Находясь в семиотическом поле общехристианской традиции, русский царь не контролирует ход времени, не является его источником, не имеет влияния на эсхатологию — словом, не считается «хозяином» времени. Чередование сезонов также не входит в компетенцию царя. В связи с этим и составление календаря является прерогативой церкви, которая (следуя византийской традиции) вплоть до 1700 г. ведет счет времени от сотворения мира (летописи, естественно, придерживаются этого же счета годов), определяет время внутригодовых будней, постов и церковных праздников, которые, одновременно, являются и праздниками государственными, обязательными и для самого царя (первый календарь, инициированный светской властью, был составлен только при Петре I).
Составление летописей было также отдано Церкви. Даже когда летописи и летописные своды создавались по прямому указанию царя или же удельного князя, непосредственными исполнителями все равно оставались монахи и священники — именно потому, что контроль над христианским временем должен был осуществляться церковью[734].
Царь полномочно распоряжался пространством, т. е. всеми объектами (включая своих подданных), которые имеют пространственно-земное измерение и могут быть локализованы, но на временное измерение жизни он влияния не имел или имел его намного меньше, чем тэнно.
Лечебная функция. У древнейших тэнно обнаружить личные целительские потенции, достаточно обычные для древнего жреца, довольно затруднительно. То немногое, что содержится в хрониках, связано, по всей вероятности, с китайским влиянием. Так, во время эпидемии Судзин «рано вставая, ложился запоздно и просил у богов Неба, богов Земли простить его»[735]. Тем не менее, сам тэнно никого не лечит, и следов личных целительских потенций тэнно в VIII–X вв. обнаружить не удается, хотя в случае эпидемий от имени тэнно могут отправляться посланцы для совершения приношений. Тем не менее, опосредованно лечебная функция тэнно все-таки выявляется. Как уже отмечалось, в случае эпидемий в провинции достаточно часто отправлялись столичные лекари и доставлялись лекарства. Зарегистрировано и объявление амнистий по этому поводу. Фиксируется объявление амнистии и при заболевании ведущего царедворца: «Правый министр Фудзивара-но Асоми Фухито, 2-й старший ранг, занемог. 30 человек пострижены в монахи. Оглашен указ: «Правый министр Фудзивара-но Асоми Фухито, 2-й старший ранг, тяжко занемог, плохо спит, плохо ест. При виде его страданий, сердце Наше наполняется состраданием. От всей души желаем ему выздоровления. Молим о выздоровлении и объявляем великое помилование».[736] Амнистия была объявлена и при болезни ранее отрекшейся Гэммэй[737]. Амнистии обычно сопровождались раздачей милостыни. В случае болезни по указу тэнно мог проводиться и буддийский ритуал отпущения на волю живых существ[738].
Анализ сообщений «Секу нихонги» позволяет выявить следующую закономерность. В случае массовых заболеваний отдаются распоряжения о молениях в синтоистских святилищах и объявляются амнистии (т. е. задействуется конфуцианский магический потенциал), в случае заболевания самого тэнно предпринимаются меры буддийского толка. В обращении именно к буддийским монахам можно видеть представление о том, что они «делятся» с тэнно своей чудодейственной целительской силой, а не он с ними.
Целебная функция царя почти не выявлена. В писцовых книгах Разрядного приказа зафиксирована посылка животворящего креста господня «в серебре золочен» в Курск по случаю «нападных болезней»[739]. Никоновская летопись так передает слова жителей Свияжска: «И видя Бог твою государеву неотложную веру и отца твоего и богомолца архиерея Макария митрополита всея Русии и всего освященного собора молитвы и всех христиан прошение, подал милость свою, болезнь престала и скоронаходимыа смерти Бог унял и болныа вставают».[740] В этой записи обращает на себя внимание, что целительские потенции выявляются в Иване IV только в сотрудничестве с митрополитом. Это отражает общую ситуацию, когда моления о выздоровлении находятся целиком в компетенции церкви.
Образовательно-воспитательная функция. Несмотря на малое значение в японской модели управления меритократических принципов, необходимо отметить, что это не привело к господству невежества— важность образования для управления страной была прочно усвоена правящим слоем. При этом инициатором введения школьного образования, которое охватывало поголовно все чиновничество (в стране существовала столичная школа чиновников и более шестидесяти провинциальных — по числу провинций), считался сам тэнно. В предисловии к первой китаеязычной поэтической антологии «Кайфусо» (751 г.) отмечалось, что поскольку государь Тэнти считал учение (имеется в виду образование китайского типа) наилучшим средством для улучшения нравов, он собрал молодых многообещающих людей и основал школу[741]. В данном пассаже речь идет о столичной школе чиновников, провинциальные школы чиновников были учреждены в начале VIII в. согласно установлениям законодательных сводов.
Стремление к получению образования, содержание которого заключалось в изучении китайских книг по философии, праву, истории и литературе (говоря обобщенно — по теории и практике управления), становилось особенно актуально в условиях, когда влиятельная часть политической элиты (в частности, род Фудзивара) стремилась к самоидентификации прежде всего за счет китайской образованности (амальгамы из конфуцианства, даосизма и других учений), которой некоторые более традиционалистски ориентированные роды противопоставляли буддизм.[742] В результате этого противостояния победу одержала ориентация на конфуцианские принципы управления.
Немногочисленность непосредственных контактов с носителями китайской культуры способствовала в Японии установке на то, что знание приобретается прежде всего с помощью книг (одной из важнейших функций посольств в Китай было именно приобретение книг), откуда во многом и проистекает почтительное отношение японцев к письменной культуре: знание приобреталось не столько с помощью слова устного, сколько в результате изучения книжной премудрости. В связи с этим и власть пестовала школы чиновников, награждала людей за их знания («Ки-но Асоми Киёхито, нижняя степень 5-го младшего ранга, и иже с ним было пожаловано 100 коку неочищенного риса в награду за их ученость»[743]), отправляла учиться в Китай (число таких студентов было, безусловно, не слишком велико, но после прохождения обучения за границей они обладали квалификацией достаточной для того, чтобы выполнять роль наставников уже в самой Японии). Уважение перед образованностью и ее носителями было настолько велико, что могло служить основанием даже для прощения преступления.[744] В похвалах чиновникам также отмечается стремление к получению знаний. Так, в похвальном слове на смерть крупного чиновника Исикава-но Тосинари после перечисления этапов его служебной карьеры отмечается: «В свободное от служебных обязанностей время предавался чтению. Во 2-м году Тэмпё Ходзи был пожалован 3-м старшим рангом и получил должность старшего советника. В это время государь [Дзюннин] повелел сановникам подать свои предложения [относительно управления страной]. Тоситари обобщил их в 20 свитках и подал государю, после чего каждое предложение было направлено им в соответствующее ведомство. Предложения еще не воплощены в жизнь, но [работа Тоситари] широко используется при подготовке соответствующих решений»[745].
Сам тэнно получал домашнее образование, к престолонаследнику прикреплялся какой-нибудь признанный знаток китайской традиции. В отличие от русского царя, тэнно писал и читал сам, среди императоров было немало стихотворцев (вслед за китайской историко-философской мыслью японская элита почитала стихи гармонизирующим общественным фактором), император Сага (809–823) получил признание как величайший каллиграф своего времени, Кадзан (984–986) славился как художник, летописи и поэтические антологии составлялись по императорскому указу, при дворе проводились поэтические и музыкальные турниры, придворные соревновались в живописи, сочинении прозы, составлении ароматов и многом другом. Зафиксированы и сообщения, когда тэнно собственноручно пишет указы[746]. Вкупе с приведенным пассажем об учреждении школ, все это свидетельствует о том, что тэнно считался «культурным героем» (покровителем знания, наук, стихотворчества[747]) — роль, к которой он был, возможно, предрасположен в силу кровного родства с Аматэрасу, и которая была оформлена в значительной степени с помощью китайских принципов управления, основания которой покоились на письменном слове.
