Наполеон молча смотрел в окно дворца на горящую Москву. «Это они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!» — воскликнул он. Затем добавил: «Какая решимость! Варвары! Какое страшное зрелище!»
В конце концов император решил переехать в Петровский дворец, тогда стоявший еще вне городской черты, среди лесов и пустырей, что и сделал.
Еще двое суток, 17 и 18 сентября, бушевал пожар, уничтоживший около трех четвертей города. Пожары продолжались, и, собственно, редкий день пребывания французов в Москве обходился совсем без пожара. Но это уже нисколько не походило на тот грандиозный огненный океан, в который превратили Москву страшные пожары 14-—18 сентября, раздувавшиеся неистовой бурей несколько дней и ночей сряду. Наполеон все время был в самом мрачном настроении.
Император ясно понял, что теперь заключить мир с Александром будет еще труднее, чем было до сих пор. Увы, до него и теперь не дошло, что царь не желал мириться с ним ни при каких условиях.
Александр I никогда не забывал о существовании «любимой сестры». Екатерину III братец упек в Тверь, а при подходе французской армии она бежала в Ярославль и уже оттуда наставляла Александра: «Москва взята... Есть вещи необъяснимые. Не забывайте вашего решения: никакого мира — и вы еще имеете надежду вернуть свою честь... Мой дорогой друг, никакого мира, и если бы вы даже очутились в Казани, никакого мира»[156].
Александр категорически заверил сестру, что мира с Наполеоном он не заключит ни в каком случае. Но Екатерина этим не удовлетворилась и 19 сентября снова написала брату: «Мне невозможно далее удерживаться, несмотря на боль, которую я должна вам причинить. Взятие Москвы довело до крайности раздражение умов. Недовольство дошло до высшей точки, и вашу особу далеко не щадят. Если это уже до меня доходит, то судите об остальном. Вас громко обвиняют в несчастье, постигшем вашу империю, во всеобщем разорении и разорении частных лиц, наконец, в том, что вы погубили честь страны и вашу личную честь. И не один какой-нибудь класс, но все классы объединяются в обвинениях против вас. Не входя уже в то, что говорится о том роде войны, которую мы ведем, один из главных пунктов обвинений против вас — это нарушение вами слова, данного Москве, которая вас ждала с крайним нетерпением, и то, что вы ее бросили. Это имеет такой вид, что вы ее предали. Не бойтесь катастрофы в революционном роде, нет. Но я предоставляю вам самому судить о положении вещей в стране, главу которой презирают»[157].
20 сентября Наполеон написал Александру I письмо и отправил его с Иваном Алексеевичем Яковлевым (отцом А.И. Герцена). Богатый московский боярин не сумел вовремя покинуть столицу и попросил французов помочь ему уехать из сожженной Москвы.
В письме говорилось: «Прекрасный и великолепный город Москва уже не существует. Ростопчин сжег его. 400 поджигателей арестованы на месте преступления. Все они объявили, что поджигали по приказу губернатора и директора полиции; они расстреляны. Огонь, по-видимому, наконец прекратился. Три четверти домов сгорело, одна четвертая часть осталась. Это поведение ужасно и бесцельно. Имелось ли в виду лишить его (Наполеона) некоторых ресурсов? Но они были в погребах, до которых огонь не достиг. Впрочем, как уничтожить один из красивейших городов целого света и создание столетий, только чтобы достигнуть такой малой цели? Это — поведение, которого держались от Смоленска, только обратило 600 тысяч семейств в нищих. Пожарные трубы города Москвы были разбиты или унесены...» Наполеон дальше указывает, что в добропорядочных столицах его не так принимали: там оставляли администрацию, полицию, стражу, и все шло прекрасно. «Так поступили дважды в Вене, в Берлине, в Мадриде». Он не подозревает самого Александра в поощрении поджогов, иначе «я не писал бы вам этого письма». Вообще «принципы, сердце, правильность идеи Александра не согласуются с такими эксцессами, не достойными великого государя и великой нации». А между тем, добавляет Наполеон, в Москве не забыли увезти пожарные трубы, но оставили 150 полевых орудий, 60 тысяч новых ружей, 1600 тысяч зарядов, оставили порох и т.д.
В заключение Наполеон вновь делает попытку примирения: «Одна записка от вашего величества, до или после последнего сражения, остановила бы мой поход, и я бы даже хотел иметь возможность пожертвовать выгодою занятия Москвы. Если ваше величество сохраняет еще некоторый остаток прежних своих чувств по отношению ко мне, то вы хорошо отнесетесь к этому письму».
Ответа Наполеон, естественно, не получил. Тогда император еще раз попытался кончить дело миром и 5 октября послал в ставку Кутузова генерала Лористона. И снова безрезультатно.
Зимовка в сгоревшей Москве, без достаточного количества провианта, была равносильна самоубийству. И вот вечером 19 октября французская армия начала уходить из Москвы. К этому времени у Наполеона оставалось не более 110 тысяч солдат. Уходя, Наполеон приказал взорвать Кремль. Взлетели на воздух здание Арсенала, часть Кремлевской стены, частично была разрушена Никольская башня, выходившая к Москве-реке. Это была чисто пропагандистская акция, но формально к Наполеону придраться нельзя — в 1812 г. Кремль у русских числился не музеем, а крепостью.
Наполеон шел на Калугу с тем, чтобы оттуда повернуть на Смоленск. Почему Смоленск был для него таким обязательным этапом? Почему он решил не идти в южные, богатые губернии России?
Клаузевиц первым из военных писателей указал на полную неосновательность широко распространенного мнения, будто Наполеон сделал ошибку, отступая от Москвы на Смоленск, вместо того чтобы идти южными губерниями, обильными и уцелевшими. Клаузевиц просто отказывается понимать тех, кто это говорит. «Откуда мог он (Наполеон) довольствовать армию, помимо заготовленных складов? Что могла дать "неистощенная местность" армии, которая не могла терять время и была вынуждена постоянно располагаться бивуаками в крупных массах? Какой продовольственный комиссар согласился бы ехать впереди этой армии, чтобы реквизировать продовольствие, и какое русское учреждение стало бы исполнять его распоряжения? Ведь уже через неделю вся армия умирала бы с голоду».
У Наполеона по Смоленско-Минско-Виленской дороге имелись гарнизоны, продовольственные склады и запасы, эта дорога была подготовленной, а на всем юге России у него ровно ничего приготовлено не было. Как бы ни были эти места «богаты» и «хлебородны», все равно невозможно было организовать немедленно продовольствие для 100 тысяч человек, быстро двигающихся компактной массой в течение нескольких недель подряд. «Отступающий в неприятельской стране, как общее правило, нуждается в заранее подготовленной дороге... Под "подготовленной дорогой" мы разумеем дорогу, которая обеспечена соответствующими гарнизонами и на которой устроены необходимые армии магазины», — писал Клаузевиц.
Первое время морозов не было, и французы страдали, в основном, от нехватки продовольствия и падежа лошадей. Похолодало лишь после Вязьмы. Генералы Милорадович и Платов шли за французским арьергардом, постоянно его тревожа, казачьи отряды и партизаны рыскали по флангам отступающей французской армии, захватывали обозы, рубили в нечаянных налетах отдалившиеся от главных сил отряды. «Сегодня я видел сцену ужаса, которую редко можно встретить в новейших войнах, — записывает Вильсон[158] 5 ноября в 40 верстах от Вязьмы, по дороге к Смоленску. — 2 тысячи человек, нагих, мертвых или умирающих, и несколько тысяч мертвых лошадей, которые по большей части пали от голода».
29 октября Наполеон добрался до Гжатска. 9 ноября он въехал в Смоленск, где обнаружил в несколько раз меньшие запасы продовольствия, чем значилось в рапортах. 17 ноября французская армия покинул Смоленск и двинулась на запад.
Александр I постоянно понукает Кутузова — вперед, вперед, надо изловить «врага рода человеческого». Кутузов же движется, как может. Вопреки мнению большинства наших историков потери русской армии от болезней, голода и холода были вполне сопоставимы с французскими.
Как в ставке Кутузова, так и в Петербурге ведутся бесконечные интриги, генералы пишут кляузы и доносы друг на друга. 22 сентября (4 октября) Барклай уехал из армии, получив от Кутузова позволение «за болезнью отлучиться». Он отъехал в Калугу и оттуда просил Александра I «за милость» об увольнении ввиду «беспорядков, изнурения и безначалия, существующих в армии».
Затем Кутузов избавился от другого конкурента и кляузника — Беннигсена. Фельдмаршал уведомил царя: «По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и по разным другим обстоятельствам предписал я ему отправиться в Калугу и ожидать там дальнейшего назначения от вашего величества, о чем счастие имею донести»[159].
«Марш от Малоярославца до Днепра представлял беспрерывное противодействие Кутузова Коновницыну и Толю. Оба последние хотели преградить путь Наполеону быстрым движением на Вязьму. Кутузов хотел, так сказать, строить золотой мост расстроенному неприятелю и, не пущаясь с утомленным войском на отвагу против неприятеля, искусно маневрирующего, хотел предоставить свежим войскам Чичагова довершить поражение его, тогда как длинный марш ослабил бы неприятельское войско еще более», —- пишет очевидец, офицер квартирмейстерской части А.А. Щербинин, не отлучавшийся от главной квартиры Кутузова.
