Конев вспоминает:
«В связи с создавшимся положением я 4 октября доложил Сталину об обстановке на Западном фронте и о прорыве на участке Резервного фронта в районе Спас-Деменск, а также об угрозе выхода крупной группировки противника в тыл войскам 19,16 и 20-й армий Западного фронта со стороны Холм-Жирковского. Сталин выслушал меня, однако не принял никакого решения. Связь оборвалась, и дальнейший разговор прекратился. Я тут же по Бодо доложил начальнику Генерального штаба маршалу Шапошникову более подробно о прорыве на Западном фронте в направлении Холм-Жирковский и о том, что особо угрожающее положение создалось на участке Резервного фронта (выделено мною, но непонятно, о каком участке идет речь. — Л.Л.). Я просил разрешения отвести войска нашего фронта на гжатский оборонительный рубеж. Шапошников выслушал доклад и сказал, что доложит Ставке. Однако решения Ставки в этот день не последовало» [43].
Конев предложил отвести войска сразу на гжатский рубеж. Видимо, рассчитывал отойти перекатом через рубеж на р. Днепр, занятый войсками Резервного фронта, и под их прикрытием занять оборону и привести в порядок войска. Но, во-первых, гжатский рубеж к обороне не готовился, во-вторых, это означало совершить скачок сразу на 140–150 км от рубежа, занимаемого 16-й и 20-й армиями, чтобы занять оборону в 45–50 км сзади подготовленного Ржевско-Вяземского. Учитывая близость столицы, кто мог бы взять на себя такую ответственность? При таком глубоком отводе войск пришлось бы пожертвовать и выгодным для отражения ударов противника рубежом на восточном берегу Днепра, удержать который вряд ли смогли слабые силы 32-й армии. Шапошников при всех его положительных качествах — не тот человек, который мог бы предложить подобное решение Сталину. Да Конев и не сказал ему всю правду о положении в полосе своего фронта. К его переговорам с Шапошниковым мы еще вернемся.
Маршал Буденный, признав, что в его распоряжении нет сил, чтобы остановить противника или хотя бы задержать его продвижение на юхновском направлении, в отличие от Конева, не решился поставить вопрос об отводе войск фронта на подготовленный рубеж в тылу. Он хорошо запомнил предметный урок, преподанный ему Сталиным, когда он поддержал предложение Юго-Западного фронта об отводе войск фронта и оставлении Киева. Между тем угроза глубокого охвата армий южного крыла Резервного, а затем и Западного фронтов нарастала. 5 октября в 16.20 боевым донесением № 049/оп штаб Резервного фронта доложил начальнику Генштаба о тяжелой оперативной обстановке, сложившейся на левом крыле фронта:
«1. По непроверенным данным, разрозненные части 43 армии продолжали отходить на север и северо-восток. Со ст. Угра связисты сообщают, что район Всходы, 20 км ю.-з. ст. Угра, занят передовыми частями противника. 7.00 5.10.41 от штарма 43 были получены данные обстановки (к) исходу 4.10.41. Положение войск 43 А к 12.00 5.10.41 неизвестно. Связь по проводам и радио отсутствует[142].
2. Поданным авиации, Юхнов, Мосальск заняты противником. По донесению РО (разведотдела. — Л.Л.), ВВС 24 А 10.30 5.10.41 Кувшиново, 10 км сев. — вост. Юхнов, по шоссе и дороге на юго-запад до реки Пополта танки в два ряда до тысячи штук (здесь и далее выделено мною. — Л.Л.).
3. Положение войск 33 А неизвестно (связи с ней не было в течение более суток. — Л.Л.).
4. Положение на левом фланге Резервного фронта создалось чрезвычайно серьезное. Образовавшийся прорыв вдоль Московского шоссе закрыть нечем. Направленная из 32 А 29 сд с дивизионом ПТО на Юхнов выйти не успевает. И подойдет только к исходу 5.10. Головные части дивизии в 16.005.10 наблюдались авиацией на подходе Юхнов со стороны Добрая, Слободка.
5. 5 сд в составе 2580 человек и 119 сд из состава 31 А по смене последней частями 247 сд направляются вместо района Всходы в район Гжатск для действия на Юхнов или Вязьма, Угра по обстановке.
Высланный командир на ст. Мятлевская для организации выгрузки 17 тбр и постановке задачи обороны района Юхнов, видимо, в Мятлевская не попал. Связи с Мятлевская нет. Изменить район выгрузки 17 тбр и поставить ей задачу могу не успеть (речь идет о танковой бригаде, на которую 8 октября наткнется прибывший из Ленинграда генерал армии Г.К. Жуков. — Л.Л.).
6. Фронт своими силами задержать наступление противника не может. Принятые фронтом мероприятия слабы по силе удара и запаздывают по времени. Кроме систематических ударов авиации по мотомехколоннам противника необходимо дополнительными мероприятиями фронта перебросить район Гжатск не позднее утра 7.10 две сд, две тбр, два-три ап ПТО, два-три дивизиона М-13 и в район Медынь не менее одной сд, двух-трех тбр, двух ап ПТО.
Анисов. Карасев, Боголюбов»[143].
Обстановка на Брянском фронте также требовала принятия кардинального решения. Вечером 5 октября командующий снова обратился в Генштаб с предложением отвести войска фронта на тыловой рубеж. Из отчета Еременко:
«<…> Серьезность положения на фронте заставила меня еще 5.10 изложить Вам в переговорах по прямому проводу мой план отвода армий. Но полученный от Вас 5.10 ответ не мог быть расшифрован, так как без моего разрешения шифровальная машина 5.10 была вывезена в Хвастовичи»[144].
Опять подвели нерадивые помощники…
Здесь, видимо, требуется пояснить, что в Красной Армии в штабах от дивизии и выше в целях шифровки передаваемых донесений использовалось машинное шифрование. На оперативно-тактическом уровне использовались малогабаритные дисковые кодировочные машины К-37 «Кристалл», на оперативно-стратегическом уровне — шифровальные машины М-100 «Спектр». Шифровальная техника позволяла в 5–6 раз по сравнению с ручным способом повысить скорость обработки телеграмм, сохраняя при этом гарантированную стойкость передаваемых сообщений. Но таких машин было ограниченное количество. Немецкие дешифровальщики с самого начала войны безуспешно пытались прочесть перехваченные советские криптограммы, обработанные машинными шифрами. Уникальная система машинного шифрования могла быть раскрыта только при захвате самой шифртехники и ключей к ней. Поэтому их берегли как зеницу ока. Данных о том, что немцам удалось взломать наши машинные шифры, неизвестны. Если немцам и удалось сделать что-то, то только в тактических радиосетях.
Но мы несколько забежали вперед.
Германское командование отмечало, что русские в отличие от французов не чувствительны к угрозам на флангах. В создавшейся к 4 октября обстановке эта нечувствительность вышла за пределы разумного. В Ставке, видимо, плохо представляли положение, складывающееся на фронте. Тем более что в Генштабе в течение 2 и 3 октября получали донесения об успешных действиях войск 16-й, 20-й, да и 24-й армий, которые отражали атаки противника. Упорно сражалась и 19-я армия, которая хотя и отошла с главной полосы обороны на правом фланге, но нигде не допустила прорыва обороны. Конев даже ставил успешные действия Лукина в при мер другим. От Болдина также поступали донесения о наступлении соединений опергруппы в указанных направлениях. Правда, каждый раз почему-то они начинали очередную попытку с рубежей, которые смещались в обратном направлении — на юг. Но кто вникал в названия каких-то деревушек!
Хотя к исходу 3 октября тревожные сигналы уже прозвучали. В полосе Западного фронта противник продвинулся на 55 км, в полосе Резервного фронта — на 80 км. Еще хуже складывалась обстановка на Брянском фронте, где противник, продвинувшись на глубину более 200 км, внезапным ударом захватил г. Орел. К 4 октября передовая 10-я танковая дивизия 40-го моторизованного корпуса 4-й танковой группы, захватившая Мосальск, находилась в 90 км от Вязьмы (см. схему 7). Расстояние между ней и частями 3-й танковой группы, захватившими плацдармы на Днепре, составляло примерно 140–150 км. В это время войска левого крыла Западного и 24-й армии Резервного фронта, продолжавшие удерживать фронт между участками прорыва, отражали атаки противника, проводимые лишь с целью убедиться, что русские не начали отход. Они находились в 100–130 км от Вязьмы. Далеко на западе остались и три армии Брянского фронта, глубоко охваченные с юга и севера. Вряд ли следовало ожидать, что противник будет упрямо продолжать-продвигаться всеми силами на восток, оставив в своем тылу такие крупные группировки советских войск. Замысел противника все более прояснялся — глубоко охватить, а затем окружить основные силы Западного и Резервного фронтов. Опасность их окружения с каждым часом становилась все реальней. То же самое грозило и войскам Брянского фронта.
Высшее руководство страны, скорее всего, понимало всю опасность сложившейся обстановки, однако действовало нерешительно. И.В. Сталин, несомненно, сознававший свою вину в недавнем — всего две недели назад — тяжелейшем поражении под Киевом, никак не ожидал повторения такого же развития событий на московском направлении. Он колебался. Начальник Генштаба, более опытный в военном отношении, мог бы, основываясь на печальном опыте Юго-Западного фронта, попытаться убедить Сталина в необходимости отвода войск. Тем более что командующие фронтами — и Конев, и Еременко — просили разрешения на отвод войск. Но этого не произошло, и Ставка 4 октября уклонилась от принятия трудного решения, хотя перед глазами ее членов еще стояла недавняя картина разгрома войск Юго-Западного фронта.
