Отмеченное выше стремление Голицына навязать депутации функции «российского Синедриона», определяющего унифицированные правила религиозной практики еврейского населения империи, проявилось в деле о секте воронежских крестьян-субботников, якобы усвоивших некоторые элементы иудейского культа под влиянием евреев[1001] 22 ноября 1822 г. министр духовных дел поручил Айзенштадту и Файтельсону предписать еврейскому населению, «что евреи должны воздерживаться от всяких объяснений о вере с подданными России нееврейской веры (sic!) и в тех местах, где евреям позволено пребывание всеединое, и в тех, куда им позволено приезжать на время, на письме и на словах, явно и тайно»[1002]. Запрет на еврейский прозелитизм мотивировался в отношении министра как российским законодательством, так и ссылками на соответствующие места в Талмуде и сочинениях Маймонида[1003]. Возможно, последние заимствованы из «представлений» депутатов, пытавшихся, как и в 1820 г., доказать Голицыну, что еврейская традиция «не только не обязывает, но даже возбраняет обращать кого-либо в свою веру»[1004]. Отметим, что галахические правила обычно носили окказиональный, конкретный характер и были весьма многообразны. Расходились мнения еврейских религиозных авторитетов разных эпох и по поводу прозелитов[1005]. Произвольное отождествление властью русских сектантов-субботников, строивших свою религиозную жизнь на своеобразном прочтении Ветхого Завета, с упоминаемыми в еврейских религиозных текстах «герами» («чужаками», желавшими присоединиться к общине), позволяло обвинять евреев в распространении иудаизма среди нееврейского населения. Однако такие меры, как публичное чтение в синагогах и бейс-медрешах официального объявления еврейских депутатов о запрете на прозелитизм[1006], никоим образом не могли повлиять на распространение движения субботников. Значение же постановлений депутатов как галахических предписаний, легитимировавших правительственную политику на уровне еврейского религиозного права, также было весьма сомнительным с традиционной точки зрения[1007].
Предметом постоянного беспокойства депутатов была отмеченная выше, постоянно висевшая над евреями угроза выселения из сельской местности под предлогом выполнения соответствующей статьи «Положения» 1804 г. 11 апреля 1823 г. Александр I распорядился выселить евреев Могилевской и Витебской губерний из деревень в города и местечки до 1 января 1824 г. Тогда же, 11 апреля, депутаты направили в Комитет министров записку[1008] в защиту евреев. Депутаты настаивали на том, что власти должны, сохраняя запрет на виноторговлю, разрешить евреям другие виды аренды или же предоставить свободное проживание во «внутренних губерниях» для еврейских купцов, ремесленников и наемных работников. Таким образом, депутаты предлагали фактическую отмену «черты оседлости» в качестве компенсации за убытки, причиненные запретом на торговлю спиртным и проживание в сельской местности[1009]. Другую записку депутатов, в основных чертах, видимо, совпадавшую с упомянутой выше, Комитет министров рассматривал 20 ноября 1823 г. Исследователю приходится довольствоваться сжатым и, возможно, искаженным изложением записки в журнале Комитета. Согласно последнему, депутаты пытались объяснить, что эта мера приведет к разорению всех евреев Белоруссии – и выселяемых, и уже проживающих в городах и местечках, которые будут страдать от перенаселенности, конкуренции и обязанности поддерживать пострадавших от выселения единоверцев. Также «невозможно надеяться, чтобы еврейские общества прочих губерний оказали белорусским помощь своими пожертвованиями»[1010]. Депутаты вновь повторили свою программу мероприятий для облегчения участи белорусских евреев: «Чтобы, пока правительство не найдет средства к их обеспечению в пропитании, они были оставлены на нынешних местах с запрещением промысла вином, но с позволением держать в корчмах и шинках съестные припасы… чтобы позволено было купцам, приказчикам и служителям иметь пребывание для торговли, а бедным евреям для тяжелой работы во всей империи по паспортам… чтобы желающим из них переселиться в другие места была сделана ссуда от казны на том основании, как она делается колонистам»[1011]. Два первых пункта были отвергнуты Голицыным, третий – остальными членами Комитета министров. Их возражения были подтверждены императорской резолюцией[1012].
В том же 1823 г. Айзенштадт отправил председателю департамента гражданских и духовных дел Государственного совета Н.С. Мордвинову несколько записок, указывая на «несчастные последствия, постигшие сему народу [евреям], в особенности по двум белорусским губерниям, по которым предположено переселение из сел, деревень и постоялых дворов в толико краткое время, каковое бедствие заставило сих губерний еврейские общества утруждать его императорское величество всеподданнейшей просьбою, которая по высочайшему соизволению поступила в кабинет министров»[1013]. Таким образом, мы снова имеем дело с сочетанием двух форм еврейского представительства – прошениями от имени «обществ» и выступлением еврейского депутата, использовавшего инициативы «обществ» как дополнительный аргумент против выселений.
1 мая 1823 г. Александр I назначил новый, уже четвертый по счету Комитет по еврейским делам[1014], состоявший из министра финансов Е.Ф. Канкрина, министра юстиции Д.И. Лобанова-Ростовского, управляющего Министерством внутренних дел Б.Б. Кампенгаузена (вскоре смененного на этом посту В.С. Ланским) и Голицына, и приказал им до конца года подготовить новый закон о евреях. О личном участии каждого из членов комитета в рассмотрении различных вопросов еврейской политики по сохранившимся документам – мемориям заседаний комитета – судить невозможно, так как ход обсуждений в источниках этого типа не излагается.
Учреждение Четвертого еврейского комитета, так же как в свое время еврейского комитета 1802–1804 гг.[1015], вызвало определенное оживление в среде еврейского населения. Действия евреев, так же как и в 1803 г., интерпретировались властью как взаимосвязанные, негативные и опасные явления. В отличие от ситуации 1803 г., когда губернаторы старались доказать министру внутренних дел, что особых поводов для беспокойства не имеется, в 1823–1825 гг. инициатива расследования «еврейского заговора» принадлежала местной администрации. В декабре 1823 г. брацлавский земский исправник доложил подольскому вице-губернатору, что евреи Брацлава получили письмо от депутатов, сообщавших о подготовке нового положения о евреях, согласно которому на евреев будет распространена рекрутская повинность и подтвержден запрет на продажу спиртного, неплательщики налогов будут насильно отправлены «к заселению степей», а минимальный возраст вступления евреев в брак будет повышен до 25 лет[1016]. Местные «раввины» (под которыми, в донесении исправника, видимо, подразумеваются главы брацлавских хасидов[1017]) наложили на свою паству строгий пост и установили особые молитвы, чтобы отвратить готовящееся бедствие[1018]. В свою очередь, подольский вице-губернатор распорядился провести секретное расследование деятельности еврейских общинных лидеров по всей Подольской губернии и доложил о еврейских «волнениях» великому князю Константину Павловичу[1019], а тот так обеспокоился этим, что сообщил своему брату-императору[1020]. «Находя внушение сие[1021] со стороны еврейских депутатов[1022] в отношении к правительству невместным»[1023], Константин Павлович распорядился провести секретное расследование и поиски зачинщиков по всем губерниям черты оседлости[1024]. В то время как в рапорте брату великий князь признавался, что располагает только одним документом о готовящемся «еврейском бунте» – упомянутым выше донесением подольского вице-губернатора[1025], в циркулярах Константина Павловича губернаторам картина, описанная брацлавским земским исправником, распространяется на всю черту оседлости[1026]. Согласно донесениям губернаторов, «зачинщики» и подозрительные явления еврейской жизни были немедленно обнаружены во всех губерниях западного края. Так, в Гродненской губернии под подозрение попали бывший еврейский депутат Зонненберг[1027] и брест-литовский раввин Лейб-Арье Каценельбоген[1028], в Вильно – «почетный еврей» Хаим Нахман Перцович, обвинявшийся в том, что «истребил» подозрительное письмо, полученное им от Айзенштадта в декабре 1823 г.[1029], в местечке Орша – раввин и главы местного кагала, которые «всегда причиною беспорядков в Бердичеве»[1030] и многих других городах и местечках[1031], в Пинске – купец первой гильдии Шевель Рабинович, который, ссылаясь на свою переписку с депутатами, распространял среди местных евреев нелепые слухи[1032], в Минске – известный до того как «еврей честнейших правил» богач и член кагала Вульф Симхович[1033]. Особенное усердие в поисках заговорщиков проявил подольский вице-губернатор, выявивший связи депутатов с цадиком Йехошуа-Гешелем из Апты (Аптер ребе)[1034], возглавлявшим в то время хасидский «двор» в Меджибоже. Отметим, что в 1818 г. цадик был инициатором сбора средств на депутацию по Подольской губернии[1035]. «Следовало бы все его бумаги забрать и аккуратно в губернском правлении пересмотреть», – писал губернатор Константину Павловичу[1036]. Поскольку местечко Меджибож было в свое время по распоряжению императора освобождено от постоя, «приступая к мерам забора бумаг так важного у евреев раввина», по мнению губернатора, «удержать своеволия и буйства еврейского народа на случай их сопротивления власти было бы невозможно, и надобно бы заблаговременно под предлогом постоя в самом местечке поставить роту»[1037]. К тому же «раввин сей стар[1038], подобно прочим евреям, труслив, необыкновенный такой случай забора бумаг, особливо между ими есть для него опасные, мог бы причинить ему болезнь, а может быть, и смерть»[1039]. Все эти обстоятельства побудили вице-губернатора просить санкции на предлагаемые им меры у Константина Павловича.
