Тут возникает страшный вопрос о преемственности власти: кто и как? И вот в этом вопросе у меня довольно твердый взгляд. Конечно, наступи этот момент – ликвидация коммунистов – тогда, когда единственными их преемниками смогли бы оказаться эмигрантские группировки, это было бы ужасно, это был бы новый Китай. Но эмиграцию нельзя сейчас уже вполне в одну кучу смешивать: имеются и новые побеги, крайне приемлемые внутри русским человеком, как мне приходилось и по Берлину наблюдать, и слышать, и читать. Сменовехизм сдвинул многое с мертвых точек. Если несколько лет назад назвать, скажем, Красную армию – русской армией значило почти навлечь на себя нарекания, как агента III Интернационала, то сейчас – пусть робко, шепеляво – эти мысли даже у Струве можно иногда отыскать.
Но под чем-то новым в эмиграции, под сдвигами я, конечно, имею в виду не «новую тактику» Милюкова или новое «откровение» Струве, а действительно что-то радикально новое. Имею в виду, во-первых, евразийство, которое каким-то новым словом, несомненно, является, крайне много делает в смысле установки нашего национального сознания, но склонно немножко запутываться в сложности своих построений и довольно беспомощно как практическое политическое начало.
Два последних недостатка, по-моему, отсутствуют у другого течения «национал-максимализма». При этом письме, г[осподин] профессор, я препровождаю Вам отчет о докладе князя Ю. А. Ширинского-Шихматова – лидера этого течения. Я, лично, разойдясь с коммунистами, понял, что органически подхожу именно к этому течению. Недавно мне привелось выступить на одном из политических собраний здесь (очень, очень многочисленных) и попытаться объяснить, кто мы. Я отметил, что нац[ионал] – максимализм – понятие родовое, видовым является нац[ионал]-большевизм, бесформенный и неопределенный в России и кристаллизующийся за границей в 2-х точках: в Вашей, г[осподин] профессор, и князя Ширинского. Разница по преимуществу тактическая: 2-ое течение отвергает лояльное вхождение в советский аппарат. Из идеологических расхождений между Вашим течением (основным и по времени и по распространению – так сказать, классическая линия национал-большевизма) и князя Ширинского можно отметить, как главное, отрицательное отношение к «западничеству». Прилагаемая брошюра кое-что в этом отношении пояснит.
Иногда я ставлю вопрос таким образом: сейчас два течения национал-большевизма разделены вопросом об отношении к власти. Ну а когда этого вопроса не будет, т[о] е[сть] советская власть падет, могут они слиться дальше воедино или тогда обрисуются более резко те расхождения, которые сейчас представляются незаметными? Как Вы думаете, г[осподин] профессор?
Иногда и другие мысли – утилитарного характера приходят в голову: предположим, я говорю с советским гражданином, признающим лояльность к власти, т[о] е[сть] Вашим последователем. Естественно, что у меня обнаружилось бы с ним бесконечное количество схождений и вот такой несколько парадоксальный вопрос – может быть, мое «анти» и его «про» нисколько не разводят нас в разные стороны, коль скоро основа одна и та же – извнутреннее, национальное осмысливание революции и общая цель – вывести ее в национальную форму развития. Может быть, я даже, будучи теоретически «анти», посоветовал бы ему многое «про» (с кое-какими пояснениями).
О моем выступлении было сообщено в «Днях» (№ 1303) и передовицей в «Последних новостях» (№ 2494), причем позиция со стороны этих газет занята выжидательно-нащупывающая.
Наше течение с громадным интересом читает все выходящее из-под Вашего пера. Боюсь, что мы все только мало в курсе Ваших новейших трудов. Ужасное расстояние разделяет нас – хочется прибавить, обратно пропорциональное нашим политическим воззрениям. Я лично со времени «Накануне» сожалею, что никогда Вас послушать не приходилось.
Разрешите, г[осподин] профессор, пожелать всего хорошего Вам, и если бы Вы сообщили нам Вашу точку зрения на наше течение, то был бы заранее благодарен.
С совершенным и искренним уважением
Н. Былов.P. S. Одновременно посылаю Вам нашу брошюру и одно из воззваний. Н. Б.»[357]
Письмо Н. В. Устрялова Н. Н. Былову
«Харбин, 9 апреля 1928 г.
Многоуважаемый Collega!
Я получил Ваше письмо от 2 марта 28 года, а также брошюру «Национал-максимализм и национал-большевизм». Спасибо.
По существу могу сказать, что Ваше письмо, как «человеческий документ», значительно интереснее брошюры. Последняя произвела на меня впечатление чего-то столько же претенциозного, сколь сумбурного. Есть в ней нечто от политического полусвета, весьма вообще шумящего за последние годы. Ряд, по-моему, правильных утверждений, но преподнесенных в форме идеологической окрошки, пересоленной и переперченной. Похоже на литературные упражнения начинающего студента. Не следовало печатать это откровение кн. Ширинского.
Неприятный душок доморощенной философии «иудаизма» в брошюре. Очень неудачны и неуместны никого не способные пленить намеки на «связи» национал-максималистов в России. Вообще, необходимо, прежде всего – больше скромности и самокритики в публичных выступлениях. Простите за откровенный отзыв.
Что касается Вашего письма, – оно несравненно содержательнее и интереснее. Ваша краткая автобиография достаточно драматична, и Ваши вопросы очень серьезны. И, конечно, это не только Ваша автобиография и не только Ваши вопросы: в них светится «философия эпохи».
К сожалению, географическое расстояние, нас разделяющее, а также некоторые другие основания, препятствуют более обстоятельному обмену мнениями. Я затрудняюсь высказываться по существу затронутых Вами проблем, не будучи ближе знаком с течением, Вами представляемым. Могу лишь отметить, что не разделяю Вашей концепции «ухода мавра – падения советской власти». Действительность представляется мне гораздо более сложной и русский революционный процесс – более длительным, органическим и своеобразным. «Помочь мавру уйти» – эта формула слишком обща и недостаточно конкретна.
Вместе с тем, не вижу оснований отрицать, что у меня с Вами – целый ряд идейных созвучий, открывающих возможный путь к взаимопониманию в будущем… если оно у нас есть.
Буду очень благодарен за присылку документов и материалов, характеризующих Ваше течение. Одновременно с этим письмом посылаю Вам три свои книжки.
С искренним приветом
Н. Устрялов»[358].
«Глубокоуважаемый Николай Васильевич!
Сильно запаздываю с ответом на Ваше письмо. С одной стороны, не хочу навязываться Вам в «постоянные корреспонденты», – вероятно, у Вас их тьма, и я знаю, как это способно отрывать от литературных и научных трудов. С другой стороны, у меня была и есть туча паспортных и визовых неприятностей: на меня ополчился здесь пестрый эмигрантский фронт от Трепова до Милюкова, вперемежку с агентами контрразведок и прочими джентльменами. Решили выпроводить из Франции (что, в конце концов, и сделают). – Как, служил в торгпредстве? И в «Накануне» пописывал? А сейчас вместо того, чтобы стать на коленки и кланяться, исповедует ересь национал-максимализма?.. Не потерпим!..
В главе материалов о нас высылаю «Бюллетень советской эмиграции». – Есть здесь несколько человек, мыслящих себя по-советски, но с коммунистическим правительством не ладящих, – так вот всем им в эмигрантских учреждениях открыто говорят: «Всех вас, голубчиков, слопаем, ибо никакого запаха Советов не переносим». Ну, Бог с ними, это все старо и неинтересно. Интереснее для нас оказалось то, что представители советской эмиграции, познакомившись со всеми парижскими политическими течениями, свои симпатии остановили на нас (расходясь во многих идеологических вопросах). Не чувствуется совершенно та страшная пропасть, которая навсегда вырыта между эмиграцией и Россией. Это говорит за то, что национал-максималисты проделали большую работу над самим собой, своим сознанием и вырвались из эмигрантского стана.
Я прочитал (многое перечитал) все, что Вы прислали. Спасибо большое. Произвело впечатление Ваше предисловие ко 2-ому изданию «Под знаком революции» (первое я давно знаю). Я вполне разделяю Ваши чувства. Оттолкнувшись от этого эмигрантского берега, я тоже чувствовал и чувствую себя совершенно послереволюционным россиянином. Вот опять только скажу, что и в предыдущем письме: сменовехизм, ставший на очень хороший и правильный путь, сам себя губит путами лояльности к правительству. Лояльность была уместна в первый период нэпа, при жизни Ленина, когда можно было ждать многого дальнейшего. Это не оправдалось, и теперь лояльность не дает сменовехизму возможности развиваться дальше, а дальнейшее развитие необходимо. Вы, описывая Ваше путешествие в Москву, говорите: «Пора отойти от нашего традиционного поплевывания и отрицания правительственной верхушки». В общем-то пора и давно пора, но зачем же «пора» именно теперь, когда правительство как таковое только невольно и нехотя национально и когда, оно в настоящем задерживает дальнейшее поступательное движение послереволюционных процессов.
