Розмэри Сатклифф - Факелоносцы

Когда затихли вдали звуки их шагов, Аквила опустился на порог, руки его беспомощно упали на колени, голова свесилась на грудь. Немного спустя чья-то ладонь легла на его плечо и голос брата Нинния произнес:

— Отлично все сделано, друг.

— Как мальчик? — спросил одурело Аквила, не поднимая головы.

— Спит. И чем дольше он проспит, тем лучше. Я же сейчас сожгу его тряпки, а попозже вынесу доспех и брошу где-нибудь.

Аквила кивнул и с тихим вздохом привалился к косяку. Он не слышал, как монах убрал руку с его плеча. Он помнил только, что собирался всю ночь сидеть на страже в дверях, но сон одолевал его, хотя какая-то часть сознания по-прежнему была начеку. А в это время стихали последние порывы штормового ветра, бушевавшего три дня.

Оставалось уже совсем недолго до рассвета, и ночь после бури была полна влажной, пахнущей лесом тишиной, когда он очнулся и понял, что в хижине у него за спиной снова идет жизнь. Он поднялся на ноги, постоял немного, озираясь кругом, потом повернулся и, наклонив голову, нырнул в освещенную комнату. Сын Флавии уже проснулся и, завидя его, приподнялся, опираясь на локоть, откинув со лба упавшие на глаза нечесаные космы, в упор спросил:

— Мой меч! Где мой меч?

— Тут недалеко, в речке. Корни ольхи не дадут ему никуда уплыть.

— Я вижу, ты неплохо позаботился, чтобы у меня не было против тебя оружия.

— Дурень ты. Зачем мне отбирать у тебя оружие, когда ты в таком состоянии? Знай, в этих краях человеку не поздоровится, если у него на поясе сакский меч!

Мэлл расхохотался, и казалось, этот язвительный, злой, бессильный смех подстегивает его, будто ветер бушующее пламя.

— Я не сомневаюсь, ты еще и не так будешь печься о моем здоровье. Я-то, конечно, дурак, где уж мне догадаться, что ты заботишься о своей собственной шкуре.

— Угомонись, сын мой, — раздался голос Нинния из темного угла хижины. — Так случилось, что ему пришлось позаботиться и о твоей шкуре: и когда он нес тебя на руках, не думая о своей ране, которая снова открылась, и позже, когда тебя могла вытянуть из хижины, словно барсука из норы, и заколоть на пороге свора разогретых вином британских солдат, рыщущих вокруг в поисках вина или же саксов.

Ярость мальчика сразу же стихла, смех оборвался, он долго лежал и смотрел на Аквилу, закусив нижнюю губу, как это делала Флавия, когда была чем-то озадачена.

— Не понимаю, для чего ты это сделал? — спросил он наконец.

— Ради твоей матери.

— Моей матери? Что тебе до моей матери?

— Она моя сестра, — сказал спокойно Аквила.

— Твоя… сестра, — повторил Мэлл с расстановкой, будто проверяя произнесенные слова на слух.

Хмурый взгляд, пробежав по лицу Аквилы, остановился на его богато украшенной портупее, на длинном римском кавалерийском мече, на бронзовой с серебром броши, которой был заколот видавший виды плащ, затем снова вернулся к темному суровому лицу с ястребиным носом — лицу, на котором оставили свой отпечаток почти двадцать лет командования людьми. — Ты ведь тут большой человек, — медленно произнес Мэлл. — И тебе, наверно, не так-то просто иметь родственника в войске Хенгеста.

— Так и есть. И Бог это видит. Но не в том смысле, как ты думаешь. — Он распрямился и перевел разговор на насущные дела: — Утром мы снимаемся и идем на юг, тем самым риска для тебя будет немного, пока ты лежишь здесь. — Он ни разу не спросил, как брат Нинний отнесется к его опасному поручению, слишком велика была его вера в этого невысокого человека в темной тунике. Он повернулся к нему: — Скажи, когда он сможет отправиться в путь?

— Не раньше чем через две-три недели. — Брат Нинний поднял голову от чаши, в которой готовил ячменную похлебку. — Две или даже три недели радости от того, что Господь послал мне еще одного гостя. Но для его же блага он должен уйти отсюда сразу, как только я увижу, что он достаточно окреп для этого.

Аквила думал с лихорадочной быстротой.

— Далеко ли отсюда до ближайшего поста на границе? — спросил он. Но тут же спохватился: — Ах да, теперь ведь нет больше четкой границы. Ну а до ближайшего селения его соплеменников?

— На этот вопрос невозможно ответить. Однако я знаю леса на север отсюда и могу с ним пройти и вывести его на дорогу.

Аквила кивнул, затем присел, опираясь на одну ногу, достал из-под запятнанной кровью туники кошелек и бросил его на ворох папоротника. Кошелек шлепнулся с легким звоном.

— Денег тут немного, все, что есть при себе. Этого мало, но все же какое-то подспорье. И добудь ему тунику, Нинний, чтобы она не напоминала сакскую ни покроем, ни длинными рукавами. — Затем он вынул табличку и стиль и под внимательным взглядом Мэлла и брата Нинния торопливо нацарапал несколько слов на вощеной дощечке, после чего не спеша прочел то, что написал, бережно положил табличку рядом с кошельком и спрятал стиль в складках пояса. — Ты вполне сойдешь за британца, пока не раскроешь рот. Поэтому ты должен притвориться немым. И если на кого-нибудь наткнешься, покажи пропуск. Он подписан командующим Вторым Крылом Кавалерии Амбросия и убережет тебя от непредвиденных неприятностей. Понял?

— Я… понял, — ответил, помедлив, Мэлл. Он сглотнул слюну. — Кажется, мне ничего не остается, как… поблагодарить тебя.

— Еще одно, — сказал Аквила, сняв с пальца печатный перстень со вмятиной. — Это перстень моего отца. Когда доберешься до своих, найди способ переслать его сюда брату Ниннию, а Нинний отыщет способ передать его мне, и, таким образом, я буду знать, что ты благополучно добрался.

— Конечно. Благополучно, как побитая шавка, что бежит поджавши хвост! — неожиданно с какой-то яростной горечью выкрикнул Мэлл.

Аквила поглядел на его опавшее лицо, гордое, горькое, помрачневшее от стыда. Глаза ярко блестели… Наверное, его лихорадит из-за раны. Но ничего, Нинний присмотрит за ним.

— Хенгест не погиб, когда рухнул заслон из щитов, — неожиданно сказал он. — Он цел и невредим и ушел с остатками своего войска. Ты следуешь за живым вождем, а не покидаешь павшего. И стыдиться тебе нечего.

— Какой добрый враг, — насмешливо сказал Мэлл.

— Никакой я не добрый, я любил твою мать, мою сестру. Этим все и объясняется.

Они молча смотрели друг на друга, и в какой-то миг Мэлл словно сложил оружие — он протянул руку и взял у Аквилы кольцо.

— И даже после того, как она… после того, что случилось?

— Когда-то мы заключили пари и я пообещал ей красные туфельки, если она обгонит меня, — сказал Аквила, стараясь, чтобы его голос звучал как можно беззаботней. — Она выиграла пари, а у меня… так и не было возможности заплатить свой долг. Скажи матери, что вместо пары красных туфелек я посылаю ей сына.

— Если я… когда я снова увижу ее, может быть, ей еще что-нибудь передать от тебя? — спросил Мэлл.

Аквила смотрел на огонь, обхватив руками колено. Что может он сказать Флавии после их последней встречи и долгих лет разлуки? И вдруг он сообразил. Отстегнув пряжку на плече, он слегка спустил кожаную тунику, потом вытащил наверх шерстяной рукав и обнажил плечо.

— Смотри! — сказал он, нагнувшись к очагу.

Мэлл приподнялся повыше на здоровой руке.

— Это дельфин, — с удивлением сказал он.

— Друг сделал эту татуировку, когда я был таким же юнцом, как ты. — Аквила опустил рукав и стал снова застегивать пряжку. — Спроси ее, помнит ли она наш дом и ступени террасы под терносливом. Спроси, помнит ли разговор, который у нас был однажды о возвращении Одиссея. И скажи ей, будто это я говорю через тебя: «Погляди, у меня дельфин на плече, я твой давно потерянный брат».

— «Ступени террасы под терносливом. Возвращение Одиссея. „Погляди, у меня дельфин на плече. Я твой давно потерянный брат“», — повторил Мэлл. — А она поймет?

— Если она помнит ступени под терносливом, она поймет, — сказал Аквила. Он встал и направился к темному дверному проему. Оглянулся он только один раз.

Мэлл, по-прежнему опираясь на руку, смотрел ему вслед.

Аквила окунулся в едва начинающий бледнеть рассвет. Брат Нинний дошел с ним до конца бобовых грядок. Здесь они остановились и повернулись лицом друг к другу перед тем, как проститься. Аквила почти ждал, что скажет монах о том, что услышал о том отрезке старой истории, о которой прежде ничего не знал. Но Нинний, слегка подняв голову, с тихой всеохватывающей радостью поглядел вокруг и сказал только:

— Буря кончилась, день будет отменный.

И Аквила тоже взглянул вокруг и увидел, что луна исчезла, небо побледнело, из черного став серым, и продолжало разгораться сияющим светом. Восточная сторона его уже омылась серебром, где-то внизу у реки пел крапивник, и казалось, совсем еще немного и весь мир распахнется и расправит крылья…

— Ты веришь в слепой случай? — спросил он брата Нинния, как однажды, много лет назад задал тот же вопрос лекарю Эугену. — Хотя нет, я помню, ты веришь в предначертание.