объявить всем, что всякий нижний чин не только обязан хранить бережливо выдаваемое ему продовольствие, но и обязан съедать его, дабы иметь силы в предстоящей ему боевой работе".

Кстати, тут, наверное, стоит упомянуть и о некоторых других особенностях русской армии, необычных для нашего времени. Так, каждый пехотный и кавалерийский полк кроме номера имел и название по какому-нибудь городу. К дислокации частей и местам набора призывников это отношения не имело. Обычно название давалось по месту рождения полка, хотя могло быть и чисто символическим. Но в любом случае одноименные города как бы сохраняли шефство над «своими» полками, поддерживали связи, присылали подарки, радовались успехам этих частей, а порой и воздвигали им памятники. Казачьи полки, входящие не в кавалерийские, а в собственно казачьи дивизии, назывались по месту формирования, а номер означал очередность призыва. Скажем, 1-й Лабинский полк формировался в кубанском Лабинском округе и был кадровым, а 2-й состоял из резервистов. В полках были чрезвычайно сильны боевые традиции. Не представлять историю своей части было невозможно. Любой офицер и солдат знали обо всех кампаниях и баталиях полка так детально, будто речь шла об их собственных отцах и дедах. Очень престижными являлись коллективные отличия, предоставленные полкам за те или иные подвиги прошлого, — это могли быть наградные знамена, добавка к названию, особые значки, серебряные трубы или небольшие изменения формы одежды (скажем, Апшеронскому полку полагались красные отвороты на сапогах в память о том, что в битве при Кунерсдорфе полк выстоял "по колено в крови"). Подобными отличиями гордились все солдаты полка, их имевшего. Гордились и песнями — у каждого полка была своя.