Поскольку, как я отметил, это было женское отделение тюрьмы, там дежурили только полицейские-женщины. Утром я попросил одну из этих суровых дам вывести меня умыться, как это делалось накануне вечером.
— Я могу отпереть вашу камеру только в присутствии полицейского, — ответила дама. — В утренних газетах напечатано, кто вы такой…
Для меня это было прекрасной новостью: ведь газеты читала не одна она. Я искренне поблагодарил её за приятное сообщение.
В десять утра нас ввели в зал суда, расположенного в том же здании. «Супер» Смит объяснил судье, почему мы арестованы, и попросил дать указание содержать нас под стражей на время следствия. Я напряжённо слушал Смита и сразу же заметил, что нас обвиняют уже не в шпионаже, а в «тайном сговоре с целью нарушить закон о сохранении государственной тайны».
Итак — «тайный сговор».
Что же, я достаточно хорошо знал, что эта весьма и весьма растяжимая юридическая формула принадлежит к старинному институту английского обычного права и зародилась много сот лет назад. По существу, это просто юридическая уловка, которая с успехом применялась английскими королями в их борьбе с крупными феодалами, ибо для того, чтобы суд нашёл обвиняемого виновным в «тайном сговоре», достаточно доказать лишь наличие намерения нарушить закон. По товару была и цена: в течение сотен лет максимальное наказание за тайный сговор составляло лишь один год лишения свободы! Но в начале пятидесятых годов некий судья, разбирая дело какого-то крупного контрабандиста, нашёл, что поскольку тайный сговор является институтом обычного права (т. е. основывается на судебных прецедентах, а не на законах, изданных парламентом), то судья может выносить приговор по такому делу по своему усмотрению. С тех пор принято считать, что за умысел (намерение) совершить преступление нельзя вынести более сурового приговора, чем тот, который предусматривается законом за само преступление. И это в общем-то вполне логично. Но в моём деле верховный судья Паркер счёл возможным и необходимым и нарушить эту традицию, и пренебречь логикой…
Отбарабанив свое заранее отрепетированное заявление, «супер» сел.
— Хорошо, — многозначительно сказал судья, не без любопытства разглядывая меня и уже собираясь удовлетворить просьбу «супера». Но тут вперёд вышел мой адвокат. По моему указанию он заявил ходатайство:
— Прошу, ваша милость, отпустить Гордона Лонсдейла на поруки под залог.
Нечего и говорить, что у меня не было даже одного шанса добиться этого. Но с помощью этой уловки я мог вытянуть из Смита нужную информацию.
И, действительно, судья тут же попросил Смита подробнее осветить дело, чтобы он мог принять решение по ходатайству адвоката. И Смиту, как он ни кривился, пришлось описать, как был произведён арест, его точное время, обстоятельства и тому подобное, а заодно рассказать, какие имеются против Лонсдейла доказательства. Для меня, да и не только для меня, получить в тот момент эти сведения было ох как важно!
Конечно же, судья отклонил просьбу адвоката. Его решение было мудрым: содержать задержанных под стражей семь дней.
Добавить к этой неделе хотя бы час он, увы, не мог: по английским законам обвиняемый не может находиться под стражей без предварительного слушания дела более семи дней.
Теоретически, конечно, не может, ибо, если б так оно и было на практике, английские следователи были бы достойны самого искреннего восхищения: ну, кто ухитрится завершить следствие и добиться осуждения обвиняемого всего лишь за неделю!
Семь дней на следствие — это, конечно же, миф. И в Англии беззаконие ухитряются творить абсолютно «законно». Всё делается элементарно просто; раз в неделю обвиняемого приводят к тому же самому судье и просят продлить его содержание под стражей, так как следствие ещё не закончено. И так может тянуться месяцами, ибо никаких ограничений на сей счёт не существует.
Через несколько часов после суда нас вывели во двор и посадили в «Черную Мэри» (преступники называют её ещё более образно — «мясной фургон»). Каждого поместили в отдельной крохотной кабине и так, в полной темноте, повезли в следственную тюрьму. Разумеется, в Англии к названию этого учреждения добавляют: «Тюрьма Её Величества». Впервые я испытал «королевское гостеприимство» в следственной тюрьме Брикстон. Могу свидетельствовать: это была тюрьма королевы, но отнюдь не королевская тюрьма.
Как и полагалось в заведениях такого рода, знакомство с Брикстоном я начал с «приёмной», где нас троих немедленно рассовали по крошечным отсекам, которые можно было назвать и клетками — стены не доходят до потолка, сверху кабина обита проволочной сеткой. В каждой такой клетке размещались два-три человека. Меня и Хаутона предупредительно поместили в один отсек. К разочарованию контрразведки, «утончённый» приём снова не дал нужных результатов. Ей так и не удалось узнать из наших разговоров что-либо интересное ни тогда, ни позднее.
Потом нас обыскали, составили опись имущества, взвесили и погнали мыться. Душа не было, приходилось мыться в ванне. Как только один заключённый вылезал из неё, вода немедленно сливалась и ванна молниеносно заполнялась вновь. Никаких попыток хотя бы сполоснуть её при этом не делалось.
К счастью, руководили этой «гигиенической» процедурой заключённые. Сразу же выяснилось, что избежать её можно, вручив старшему из заключённых сигарету. Впрочем, достаточно было даже приличного окурка. После этого я уже больше не пользовался ванной, а принимал душ в центральном корпусе тюрьмы.
Первую ночь под крышей Брикстона мы провели в тюремном госпитале, куда помещают всех заключённых, обвинённых в серьёзных преступлениях. Нас определили в палату, в которой уже находилось десятка два человек (как выяснилось, шестнадцать из них обвинялись в убийстве. Надзиратели круглые сутки дежурили в палате, чтобы предотвратить попытку покончить жизнь самоубийством).
Когда нас с Хаутоном ввели в камеру, было уже около одиннадцати вечера. Ужина в английской тюрьме не бывает, он считается ненужной формальностью. И мы тут же легли спать. Едва прикоснувшись головой к подушке, я сразу же заснул. Хаутон признался утром, что не спал ни минуты.
В тот же день меня перевели в обычную одиночную камеру. Хаутона за его сговорчивость оставили в госпитале.
К тому времени все газеты мира были уже заполнены сенсационными сообщениями об аресте Лонсдейла. Его имя и место заключения приобрели широкую известность. Уже на третий день мне было вручено письмо от какой-то религиозной секты. В письме говорилось, что в эту трудную минуту мне следует обратиться к религии, дабы именно в ней обрести душевный покой и моральные силы, и что лучше всего адресоваться к богу именно через эту секту
Прилагался небольшой сборник молитв, составленных специально для подобного случая.
Прочитав письмо, я улыбнулся.
Прошло несколько дней, и я перестал улыбаться, читая письма, — подобные послания потекли потоком. Я получал их даже из США, главным образом из Калифорнии и Техаса. Каждое письмо рекламировало одну секту или церковь, которая предлагала молиться именно своему покровителю.
Тогда вся эта груда предложений казалась мне просто комичной. Но, вспоминая о них впоследствии, я не мог не воздать должного руководителям этих церковных организаций, проявившим высокую оперативность и настойчивость в заботе о моей душе.
Электрические стенания полицейских сирен возвестили утром 7 февраля 1961 года Лондону, что коммерсант Гордон Лонсдейл, чьи заслуги на ниве бизнеса были отмечены Гран-при на Всемирной Брюссельской выставке, проследовал под усиленной охраной на Боу-Стрит, где в суде первой инстанции, что напротив знаменитого оперного театра «Ковент-Гарден», должно было состояться предварительное слушание его дела.
Это была генеральная репетиция того пышного спектакля, который давался несколько позднее и который вошёл в историю британского правосудия, как судебное дело «Королева против Гордона Лонсдейла». Впрочем, предварительное слушание с таким же правом можно было сравнить с разведкой перед боем.
На этом судебном заседании решается лишь один вопрос — достаточно ли у обвинения доказательств, чтобы можно было передать дело суду присяжных. Редко, но бывает, что на этой стадии защита оказывается в состоянии опровергнуть обвинение, и дело прекращается.
Я на это не надеялся.
Что ж, репетиция так репетиция! Следовало лишь позаботиться о том, чтобы она действительно оказалась для меня полезной.
Я трезво прикинул свои шансы и пришёл к выводу, что фортуна, эта привередливая особа, сейчас не на моей стороне.
Приближался тот последний акт спектакля, в котором я участвовал. Оставалась лишь одна акция на английской земле, завершавшая длинную цепь нелёгких и опасных дней, которые я здесь провёл.
