«Я, Хуан Писарро, житель этого великого города Куско королевства Новая Кастилия, сын [капитана] Гонсало Писарро и Марии Алонсо, которые оба скончались (да упокоит Господь их души), пребывая в больном теле, но будучи в здравом уме… ввиду того что я нездоров и не знаю, что Господь предуготовил для меня, хочу сделать это последнее завещание… Во-первых, я вверяю свою душу Богу, который сотворил и искупил ее своей драгоценной кровью и телом…[и] я требую, чтобы мое тело, в том случае, если Господь приберет меня к себе, было погребено в главной церкви в этом городе — до того времени, пока мои братья Эрнан Писарро и Гонсало Писарро не перевезут мои кости [назад] в Испанию в город Трухильо и не похоронят их там, где сочтут это уместным… Я повелеваю, чтобы в день моей смерти была исполнена заупокойная месса и чтобы эту мессу исполняли в каждый из следующих девяти дней…
Следующее мое распоряжение связано с индейской женщиной, которая оказывала мне сексуальные услуги и которая родила мне девочку. Я не признаю последнюю своей дочерью… тем не менее, помня об услугах, доставленных мне ее матерью, я настаиваю на том, чтобы в том случае, если эта девочка достигнет брачного возраста и выйдет замуж по благословению моего брата Эрнана Писарро, ей были предоставлены 2000 дукатов на бракосочетание. В том же случае, если она умрет до заключения брака и у нее не будет наследников… эти 2000 дукатов следует вернуть моим наследникам… так чтобы они не достались ее матери… Я назначаю… моим единственным наследником, которому отойдет все то, что я имел в этой жизни, моего брата Гонсало Писарро… Это завещание было сделано в присутствии свидетелей и нотариуса и заверено последним… в указанной столице Куско 16 мая одна тысяча пятьсот тридцать шестого года от времени рождения нашего Спасителя Иисуса Христа».
Через две недели после получения ранения Хуан Писарро умер, не признав ни индианку, которая «оказывала ему услуги», ни свою собственную дочь смешанных кровей, в отношении которой он настоял на том, чтобы она считалась незаконной. Хуан определил свое состояние в 200 000 золотых дукатов своему и так уже баснословно богатому брату, двадцатиоднолетнему Гонсало. Но, несмотря на последнюю просьбу Хуана, его останки никогда не будут возвращены в Испанию. Хуан был первым из пяти братьев Писарро, кто погиб в ходе завоевания Тавантинсуйю. Его кости навсегда останутся захороненными в Перу.[38]
Не имея времени заботиться о своем раненом брате, — и так уже имея легион раненых вокруг себя, — Эрнан Писарро приказал своему брату Гонсало возглавить штурм Саксауамана. На следующий день после ранения Хуана туземная пехота, защищавшая крепость, контратаковала: сражение уже велось за пределами крепостных стен, на каменистом холме, на котором со вчерашнего дня расположился Гонсало со своим кавалерийским отрядом. «Там была ужасная неразбериха, — писал один свидетель, — все кричали, все там запуталось и переплелось… [в ходе битвы] за высоту. Все выглядело так, словно все люди на земле сошлись во взаимной борьбе».
Получая постоянные донесения о развитии ситуации и осознавая, насколько поворотным является сражение за Саксауаман для всей кампании, Манко распорядился, чтобы к месту битвы подошли еще 5000 человек. В свою очередь, Эрнан Писарро, имея подобную же мотивацию, но значительно меньшие ресурсы, распорядился направить еще 12 кавалеристов из города в качестве подкрепления сражавшимся; он сделал это, несмотря на жалобы остававшихся в городе испанских всадников, число которых теперь составляло менее двух дюжин и которым приходилось отражать постоянные атаки туземцев. «В городе, — писал один очевидец, — индейцы предприняли такую яростную атаку, что испанцы думали, что теперь им уже точно конец».
Весь день в Куско продолжались сражения, вновь сотни индейских бойцов были убиты, ввиду того что у испанцев были лошади и намного более качественные доспехи и оружие; тем не менее индейцы не ослабляли натиска. Горами мертвых тел были завалены улицы инкской столицы. На равнину перед Саксауаманом прибыли новые индейские войска, и они начали теснить Гонсало и его отряд — «испанцы оказались в очень сложной ситуации, поскольку им пришлось иметь дело со свежими вражескими силами, атаковавшими с большой решительностью». Лишь удвоив свои усилия, испанцы смогли избежать уничтожения.
Будучи уже до крайности обессиленными, испанцы тем не менее подготовили ночью новый план. Осознавая, что на следующий день Манко мог прислать дополнительные войска, испанские военачальники решили предпринять ночную атаку на крепость. Испанцы знали, что для войск Манко такая атака станет неожиданностью, потому что индейцы не любили сражаться ночью, особенно в новолуние, которое как раз было сейчас. Несмотря на то что днем испанцам пришлось участвовать в изматывающих сражениях, они смогли смастерить приставные лестницы.
Под покровом темноты Эрнан Писарро и значительное число испанских солдат, прибывших из города, вскарабкались по крутому склону холма и присоединились к конкистадорам, находившимся наверху. Перед ними находилась инкская крепость. Испанцы начали высматривать самые темные участки стен.
Взобравшись на первую стену, испанцы внезапно атаковали часовых — индейцы даже не успели понять, каким образом захватчикам удалось очутиться здесь. Быстро перерезав индейский отряд, испанцы завладели террасой, находившейся на высоте первой стены. Их индейские союзники забрались следом за ними, втянув потом наверх лестницы. Вскоре прозвучал сигнал тревоги, и на испанцев полетели камни, но испанцы успели приставить лестницы к следующей огромной стене и вскарабкаться на нее.
Захваченные врасплох, войска Манко оказались вынуждены уйти с двух нижних террас, — они собрались на третьей. За их спиной виднелись силуэты трех башен. В распоряжении индейцев осталась только одна стена, поэтому они приготовились отчаянно биться за нее. Один из испанцев, принимавших участие в атаке, рассказывал:
«Я могу сказать, что это была самая страшная и жестокая война в мире; во время сражений между христианами и маврами проявлялась некоторая доля милосердия, оставшиеся в живых имели некоторую надежду, поскольку за них мог быть дан выкуп. Индейцы же не проявляли ни сострадания, ни рассудительности, ни страха Божия, они убивали нас так жестоко, как только могли».
С яростью испанцы размахивали мечами и отражали своими щитами град летящих камней. В ту ночь особенно ярко проявил себя один эстремадурец из города Бадахос. Эрнан Санчес был одним из 12 кавалеристов, направленных Эрнаном в качестве подкрепления. Этот боец одним из первых взобрался на третью стену. Затем Санчес влез в окно одного из зданий и обнаружил там изумленных индейцев. Работая мечом, он заставил индейцев бежать вверх по лестнице, ведшей на крышу. Санчес помчался за ними и обнаружил, что находится у основания центральной башни. Он увидел, что с вершины башни свисает веревка. Закрепив щит на спине, он полез наверх. Находившиеся на верху башни индейцы бросили в него огромный камень. Санчес успел сделать рывок вперед, и камень ударил в щит. Санчес достиг верхнего окна и прыгнул туда, оказавшись в окружении индейских воинов.
На протяжении всей ночи длилась схватка. Несмотря на все усилия испанцев, индейцы продолжали удерживать три башни, испанцы же со своими союзниками овладели террасами внизу. Вильяк Уму и полководец Паукар Гуаман продолжали руководить действиями обороняющихся. Саксауаман имел одну слабую сторону: там не было источников воды. Запасы камней, дротиков и стрел на складах начинали иссякать. «Они упорно сражались весь день и всю ночь, — вспоминал очевидец. — С наступлением рассвета позиции индейцев пошатнулись: у них истощился запас камней и стрел».
Вильяк Уму и Паукар определили, что воды и оружия уже совершенно недостаточно. Назначив заместителем командира одного знатного инку, Вильяк отдал обороняющимся приказ прорвать ряды испанцев, чтобы, таким образом, позволить убежать верховному жрецу и Паукару. Добравшись до Калки, два военачальника стали просить Манко направить к крепости дополнительные войска, надеясь на то, что контратака свежими силами позволит разгромить испанцев.
К этому времени обороняющиеся индейцы отступили к трем башням. Исполняющий обязанности командира, имевший при себе захваченное у испанцев оружие, продемонстрировал такие блестящие бойцовские качества, что обеспечил себе место в испанских летописях. Вот что рассказывал о его поведении Педро Писарро:
«Действия орехона были настолько мужественными, что его можно было сравнить с некоторыми римскими бойцами в давние времена. Этот орехон держал в одной руке овальный щит и дубинку, а в другой — меч. На голове у него был морион. Он забрал это оружие у испанцев, погибших на дорогах империи. Этот орехон двигался, как лев, по всему периметру самой верхней части башни, не давая испанцам взобраться туда по приставным лестницам… Когда один из его людей предупредил этого полководца, что какой-то испанец поднимается на одном участке башни, индейский командир со своим мечом и щитом бросился на него, как лев».
