В Екатеринославе проходили многолюдные политические собрания, в которых участвовали представители различных идеологических направлений. Так 27 ноября в конференции по вопросу "О ближайших задачах экономического строительства" участвовало более 2500 человек. Конференция обсуждала практические шаги по созыву долгожданного "широкого съезда", решение о котором было принято еще в Александровске[509].
"Махновия" воспринимала себя как часть мировой революции. Махно по каналам "Набата" направлял значительную часть золотого запаса армии на помощь анархистским организациям России, Украины, Польши, Грузии, Румынии, Австрии, Франции, Италии и Испании[510]. Несмотря на то, что часть средств терялась в руках недобросовестных лиц, примкнувших к анархистскому движению, эти деньги способствовали расширению анархисткой прессы.
От этих средств сохранился остаток – по утверждению Белаша махновцы спрятали в Дибривках небольшой клад, который затем породил легенду о сокровищах батьки Махно. Однако не стоит обольщаться – речь может идти о компактном объеме, который может легко унести один человек. В 1924 г. за ценностями Махно послал Лепетченко, но он был арестован ОГПУ. Ценности, однако, не попали в руки «чекистов». Еще прежде их изъял Пантелей Каретников, участвовавший в попытках восстановить анархистское подполье в первой половине 20-х гг.[511]. Так что махновские «сокровища» пошли на организационные нужды анархистов, да только не намного их хватило.
А зимой 1919 г. махновцам еще предстояло испытать удар новой, неожиданно пришедшей силы. До Екатеринославщины докатилась волна эпидемии тифа. В обстановке гражданской войны ни о какой организованной борьбе с эпидемией говорить не приходилось. Армия заразилась наполовину – из 75 тысяч болело около 35 тысяч[512]. "Повстанчество превратилось в громаднейший обоз больных..."[513], – сообщал С. Новицкий.
А тут еще на Екатеринослав обрушилась масса отступавших деникинцев, которым махновцы не давали обороняться от наседавшей с севера РККА. Слащев наконец сумел сконцентрировать достаточные силы для удара и рассек махновский фронт. В середине декабря вокруг Екатеринослава разгорелись ожесточенные бои. З. Арбатов вспоминает об отступлении махновцев из Екатеринослава: "Пушки были сняты и галопом увезены, редкая цепь самых преданных Махно людей сдерживала натиск неизвестного противника, и когда силы ослабели, махновцы вскочили на поджидавших их коней и бешено умчались из города"[514]. "Последним ушел Махно, и минут 10 спустя по той же самой Садовой, по которой, оставляя город, с трудом сдерживая горячего коня, спокойно проехал Махно, показались верховые с офицерскими погонами на плечах"[515]. Махновцы пытались контратаковать, но сил у них оставалось мало. Перевешав на деревьях оставленных махновцами тифозных больных и разграбив все, что еще можно было, слащовцы оставили город. В Екатеринослав вошла Красная армия.
Таким образом завершился период существования махновского района в тылу деникинской армии. В этот период сохранялись основные черты режима и его политики, которые наблюдались уже в первой половине 1919 г. В силу военных обстоятельств махновцы получили дополнительные возможности для социального эксперимента в городах. В результате возник своеобразный “рыночный социализм”, который удовлетворял интересам части рабочих и большинства крестьян. Социально-политические противоречия разрешались в рамках многопартийной системы, сдерживавшей неизбежное в условиях гражданской войны нарастание авторитаризма. При всех недостатках, эта система обеспечила относительно эффективное решение военных и социальных проблем, насколько это было возможно в условиях войны и изоляции от других регионов страны.
В октябре Красная армия перешла в наступление против Деникина. Белая армия отходила, в отчаянии расстреливая оставшиеся снаряды по крестьянским хатам. Махно не без оснований считал, что во многом крушение белого движения – заслуга его повстанческой армии: "Золотопогонники чуть было не вошли в Москву, и если бы не повстанцы, то над революционной Россией уже давно развевался бы трехцветный самодержавный флаг"[516].
Но благодарности не было. 11 декабря 1919 г. Реввоенсовет республики издал приказ Южному фронту о борьбе с «партизанщиной». Партизаны могли быть приняты в РККА только после переформирования и под новым командованием. Мотивируя суровое отношение к партизанам в докладе VII съезду советов, Троцкий утверждал: «Исключительно быстрый темп наших неудач на Украине объясняется теми же причинами, что и темп наших успехов: крайней неустойчивостью украинской почвы… И если мы позволим украинскому партизанству застояться в надежде, что из него сложится украинская армия, мы во второй раз погубим Советскую Украину – на этот раз надолго». Это касается не только украинского партизанства, но и партизан Северного Кавказа и Сибири. Но в первую очередь – махновцев, которые после поражения Деникина станут «смертельной опасностью для рабоче-крестьянского государства»[517]. Никакого чувства благодарности к махновцам за помощь против Деникина быть не может.
Разработанный на основании махновского опыта приказ 11 декабря был распространен и на Сибирь, где, по словам члена Сибревкома В. Косарева, «дело пахло Украиной», так как среди партизан много анархистов и эсеров[518].
В Сибири отношение коммунистов к партизанам диктовалось украинским опытом. «Опыт прошлого свидетельствует, что партизанские отряды, включая в себя очень часто элемент не только чисто идейных бойцов, но зачастую ничего общего с ним не имеющий, … оказались в моральном отношении вредными, а в военном – малоустойчивыми»[519], – инструктировал начальник полевого штаба Реввоенсовета республики начальника штаба 5 армии. Поэтому партизаны (несмотря на «выгодные отличия сибирских партизан от южных»[520]) могут служить в красной армии только после переформирования – не со своими прежними боевыми товарищами.
В ноябре красные взяли Омск и двинулись в глубь Сибири, взаимодействуя с партизанами Е. Мамонтова (его комиссаром был анархист Романов-Богатырев) и других формирований. Партизанские отряды перешли в наступление. Рогов взял Кузнецк, где устроил «чистку гадам» – расстреливались офицеры, «буржуи» и чиновники – всего до 400 человек. Разрушались церкви.
В декабре вспыхнули восстания в Томске и Иркутске. Коммунисты, анархисты и эсеры сражались плечом к плечу. Правда, в ожидании прихода РККА некоторые коммунистические командиры стали «втихоря» расстреливать анархистов, но пока это было скорее исключение.
Тем временем 4 января 1920 г. Нестор Каландаришвили подошел к Иркутску. Власть в городе взял эсеро-меньшевистский Политцентр, который арестовал Колчака. Политцентр договорился с большевиками о создании буферного государства в Сибири. Правда, эта договоренность продержалась 4 дня. На город шли каппелевцы, и перед этой угрозой 21 января, опираясь на партизан и красногвардейцев, власть взял большевистско-левоэсеровский ревком. Колчак был расстрелян. Каландаришвили вошел в Иркутск и принял участие в обороне города, затем преследовал каппелевцев на восток. Их остатки отошли на территорию «буферной» Дальневосточной республики. Красная армия заняла Сибирь.
Когда победа была одержана, партизанские командиры, сражавшиеся против Колчака, с удивлением выслушали приказ – оружие сдать, бойцов передать в красные части, самим получить новые назначения, не связанные с непосредственным командованием войсками. Затем начались аресты. За решеткой оказались Г. Рогов, И. Новоселов, П. Лубков, А. Кравченко, Е. Мамонтов, И. Третьяк.
Рогова арестовали 25 декабря за грабежи церквей, учиненные его бойцами. Учитывая отношение коммунистов к Церкви, это был скорее повод. В приказе по гарнизону Барнаула говорилось, что Рогов своими действиями «восстановил против себя трудовое крестьянство Сибири»[521]. Но в том же приказе признается, что это не совсем так – крестьяне Причумышья собирают съезды в защиту своего героя. Против Рогова выступали крестьяне прежде всего тех районов, которые были заняты роговцами в последний период борьбы, когда он уже не вполне контролировал свою разросшуюся армию.
В заключении Рогова избивали, требуя, чтобы он покаялся за разграбление Кузнецка. Правда, при дальнейшем разбирательстве выяснилось, что слухи о грабежах в Кузнецке «преувеличены».
Новоселов бежал. Он не собирался сдаваться и, как пересказывали крестьяне, говорил: «Всякая власть есть гнет, и Советская власть тоже гнет. Пусть кто хочет, топчется с ней на одном месте, а мы весной сделаем восстание, будем резать ревкомы и ячейки… Революция не кончена, мы на полпути не остановимся»[522].
