Ведомственная переменчивость, о которой пишет О. В. Хлевнюк, носила социально-экономический характер, но сама защита людей от центра была непосредственно связана с отношением к репрессиям, с устойчивой „умеренностью“ части партбоссов по этому вопросу. Так, заместитель Генпрокурора СССР А. Вышинский, выступая на очередном процессе „вредителей“ (новая волна таких репрессий прокатилась в 1933 г., по итогам пятилетки), призвал к развертыванию дальнейших репрессий в Наркоматах тяжелой промышленности и земледелия, которыми руководили С. Орджоникидзе и Я. Яковлев. Наркомы воспротивились этому, показав, что „вредители“ на самом деле не так уж и виноваты, а может быть вовсе не виноваты. Они руководствовались деловыми соображениями. В сентябре 1933 г. Сталин писал: „Поведение Серго (и Яковлева) в истории о „комплектности продукции“ нельзя назвать иначе, как антипартийным… Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии“[343]. Теперь признаком антипартийности и реакционности стало противостояние репрессиям, проводимым даже в агитационных целях.
Партийцев рангом пониже за антипартийное и тем более реакционное поведение немедленно арестовали бы и исключили из партии. Но кем заменить старого сталинского друга Орджоникидзе и верного, хотя и способного ошибаться Кагановича? А они опять подпадают под влияние ведомственных и местнических интересов, неблагонадежных экспертов. В том же письме Молотову Сталин жалуется, что нельзя долго оставлять на хозяйстве Куйбышева — он может запить. Нужно срочно готовить смену — послушных, исполнительных руководителей, способных вести дела по разработанной Сталиным стратегической линии.
На волне „большого скачка“ мощь ведомственных и территориальных кланов росла. О. В. Хлевнюк пишет об этом: „Могущественные советские ведомства, возглавляемые влиятельными руководителями, были не просто проводниками „генеральной линии“. Приобретая немалую самостоятельность и вес в решении государственных проблем, они во многих случаях диктовали свои условия, усугубляя и без того разрушительную политику „скачка“: постоянно требовали увеличения капитальных вложений, противодействовали любому контролю над использованием выделенных средств и ресурсов и т. д. Огромный партийно-государственный аппарат в полной мере демонстрировал все прелести бюрократизма, косности, неповоротливости и, как обычно, настойчиво отстаивали свои корпоративные права“[344].
Сталин стремился к монолитности правящего класса — без фракций, территориальных и ведомственных кланов. Но с неуклонностью социального закона из партийных кадров снова складывались кланы и группы, что вело к распаду сверхцентрализованной системы. Но чем дальше удавалось продвинуть страну по пути превращения в единую фабрику, тем больше росла масса бюрократии и ее власть, ее чисто человеческое стремление к самостоятельности.
Эта проблема лишь обострилась по мере разочарования партийцев в итогах „большого скачка“. При всех славословиях об успехах пятилетки каждый из лидеров знал о провалах в своей и сопредельных областях и сферах. Это заставляло бояться ответственности и подозревать Сталина в обмане. Настроения недовольства в партии подогревалось старыми товарищами и сотрудниками из оппозиционных кругов, среди которых Рютин и Смирнов были краями широкого спектра. В шепотках за спиной Сталина звучали призывы к его смещению. Группа надежных сторонников в ЦК сужалась. Борьба с трещинами в системе, за превращение людей в детали механизма была борьбой не на жизнь, а на смерть. Без этого нельзя понять трагедию Большого террора — еще одного последствия Великой депрессии и сталинского Большого скачка[345].
Выступление оппозиции могло вызвать новую революцию и гражданскую войну. Это была бы трагедия. Но альтернативой свержению Сталина была другая трагедия — голод 1932–1933 гг.
Царь-голод
Голод 1932–1933 гг. является одной из величайших трагедий отечественной истории. Спорить о нем будут всегда. Является ли голод необходимой ценой за индустриальную модернизацию или следствием коммунистической диктатуры, результатом Великой депрессии или произвола Сталина? Доля правды есть в каждом из этих суждений, и задача науки — выстроить различные факторы в системную картину, которая поможет ответить на главный вопрос — а возможно ли повторение этой трагедии и что нужно сделать, чтобы в условиях новых кризисов предотвратить подобные катастрофы. Ибо голод в СССР — не уникален. В колониальных странах происходили и более грандиозные трагедии такого рода[346].
В. В. Кондрашин перечисляет известные причины голода: „В 1932–1933 годах голод поразил… все основные зерновые районы СССР, зоны сплошной коллективизации. Внимательное изучение источников указывает на единый в своей основе механизм создания голодной ситуации в зерновых районах страны. Повсюду это насильственная коллективизация, принудительные хлебозаготовки и госпоставки других сельскохозяйственных продуктов, раскулачивание, подавление крестьянского сопротивления, разрушение традиционной системы выживания крестьян в условиях голода (ликвидация кулака, борьба с нищенством, стихийной миграцией и т. д.)“[347].
Из перечисленных причин ключевой являются госпоставки, изъятие хлеба государством. Коллективизация и ликвидация остатков кулачества сами по себе не вызвали бы голода. Голодали и колхозники, и единоличники. Колхозы сами по себе не сделали крестьян голодными, они сделали крестьянство „прозрачным“ для власти и позволили более эффективно провести главную операцию, ради которой все затевалось — изъятие хлеба. То, что не удалось Ленину в 1919–1921 гг. (а неудача продразверстки заставила перейти к НЭПу), то получилось у Сталина. Теперь крестьяне не могли оказать такого же сопротивления, как в 1921 г. Вожаки, деревенский актив был обескровлен массовыми репрессиями и раскулачиванием. Деревня была пронизана коммунистическими структурами, просвечена ОГПУ. Колхозы, хоть и охватившие только часть крестьянства (в СССР — 61–62 %), сделали деревню более „прозрачной“ для контроля сверху. Теперь хлеб было гораздо труднее спрятать от всевидящей власти. После коллективизации и единоличники уже не могли укрывать продовольствие — вокруг было слишком много голодных глаз, да и внимание репрессивных органов было обращено в первую очередь на единоличников как потенциальных „кулаков“. ВКП(б) Сталина смогла выстроить социальный насос, способный при необходимости высосать из деревни все до крошки. В январе 1933 г. в некоторых районах СССР этот насос действительно достиг самого дна. Выполняя завышенные планы поставок продовольствия на стройки пятилетки, исполнители высочайшей воли изымали у голодных людей уже не только хлеб, годный на экспорт, но и грибы и сушеные овощи, которые можно было бросить в котел рабочих столовых Днепрогэса и Сталинградского тракторного. Несмотря на голод, наращивался экспорт — нужно было докупить последнее оборудование, чтобы „доделать“ задачи Пятилетки.
В 1928–1932 гг. урожайность упала с 8 до 7 ц. с га (валовой сбор зерна упал с 733 млн ц. до 699 млн. ц.). А заготовки в 1928–1935 гг. выросли с 11,5 млн. тонн зерна до 26 млн. тонн. У крестьян не оставалось запасов „на черный день“. 1931–1932 гг. были неурожайными. Запасы зерна у крестьян упали с 50 млн. т. до 33 млн. т. в 1931 г. и 37 млн. т. в 1932 г.[348] В 1932 г. заготовки были снижены в сравнении с 1931 г. всего на 13 % и составили 1181,8 млн. пудов. Зато в 1933 г. заготовки резко выросли до 1444,5 млн. пудов. Планы экспорта и снабжения растущих городов не подлежали пересмотру. Именно этот нажим на крестьян — и на колхозников, и на единоличников — в 1932–1933 гг. вызвал голод в ряде регионов страны.
Чудовищный голод — результат выбора сталинской группы, который мы должны правильно оценить. Либо — сколько-нибудь успешное завершение индустриального рывка, либо нехватка ресурсов и полный экономический распад, гигантская незавершенка, памятник бессмысленному распылению труда. И, конечно, крах Сталина. Для того, чтобы закончить рывок, достроить хоть что-то, Сталину нужны были еще ресурсы, и он безжалостно забрал их у крестьян. Вопреки распространенному мифу, не найдено доказательств, что Сталин „устроил“ голод, чтобы замучить побольше народу. Думаю, и не будет найдено.
*
Решившись на прыжок через экономическую пропасть, сталинское руководство уже не могло отступать. До завершения пятилетки оно должно было давить на крестьянство всей мощью человеческой машины государства. Когда стало ясно, что нажим ведет к социальной катастрофе, возникла новая задача — локализовать бедствие, не дать толпам голодных крестьян захлестнуть города и те регионы, где голод еще не так силен. В. В. Кондрашин реконструирует эволюцию позиции Сталина по поводу начинающегося голода на Украине: „На наш взгляд, именно массовое бегство украинских крестьян из колхозов весной-летом 1932 года, в немалой степени, обусловило ужесточение политики сталинского руководства в деревне в целом, во всех регионах, в том числе в Украине.
